Нежданно-негаданно - Ермолаев Юрий Иванович - Страница 11

• Предыдущая
• 11/25
• Следующая

— Молодцы! — сказал председатель и крепко, точно взрослым, пожал мне и Яше руки.

Насчёт «первых метальщиков» дед Аким, конечно, преувеличил. Принимать охапки сена наверх и укладывать их так, чтобы пласт находил на пласт и все травинки лежали в одну сторону, — это, верно, мы научились. Но чтоб первыми были, куда там! Любит дед Аким подрумянивать слова. Однако похвала председателя мне понравилась. Было бы совсем хорошо, если б председатель увидел моего деда и сказал ему обо мне.

А Яша от председательской похвалы сильно огорчился. Он сразу нахмурился и оставался таким нахохленным весь день. Только вечером, как председатель уехал, сказал мне:

— Зря он хвалил нас, теперь удрать неловко.

Вот, оказывается, что его мучило.

На сенокосе я так загорел, что, вернувшись в деревню, даже не узнал себя в зеркале. Чернокожий какой-то смотрел оттуда, а не я. Мне очень захотелось, чтобы дед обратил на меня внимание. Я нарочно долго стоял перед зеркалом, сгибал руки в локтях, как боксёр во время разминки, и даже покашлял. Пусть дед полюбуется, какие у меня мускулистые желваки появились. Это, должно быть, от тех охапок сена, которые я перекидал.

Только моего деда разве чем проймёшь! Удивительно нечуткий человек! Может, когда и справедливый, но нечуткий ужасно. Сколько я ни вертелся перед зеркалом со своими мускулами, он так ничего и не сказал мне. А мог бы похвалить не только мои мускулы, но и меня самого. Председатель-то похвалил, а он скупится. Ну и ладно! Я тоже ничего ему не расскажу про сенокос. У меня за эти дни столько впечатлений накопилось, а он ни о чём не узнает, раз не хочет спрашивать. Не буду же я ему набиваться: «Послушай, дедушка!» Спросит если: «Как ты, Пётр, там?» — тогда другое дело.

Но что можно ждать от чёрствого человека? Ни о чём меня не спросил. Вместо этого сказал:

— Сбегал бы ты, Пётр, в сельпо. Возьми буханки четыре хлеба. Моя очередь подошла бригаду хлебом обеспечить.

«Вот и на прочистку леса уйдёт один, — вздохнул я, — а мог бы после сенокоса и меня взять. Но сам я ни за что не буду напрашиваться. Потом ещё упрекать начнёт при всяком удобном случае. Уговорил, скажет. Вот если сам позовёт, тогда, пожалуй, пойду».

Я взял деньги и побежал в магазин.

До чего ж мне было одиноко и грустно! Я даже тем двум девчонкам, которые мне в день приезда помогли кастрюли чистить, обрадовался. Они тоже в сельпо за продуктами пришли.

— Здрасте! — подмигнул я им.

Сестрёнки оглядели меня, и старшая спросила:

— Ты почему такой облупленный?

А младшая тут же захихикала:

— Он линяет, как наш Осман.

И они обе начали смеяться.

Я обиделся и отвернулся. Ну их, насмешниц! Даже объяснить ничего толком не дадут. Одни хохотушки на уме. Девчонки посмотрели на моё строгое лицо и притихли.

Очередь в магазине была небольшая, но двигалась ужасно медленно. Почти каждая покупательница просила отвесить себе по двести или триста граммов чуть ли не всех продуктов, которые имелись в магазине. И всё это сопровождалось разговорами с продавцом. Ведь в деревне все друг друга знают хорошо, а в магазине самое подходящее место поговорить. Только мы трое стояли молча, сердитые друг на друга. Я оглядел сестрёнок, и старшая, Вика, показалась мне ужасно красивой. Раз в сто красивее старосты нашего класса Ани Полозовой, которую я до сих пор считал первой красавицей. И как я в тот раз не заметил этого? Наверное, потому, что Вика всё время гримасничала, точно мартышка какая.

Я уставился Вике в затылок, молча, как деревянный истукан. Но тут её младшая сестрёнка посмотрела на меня и опять хихикнула:

— Ты что на Вику загляделся? Влюбился, что ли?

Меня прямо в жар бросило. Самое скверное было то, что я всё ещё продолжал, как ненормальный, смотреть на Викины кудряшки. Неужели у меня была такая глупая физиономия, что её сестрёнка могла подумать, будто я влюбился?

