Архив - Шваб Виктория - Страница 22

• Предыдущая
• 22/65
• Следующая

— Ладно что? — спрашиваю я, смерив его взглядом.

— Разве это не классно? — Он сдается и поправляет челку рукой. — Встретить еще одного Хранителя?

— Я не знала других, кроме своего дедушки.

Звучит наивно, но я даже не задумывалась о том, чтобы познакомиться с другими. Я знала, что они существуют, но где-то вне моего поля зрения, вне привычного мира. Все эти разветвления Архива, обширные территории — они будто намеренно отделяли тебя от остальных, заставляли чувствовать себя уникальным. Единственным ребенком. Или отшельником.

— И я тоже, — соглашается Уэс. — Какой необыкновенный опыт!

Он поворачивается ко мне всем телом.

— Меня зовут Уэсли Айерс, и я — Хранитель. — Он белозубо улыбается. — Как же приятно говорить это вслух. Попробуй.

Я поднимаю на него глаза. Фраза словно застревает у меня в горле: я четыре года провела, похоронив свой секрет глубоко в душе. Четыре года лжи, молчания и мучений — все ради того, чтобы скрыть от окружающих, кто я такая.

— Меня зовут Маккензи Бишоп. — Четыре года, как не стало деда, и ни малейшего соблазна открыться. Ни маме с папой, ни Бену, ни даже Линдс. — И я — Хранитель.

Небо не обрушивается на землю. Никто не умирает. Двери не раскрываются сами собой. Из ниоткуда не возникают члены Отряда и не уводят меня с собой. И только Уэсли Айерс так светится от радости, что с лихвой хватило бы для нас обоих.

— Я патрулирую Коридоры, — говорит он.

— Я охочусь за Историями, — продолжаю я.

— И возвращаю их в Архив.

Наша перекличка превращается в игру, полную шепота и переглядываний.

— Я скрываю, кто я на самом деле.

— Я борюсь с мертвыми.

— И вру живым.

— И я одинока.

И тут я понимаю, почему Уэсли улыбается, хотя улыбка так не идет к его подведенным глазам, иссиня-черным волосам, жесткому подбородку и испещренной шрамами коже.

Я больше не одинока. Эти слова крутятся в моей голове, вокруг него, наших колец и ключей. И я тоже начинаю улыбаться.

— Спасибо тебе.

— Не за что, — говорит он и смотрит наверх, в небо. — Уже поздно. Мне пора.

На короткий глупый момент я вдруг пугаюсь, что он уйдет и больше не вернется, а мне придется остаться с этим неохватным одиночеством. Я подавляю чувство паники и делаю над собой усилие, чтобы не последовать за Уэсли к дверям студии.

Вместо этого я продолжаю стоять на месте и наблюдаю, как он прячет ключ под рубашкой, разворачивает кольцо рисунком внутрь. Он выглядит так же, как обычно, и я задумываюсь — неужели и я сама ничуть не изменилась после того, как для меня открылась какая-то новая дверь и так и осталась приотворенной.

— Уэсли, — зову я, и в тот момент, когда он оглядывается, вдруг злюсь сама на себя. — Спокойной ночи, — робко и неуклюже говорю я.

Он улыбается и одним движением сокращает расстояние между нами. Его пальцы легонько поглаживают ключ на моей шее, прежде чем спрятать его мне под воротник. Металл приятно холодит кожу.

— Спокойной ночи, Хранительница, — говорит он и уходит.

После того как Уэс ушел, я на мгновение задерживаюсь в саду. Смакуя во рту послевкусие наших признаний, я испытываю сладкое чувство свободы и бунта. Чтобы в полной мере насладиться вечерним покоем, я позволяю колючему холодку проникнуть под свою кожу и полностью сосредотачиваюсь на ощущениях.

Дед как-то вывел меня в сад и рассказал, что защитные стены — способные заблокировать шум, исходящий от других людей, — должны казаться именно такими. Броня из непроницаемой тишины. Он говорил, что эти стены намного лучше кольца — они всегда со мной, в моей голове, и могут защитить от всего. Мне только оставалось научиться их возводить.

