Архив - Шваб Виктория - Страница 31

• Предыдущая
• 31/65
• Следующая

Уэсли пожимает плечами.

— Так же, как ты читаешь все остальное.

— Но они же неупорядочены. Они громкие, истеричные…

Он пожимает плечами.

— Они просто живые. И может быть, они неупорядочены, но все самое главное лежит на поверхности. Одним прикосновением ты можешь узнать очень много.

У меня внутри все переворачивается.

— А меня ты когда-нибудь читал?

Уэс не на шутку задет. Он качает головой.

— Даже если знаю, как это делается, я не превращаю свое занятие в спорт. Кроме того, это против правил Архива, и что бы ты обо мне ни думала, мне бы хотелось оставаться на хорошем счету.

И мне тоже.

— Как ты можешь выдерживать подобное? — Меня передергивает. — Даже когда на мне кольцо, ощущения ужасные.

— Нельзя прожить всю жизнь, так ни к кому не прикоснувшись.

— Посмотрим, — упираюсь я.

Уэсли медленно поднимает руку и тянется указательным пальцем ко мне.

— Это не смешно.

Но он не останавливается.

— Я. Отрежу. Тебе. Пальцы.

Он вздыхает и опускает руку. Потом кивает на меня. Оказывается, в том месте, где край духовки врезался в перевязку, потекла кровь и пропитала бинт.

Я отстраненно смотрю на расплывавшееся красное пятно.

— Нож.

— Ого, — говорит он.

— Нет, правда. Парень-подросток с огромным ножом в руках.

Он корчит недовольную гримасу:

— Убийцы Хранителей. Подростки с ножами. Когда я отвечал за эту территорию, она не была такой забавной.

— Просто мне, как всегда, везет.

— Ты уверена, что я ничем не могу тебе помочь?

Я улыбаюсь, главным образом потому, что во второй раз он так аккуратно продумал вопрос, словно боясь спугнуть меня. Но мне больше не нужно сложностей.

— Без обид, но я уже давно к такому привыкла.

— И как оно?

Я должна держать язык за зубами, но когда правда сама подступает к горлу, сложно соврать.

— Я стала Хранителем в двенадцать лет.

Он хмурит брови.

— Но ведь возрастной ценз — шестнадцать.

Я небрежно пожимаю плечами.

— Мой дед подал петицию.

Лицо Уэсли принимает злобное выражение, когда он сознает смысл сказанного:

— Он передал свою работу ребенку.

— Нет… — начинаю я.

— Каким надо быть выродком, чтобы… — Он замолкает, потому что я схватила его за грудки и придавила к скамье. На мгновение он становится обычным человеком, а я — Хранителем, и мне плевать на оглушающий шум, вызванный нашим соприкосновением.

— Даже не смей… — шиплю я.

Его лицо становится непроницаемым. Я медленно ослабляю хватку и отпускаю его горло. Он подносит пальцы к шее, не сводя с меня глаз. Мы оба замираем.

Наконец он улыбается:

— А я-то думал, ты не любишь трогать людей.

Взвыв от досады, я отталкиваю его и сажусь на самый дальний краешек скамейки.

— Прости, — говорю я. Сад эхом повторяет мои слова.

— Теперь я знаю точно, — отшучивается он, — ты не дашь мне спуску.

— Не стоило мне…

— Это мне не стоило лезть не в свое дело, — говорит он. — Ведь твой дед наверняка знал, что делал.

Напряженный смешок застревает у меня в горле.

— Уэс, для меня это так непривычно: делиться. Встретить человека, которому я могу все рассказать. И я очень ценю твою поддержку… Звучит неубедительно. У меня никогда не было… Какая тупость! Наконец-то в моей жизни появилось что-то хорошее, а я уже и это успела испортить.

Мои щеки горят, и, чтобы перестать нести чушь, я закусываю губу.

— Эй! — Он игриво стучит носком своей кроссовки о мою. — Я чувствую то же самое, понимаешь? Я тоже к этому не привык. И я никуда не сбегу. Понадобится не меньше трех попыток убить меня, чтобы я отстал. И даже если так, как только дело дойдет до сладкой выпечки, я все равно вернусь.

Он с торжественным видом встает со скамьи.

— На этой оптимистической ноте я ретируюсь, чтобы залечить свою поруганную гордость.

Он произносит это с заразительной улыбкой. Я не могу оставаться серьезной, глядя на него.