— Ужасно влюбился, — нарочно усмехнулся я и скорчил младшей сестрёнке рожицу.

Она фыркнула и что-то зашептала Вике на ухо. После этого они обе так закатились от смеха, что даже продавщица спросила:

— Вы чего развеселились, девочки?

Это немножко охладило их. Сёстры опять стали стоять спокойно. А немного погодя старшая, Вика, спросила меня:

— Досталось тебе от дедушки за стряпню?

— Нет, — замотал я головой, — он ничего не заметил.

— Жалко, что с нами агрономова Женьки не было, — продолжала Вика, — с ним бы мы всё успели сделать. И обед бы сварили.

— Он жуть какой ловкий и смелый! — добавила младшая, Верочка.

Мне вдруг стало неприятно, что они хвалят Женьку, хотя до этой минуты я ничего против него не имел. Но сейчас я вспомнил про синяк у Яши на спине и сказал:

— Ваш рыжий Женька весь в конопушках и драчливый, как петух. А я в школе полочку сделал, и она заняла на выставке первое место.

— Полочку сделал, а обед сварить не мог, — укорила меня Вика.

— Видели мы, какой ты умелец, — опять захихикала Верочка.

Я еле сдержался, чтобы не дёрнуть её за косичку. Хорошо, что подошла моя очередь.

Выйдя из магазина, я присел в тоске на один из ящиков, которые валялись сзади сельпо. Что это вдруг произошло со мной? Хотел сказать одно, а вырвалось совсем другое. Неужели на меня так Викина красота подействовала? Зря я, конечно, про полочку сказал. Тем более, что на выставке я никакое место не занял. У нас там не распределяли места. От всего этого я ужас как расстроился. Даже дед заметил это, когда я вернулся с хлебом.

— Ты что такой понурый? Нездоровится, может? — спросил он.

— Нет, — мотнул я головой. — Просто эти приезжие воображают из себя неизвестно что. Особенно девчонки.

— Так ведь ты тоже приезжий, — усмехнулся дед.

— Я не воображаю, — возразил я.

— Ну и ладно, — сказал дед. — Давай чаёвничать.

Он налил в чашки чай, добавил молока и стал пить. Дед пил чай из блюдца. Нальёт в блюдце, поднесёт ко рту и пьёт вприкуску с сахаром. Сам при этом серьёзный такой, как будто не чай пьёт, а трудную задачку решает. Старый он всё-таки. Весь-весь в морщинах. И зачем на работу ходит? Копался бы у себя в огороде да газеты читал. А он с раннего утра до темноты в лесу пропадает. Жадный, должно быть, сильно. И справедливый не всегда. Вот тогда ночью правильно рассудил, что мы хорошее дело задумали. А к немытому стакану придираться просто смешно! Это же мелочь, взял бы и вымыл. Я же как-никак гость.

Дед ушёл, и я снова остался один. И вдруг мне стало ужасно обидно, что дед ни о чём меня не расспросил. Даже плакать захотелось… Была бы сейчас рядом мама. Вот кого мне недоставало! Уж она бы всё у меня выпытала. И не один раз. А потом бы сама стала рассказывать папе и даже своим подругам: «Вот как мой сын на покосе отличился!» А дед этот прямо не человек. Ничем не интересуется. Но тут мне в голову пришла удивительная мысль: «А вдруг дед вроде меня, такой же гордый? Вдруг он не хочет навязываться мне со своими расспросами, а ждёт, когда я сам начну рассказывать? Вот тогда бы он и расспросил обо всём. И может быть, уходя, он тоже подумал: «Какой Пётр замкнутый человек, был в таком интересном месте и ничего не рассказал». Конечно, подумал! А то чего бы он стал топтаться в дверях перед уходом, точно был не у себя дома. Ладно, как придёт, уважу его. Всё-таки человек он старый, ему себя труднее переломить. Вот я и помогу ему это сделать.

Я стал представлять, как начну рассказывать деду о покосе, но тут явился Яша и спугнул все мои мысли.

— На сельпо плакат повесили, — сказал он. — Видел?

— Какой плакат? — переспросил я. — Никакого плаката я не видел.

— Сегодня в Старой деревне кино будет: «Пропало лето».

— Чего пропало? — удивился я.

— Лето, — повторил Яша и спросил меня: — Пойдёшь?

— Пойду, — усмехнувшись своим мыслям, ответил я. У меня-то тоже лето пропало. Но тут я подумал, что, наверное, в кино будет Вика, и немного приободрился.

• Предыдущая
• 11/25
• Следующая