Но я так и не смогла. Иногда я думаю, что если бы могла вспомнить, каково это — прикасаться к человеку и не ощущать ничего, кроме теплоты кожи…

Но у меня ничего не выходит, а когда я пытаюсь заблокировать шум, становится еще хуже — меня будто бросают на дно океана в хрупком стеклянном аквариуме, а давление и звук пробивают в нем трещины. Дед испробовал все, чтобы меня научить. Поэтому мне остается лишь вспоминать о том, как легко он мог приобнять за плечи собеседника — даже не моргнув, просто и естественно.

Я готова все отдать, лишь бы снова стать нормальной.

Эта мыслишка незаметно прокрадывается в мою голову, но я тут же отгоняю ее прочь. Нет, ни за что. Ничего я не отдам. Я не пожертвую связью, что была у нас с дедом. И тем временем, что провела у ящика Бена. И Роландом, и Архивом, и этим неземным светом и потрясающим ощущением покоя, равного которому мне не доводилось испытать. Это все, что у меня осталось. Это все, что позволяет мне быть самой собой.

Я иду к дверям студии, размышляя об убитой девушке и юноше с окровавленными руками. У меня ведь есть работа. SERVAMUS MEMORIAM. Увидев тучную фигуру за столом в углу, я замираю на пороге.

— Мисс Анджели.

Ее брови взмывают вверх, к пышному пучку прически — я сильно подозреваю, что это шиньон. Секундное удивление, и я понимаю, что меня узнали. Если даже ей и неприятно меня видеть после того, что произошло сегодня утром, она этого не показывает, и я даже какое-то мгновение сомневаюсь, верно ли истолковала ее спешку. Может, она действительно опаздывала на важную встречу.

— Маккензи Бишоп, та, что разносит сласти, — говорит она. Ее голос звучит тихо и почти приветливо. На столе перед ней раскрыто несколько толстых книг с затертыми страницами. Между двумя томами примостилась чашка чая.

— Что вы читаете?

— В основном истории.

Я понимаю, что она имеют в виду те, что по классификации деда начинаются с маленькой «и», и тем не менее слегка вздрагиваю.

— Откуда все это взялось? — Я обвожу рукой тома, занимающие полки.

— Книги? Накопились со временем. Кто-то из жильцов забирал одну, но на ее место приносил две или больше, и студия разрасталась естественным образом. Я уверена, когда Коронадо открывался, полки были укомплектованы классиками в кожаных переплетах, атласами и энциклопедиями. Но теперь это причудливый винегрет из старого, нового и подчас совершенного неожиданного. Прошлым вечером я нашла любовный роман, затесавшийся между адресными книгами. Только представьте себе.

У меня екает сердце:

— Адресными книгами?

Что-то пробегает по ее лицу, и она показывает пальцем с массивным кольцом в сторону полок. Я оглядываю ряды книг и вижу с дюжину более крупных, чем остальные, на которых вместо заголовков значатся даты.

— В них записаны жильцы? — как можно более непринужденно интересуюсь я, разглядывая даты. Самые ранние относятся к прошлому веку, и более старая половина книг — красная, а другая — синяя.

— Поначалу их использовали, когда Коронадо еще был отелем, — объясняет мисс Анджели. — Можно назвать их гостевыми. Те, красные — со времен отеля. Синими они стали после перепланировки.

Я обхожу стол и встаю перед полкой с адресными книгами. Затем снимаю одну и просматриваю. Каждая заключает в себе записи пяти лет, и каждому году отведен отдельный линованный блок с разделителем. Я открываю последний — этот год — и пролистываю его в поисках записей о третьем этаже. В колонке 3F кто-то простым карандашом перечеркнул слово «свободно» и аккуратным почерком написал «Мистер и миссис Бишоп». Пролистнув назад, я выяснила, что до этого квартира 3F два года пустовала, а еще раньше сдавалась некоему Биллу Лайтону. Я закрываю книгу, водворяю ее на полку и тянусь за следующей.

— Что-то ищете? — спрашивает мисс Анджели. В ее голосе чувствуется легкое напряжение.

— Просто любопытствую, — говорю я, просматривая записи о своей квартире. Все еще мистер Лайтон. Потом появляется мисс Джейн Олингер. Я задумываюсь — судя по картинке, которую показали стены, это произошло больше десятилетия назад. К тому же девушка была слишком молода, чтобы жить в одиночестве. Я возвращаю и эту книгу, беру следующую.

Снова мисс Олингер.

• Предыдущая
• 22/65
• Следующая