В садах Лицея. На брегах Невы - Басина Марианна Яковлевна - Страница 30
- Предыдущая
- 30/77
- Следующая
Прошел месяц с небольшим, и хромой софийский почтальон принес Пушкину письмо. Правда, не от Вяземского, а от дяди Василия Львовича. Но там было и о Вяземском. «Вяземский тебя любит и писать к тебе будет». Было и о Карамзине: «Николай Михайлович в начале мая отправляется в Сарское-Село. Люби его, слушайся и почитай. Советы такого человека послужат к твоему добру и может быть к пользе нашей словесности. Мы от тебя многого ожидаем».
Карамзин приезжает на лето в Царское Село! Это известие обрадовало Пушкина. Он поспешил оповестить весь Лицей.
Скоро узнали, что по приказанию царя Карамзину отведен домик в двух шагах от Лицея на Садовой улице.
Садовую улицу Пушкин знал как свои пять пальцев. Начиналась она у дворца, у лицейской арки, и неширокой полосой убегала вдаль. Эта старинная улица Царского Села получила свое название от парка-сада. Ведь по одну ее сторону с начала до конца зеленой стеной протянулся парк, отделенный от улицы водою, каналом. Этот живописный канал с каменными уступами, с маленькими водопадами служил не только украшением, но и преградой, затрудняя доступ в парк нежелательным посетителям.
Другую сторону Садовой улицы, как и прилегающие к ней кварталы, составляли служебные каменные строения, относящиеся к дворцу: нижние конюшни, манеж, огромные оранжереи и, ближе к Лицею, «кавалерские домики».
«Кавалерских домиков» было четыре. Небольшие, двухэтажные, каменные, простой архитектуры, они строились еще при Елизавете Петровне для приезжающих придворных — «кавалеров».
Один из таких домиков и был предоставлен Карамзину.
Чтобы проверить, отделан ли домик, из Петербурга приезжал Александр Иванович Тургенев. Пушкин с Дельвигом ходили вместе с ним. Их очень насмешило, что, желая угодить Карамзину, придворный живописец Бруни нарисовал на стене одной из комнат его большой портрет.
Когда однажды майским вечером Пушкин заглянул в домик на Садовой, он увидел там Карамзина и его семью. Николай Михайлович приехал в Царское Село с женой Екатериной Андреевной и четырьмя детьми.
С этого вечера Пушкин зачастил к Карамзиным. Его влекло к ним как магнитом. Он прибегал после классов.
Николай Михайлович и Екатерина Андреевна встречали его радушно, дети уже ждали его: ведь с его приходом начинались возня, веселые игры, шалости. Карамзин рассказывал в письме Вяземскому, что у них бывают воспитанники Лицея Пушкин и Ломоносов и «смешат своим добрым простосердечием, Пушкин остроумен».
Карамзины жили размеренно и скромно. Ни больших доходов, ни любви к светской жизни у них не было. Историограф не гнался за почестями, презирал суетность. Портрет свой на стене, нарисованный Бруни, приказал закрасить. Все свое время отдавал он работе: трудился над «Историей». Еще в 1803 году он получил официальное звание историографа, пенсию в две тысячи рублей в год и повеление написать полную историю России. С тех пор занимался этим усердно и неустанно.
Пушкин привык к тому, что все окружающие отзывались о Карамзине почти с благоговением. Он первый в российской прозе заговорил языком изящным и легким. Его сочинения — «Письма русского путешественника», «Наталья — боярская дочь» и особенно «Бедная Лиза» — имели шумный успех. Сколько слез было пролито на кружевные платочки при чтении трогательной истории несчастной любви простой цветочницы Лизы к дворянину Эрасту. К пруду у Симонова монастыря, где будто бы утопилась несчастная брошенная Лиза, ходили толпами.
Писал Карамзин и стихи. Начал и не окончил поэму «Илья-богатырь». Все это было прежде. А ныне… Пушкин не понимал, как мог выдающийся писатель оставить литературу и «постричься в историки»… Он не утерпел и сочинил на Карамзина эпиграмму:
И все-таки Пушкин с большим интересом относился к историческим занятиям Карамзина. Он весь превращался в слух, когда Николай Михайлович по просьбе друзей читал отрывки из своей «Истории». Это была история его родины, воссозданная талантливым пером писателя. Киевская Русь, князь Владимир, богатыри, печенеги… Пушкин впитывал все — старинные названия предметов, имена, подробности быта того далекого времени. Он давно мечтал написать поэму-сказку. И может быть, здесь, в «кавалерском домике», слушая размеренное чтение Николая Михайловича, впервые подумал о «Руслане и Людмиле». Он начал эту поэму здесь, в Лицее, а имя Черномора — злого волшебника — взял из «Ильи-богатыря» Карамзина.
Пушкин не раз слышал чтение глав «Истории». Но далеко не все в ней ему нравилось. Карамзин пытался доказать, что единственно возможная для России «благодетельная» форма правления — самодержавие, ничем не ограниченная царская власть.
Ученик Куницына, Пушкин думал иначе. Он помнил слова Шиллера, которые Кюхельбекер старательно выписал в свой «Словарь»: «Для гражданина самодержавная верховная власть дикий поток, опустошающий права его». В этом вопросе придворный историограф и юный его гость расходились.
Да и не только в этом. Близости между ними не было. Талантливый юноша с его кипучим темпераментом и смелостью суждений вызывал у Карамзина смешанное чувство благосклонного интереса и настороженности. А Пушкин искренне полюбил и самого Карамзина, и все его семейство. Когда в конце сентября домик на Садовой опустел, ему не раз взгрустнулось. Но утешало то, что Карамзины из Москвы переселились в Петербург и скоро, теперь совсем скоро, выйдя из Лицея, он сможет бывать у них когда вздумается.
«Отчаянные гусары»
Однажды у Карамзина Пушкин встретил молодого гусарского офицера. Карамзин познакомил их: «Петр Яковлевич Чаадаев. Лицейский Пушкин».
Гусар был серьезен, сдержан и изысканно красив. Когда он откланялся, Карамзин рассказал Пушкину, что это родовитый московский барич, внук известного историка князя Щербатова. Несмотря на свою молодость и утонченную внешность, Чаадаев храбрый солдат. Он сражался при Бородине, брал Париж. Он умен, образован, занимается философией.
Пушкина заинтересовал этот необычайный гусар. При следующих встречах он рассмотрел его лучше. Чаадаев действительно был необычаен. С виду очень заметен. Красив какой-то утонченной фарфоровой красотой. Среднего роста, тонкий в талии, стройный, голубоглазый, белокурый, румяный, с приятным голосом и благородными манерами. Но, как скоро понял Пушкин, под хрупкой внешностью таился сильный характер. Никому бы не пришло в голову подшучивать над тем, что гусар Чаадаев живет, как красная девка: не кутит, не повесничает, в дуэлях не участвует. Ни тем, кто знал, что он храбрый офицер, ни тем, кто не знал этого. В нежнейшей голубизне его прозрачных глаз скрывалось нечто такое, что приводило в замешательство даже самых отъявленных наглецов.
Чаадаев знакомился с чрезвычайным разбором. Вокруг него как бы существовала невидимая черта, через которую никто не осмеливался переступать. Его дружбы искали. А беспечного юношу лицеиста он сам приблизил к себе.
- Предыдущая
- 30/77
- Следующая
