Недобрый час - Маркес Габриэль Гарсиа - Страница 11

• Предыдущая
• 11/35
• Следующая

– Так где же все-таки таблетки?

Алькальд закрыл глаза и откинул назад голову.

– Это дерьмо я больше принимать не буду, – ответил оп. – От них гудит в ушах и деревенеет череп.

Боль на время утихла, и алькальд, повернувшись к падре, спросил:

– С зубодером говорили?

Падре молча кивнул. По выражению его лица алькальд понял, каков результат беседы.

– Почему бы вам не поговорить с доктором Хиральдо? – предложил падре. – Некоторые врачи тоже умеют рвать зубы.

Алькальд ответил ему не сразу.

– Скажет, что у него нет щипцов. – И добавил: – Это заговор.

Он воспользовался тем, что боль утихла, чтобы отдохнуть от беспощадности послеполуденных часов. Когда он открыл глаза, в комнате было уже серо от наступивших сумерек. Даже не посмотрев, тут ли падре Анхель, он сказал:

– Вы пришли насчет Сесара Монтеро.

Ответа не последовало.

– Из-за этой боли я ничего не мог сделать, – продолжал алькальд.

Поднявшись, он зажег свет, и с балкона влетело первое облачко москитов. Сердце падре Анхеля сжалось от тревоги, вселяемой этим часом.

– Время идет, – сказал он.

– В среду я должен отправить его обязательно, – сказал алькальд. – Завтра все, что полагается сделать, будет сделано, и во вторую половину дня можете его исповедать.

– Во сколько?

– В четыре.

– Даже если будет дождь?

Взгляд алькальда исторг всю злость, накопившуюся в нем за две недели страданий.

– Даже если наступит конец света!

Таблетки и вправду больше не действовали. Надеясь, что вечерняя прохлада поможет ему заснуть, алькальд перевесил гамак из комнаты на балкон, но к восьми часам отчаяние снова охватило его, и он вышел на площадь, спавшую под бременем зноя летаргическим сном.

Побродив немного, но так и не найдя ничего, что отвлекло бы от боли, алькальд зашел в кинотеатр. Это была ошибка: от гудения военных самолетов боль усилилась. Он ушел, не дождавшись перерыва, и оказался у аптеки в тот момент, когда дон Лало Москоте уже собрался запирать.

– Дайте мне самое сильное средство от зубной боли.

Аптекарь с изумлением поглядел на его щеку и направился в глубину комнаты, за двойной ряд стеклянных шкафов, заставленных сверху донизу фаянсовыми банками. На каждой из них было выведено синими буквами название. Глядя на аптекаря сзади, алькальд подумал, что этот человек с толстой розовой шеей, по всей вероятности, переживает сейчас самую счастливую минуту своей жизни. Он хорошо его знал. Аптекарь жил в двух задних комнатах этого дома, и его супруга, необыкновенно полная женщина, была уже много лет парализована.

Дон Лало Москоте вернулся с фаянсовой банкой без этикетки. Он поднял крышку, и изнутри пахнуло сильным запахом сладких трав.

– Что это?

Аптекарь запустил пальцы в наполнявшие банку сухие семена.

– Кресс, – ответил он. – Пожуйте хорошенько и подольше не проглатывайте слюну – при флюсе нет ничего лучше.

Он бросил несколько семян на ладонь и, глядя поверх очков на алькальда, сказал:

– Откройте рот.

Алькальд отпрянул. Потом, взяв банку и повертев ее в руках, посмотрел, не написано ли на ней что-нибудь, и снова перевел взгляд на аптекаря.

– Дайте мне что-нибудь заграничное, – попросил он.

– Это лучше любых заграничных средств, – сказал дон Лало Москоте. – Проверено опытом трех тысячелетий.

И он начал заворачивать семена в обрывок газеты. Он вел себя не как отец, а как родной дядя – заворачивал кресс старательно и любовно, как если бы делал для ребенка бумажного голубя. Когда дон Лало Москоте поднял голову, стало видно, что он улыбается.

– Почему вы его не удалите?

Алькальд молча подал ему деньги и, не дожидаясь сдачи, вышел на улицу.

Было уже за полночь, а он все ворочался в гамаке, не решаясь взять в рот семена кресса. Около одиннадцати, когда духота стала непереносимой, хлынул ливень, который перешел потом в мелкий дождь. Измученный высокой температурой, дрожащий от клейкого холодного пота алькальд, раскрыв рот, вытянулся ничком в гамаке и начал мысленно молиться. Молился он горячо, напрягая до предела все мускулы, однако видел: чем сильнее стремится он приблизиться к богу, тем неумолимей боль отталкивает его назад. Соскочив с гамака и надев поверх пижамы плащ и сапоги, алькальд бегом помчался в полицейский участок.