Как ему удается так легко распутывать гордиевы узлы отношений? Я провожаю его до вестибюля, и после того как крутящаяся дверь заунывно скрипит за его спиной, закрываю глаза и устало опускаюсь на ступеньки. И чувствую легкое царапанье в кармане. На Архивном листе появилось новое имя.

Становится все труднее оставлять лист пустым. Я шагаю к ближайшей двери в Коридоры, слышу поскрипывание и оглядываюсь. Это мисс Анджели с сумками, полными покупок. На мгновение у меня перед глазами встает похожая картинка: Маркус Эллинг с пакетом продуктов поднимается по лестнице в последние записанные секунды своей жизни. Я моргаю, и дородная женщина снова вплывает в поле моего зрения.

— Здравствуйте, мисс Анджели, — говорю я. — Я могу вам помочь?

Я протягиваю руки, и она вручает половину сумок мне.

— Вы просто вынуждены это сделать, дорогая.

Придумывая, с чего лучше начать разговор, я шагаю за ней. Она знает прошлое Коронадо, знает его секреты. Нужно просто подобрать к ней ключ. Вопросы в лоб ни к чему не привели, но может, стоит попробовать окольным путем? Я вспоминаю ее гостиную, заставленную антиквариатом.

— Можно задать вам вопрос, — начинаю я, — насчет вашей работы?

— Конечно, — говорит она.

— Почему вы решили стать коллекционером?

Я понимаю, когда люди трепетно хранят собственное прошлое, но не понимаю, зачем делать то же самое с прошлым посторонних людей.

Раскатисто засмеявшись, она останавливается на лестничной площадке.

— Каждая вещь ценна по-своему. Каждая содержит в себе историю.

Если бы она только знала.

— Иногда всю прошедшую жизнь предмета буквально можно ощутить спинным мозгом. И я всегда чувствую, где оригинал, а где — подделка.

Она улыбается, и ее лицо принимает мечтательное выражение.

— Эта работа позволяет мне ощутить себя нужной и полезной. Связанной с другими людьми из других времен. И до тех пор пока у меня есть эта работа, я в самом деле не одинока. И они не исчезли.

Я вспоминаю коробку с бесполезными вещами Бена, синего медведя в пластиковых очках. Все, что осталось от прошлого. Сердце сжимается от боли. Мисс Анджели поудобнее перехватывает пакеты.

— Больше у меня ничего нет, — тихо добавляет она. И потом на ее лице расцветает улыбка, такая же сияющая, как массивные кольца, кое-где разорвавшие ручки пакетов. — Возможно, это звучит грустно и отчаянно…

— Вовсе нет, — вру я. — Это звучит многообещающе.

Она отворачивается и идет мимо лифтов, к северной лестнице. Я следую за ней, и звук наших шагов эхом раздается на лестничной клетке.

— Ну что, — говорит она, — вам удалось найти то, что вы искали?

— Еще нет. Я не знаю, есть ли другие записи об этом месте, или все документы утеряны. Разве это не печально, что история Коронадо утрачена и забыта?

Она поднимается по лестнице спиной ко мне, и я вижу, что ее плечи напряглись.

— Это благо, что некоторые вещи могут быть забыты.

— Я так не думаю, мисс Анджели, — говорю я. — Все заслуживает памяти. И вы тоже так считаете, иначе не занимались бы своей работой. Мне кажется, в том, что касается прошлого Коронадо, вы знаете больше все здешних жильцов, вместе взятых.

Она оглядывается на меня. Ее глаза нервно бегают.

— Расскажите мне, что здесь произошло, — прошу я. Мы поднимаемся на четвертый этаж и заходим в холл. — Пожалуйста. Вы ведь знаете.

Она ставит сумки на стол и похлопывает себя по карманам в поисках ключей. Я ставлю свою ношу рядом.

— Какая жуткая молодежь пошла в наши дни! — бормочет она. — Простите.

Она отпирает дверь.

— Мне неприятно говорить об этом. Прошлое — это прошлое, Маккензи. Оставьте его в покое.

Сказав это, она подхватывает покупки, заходит в свою квартиру и захлопывает дверь у меня перед носом.

Вместо того чтобы как следует поразмыслить над иронией последней фразы мисс Анджели, обращенной ко мне, я иду домой.

• Предыдущая
• 31/65
• Следующая