Он ворвался туда с громким воплем. Путаясь в сетях кошмара и действительности, наталкиваясь в темноте друг на друга, полицейские бросились к своим винтовкам. Когда вспыхнул свет, они замерли, полуодетые, ожидая приказа.

– Гонсалес, Ровира, Перальта! – выкрикнул алькальд.

Все трое мигом его окружили. Не было никакой видимой причины для выбора именно этих трех – все они были обыкновенные метисы. На одном, остриженном под машинку и с детскими чертами лица, была фланелевая рубашка, на двух других поверх такой же рубашки была надета расстегнутая гимнастерка.

Никакого вразумительного приказания они не получили. Перепрыгивая через четыре ступеньки, полицейские выскочили вслед за алькальдом из участка, перебежали под дождем улицу и остановились перед домом зубного врача. Два дружных усилия – и дверь под ударами прикладов разлетелась в щепы. Они уже вошли, когда в передней зажегся свет. Из двери в глубине дома появился маленький, лысый, жилистый человек в трусах, пытавшийся натянуть на себя купальный халат, на мгновение он застыл с разинутым ртом и поднятой верх рукой, словно освещенный фотовспышкой, а потом прыгнул назад и столкнулся со своей женой, которая в ночной рубашке выбежала из спальни.

– Спокойно! – крикнул алькальд.

Воскликнув: «Ой!», женщина зажала руками рот и кинулась назад, в спальню. Зубной врач, завязывая пояс халата, направился к входной двери и только теперь разглядел трех полицейских с нацеленными в него винтовыми и алькальда, стоявшего неподвижно, засунув руки и карманы плаща, с которого текло ручьями.

– Если сеньора выйдет, в нее выстрелят, – сказал алькальд.

Держась за ручку двери, зубной врач крикнул в комнату:

– Ты слышала, детка?

И, с педантичной аккуратностью закрыв дверь спальни, он пошел между старыми стульями к зубоврачебному кабинету. Продымленные глаза винтовочных дул неотрывно следили за ним, а в дверях кабинета его опередили два полицейских. Один включил свет, другой пошел прямо к письменному столу и, выдвинув ящик, взял из него револьвер.

– Должен быть еще один, – сказал алькальд.

Он вошел в кабинет следом за зубным врачом. Один полицейский стал у двери, а двое других провели быстрый, но тщательный обыск. Они перевернули на рабочем столе ящичек с инструментами, рассыпав при этом по полу гипсовые слепки, недоделанные протезы и золотые коронки; высыпали содержимое фаянсовых банок, стоявших в застекленном шкафу, и несколькими взмахами штыка вспороли резиновый подголовник зубоврачебного кресла и сиденье с пружинами у вращающегося табурета.

– Тридцать восьмого калибра, длинноствольный, – уточнил алькальд.

Он посмотрел пристально на зубного врача.

– Будет лучше, если вы сразу скажете, где он. Мы пришли не для того, чтобы переворачивать все вверх дном.

Узкие потухшие глаза зубного врача за стеклами золотой оправе ничего не выразили.

– А я никуда не тороплюсь, – медленно ответил он. – Если есть охота, переворачивайте.

Алькальд задумался, а потом, еще раз обведя взглядом комнатку со стенами из необструганных досок, двинулся, отдавая отрывистые приказания полицейским, к зубоврачебному креслу. Одному он велел стать у выхода на улицу, другому – у двери кабинета, а третьему у окна. Усевшись в кресло, он застегнул, наконец, промокший плащ и почувствовал себя так, будто его одели в холодный металл. Он втянул в себя пахнущий креозотом воздух, откинул голову на подушечку и постарался дышать ровнее. Зубной врач подобрал с пола несколько инструментов и поставил кипятить в кастрюльке.

Стоя к алькальду спиной, он глядел на голубое пламя спиртовки с таким видом, как будто, кроме него, в кабинете никого не было. Когда вода закипела, он прихватил ручку кастрюльки бумагой и понес кастрюльку: к зубоврачебному креслу. Дорогу загораживал полицейский. Чтобы пар не мешал ему видеть алькальда, зубной врач опустил кастрюльку пониже и сказал:

• Предыдущая
• 11/35
• Следующая