Архив - Шваб Виктория - Страница 60

• Предыдущая
• 60/65
• Следующая

— Уже поздно, — говорит он, наблюдая, как мучительно я пытаюсь вдохнуть. — Я разнесу Архив в клочья.

— Архив не убивал Регину, — говорю я, с трудом поднимаясь на четвереньки и отплевываясь. — Это сделал Роберт.

Его глаза темнеют:

— Знаю. И он заплатил за это страшную цену.

Меня чуть не выворачивает. Я должна была догадаться.

Он сбежал, ему позволили скрыться. Я позволил. Я был ее старшим братом…

Оуэн просчитал, что я чувствую, и имитировал мои ощущения, чтобы заполучить мое доверие. Использовал их. Использовал меня.

Я бросаюсь вперед, в атаку, но у него лучше реакция. Я едва успеваю коснуться его, а он хватает меня за горло и прижимает к двери. Я не могу дышать. Перед глазами все расплывается, я ногтями впиваюсь в его ладонь. Он даже не морщится.

— Бог свидетель, я не хотел этого делать.

Свободной рукой он срывает с моего запястья шнурок. Мой ключ. Он вставляет ключ в скважину двери, к которой прижал меня.

Оуэн поворачивает ключ. Раздается звонкий щелчок, и нас обоих заливает белоснежным светом. Он прижимает меня к себе, щекой касаясь моей щеки, и шепчет:

— Ты не знаешь, что происходит с живым человеком на Возврате?

Я открываю рот, но не могу издать ни звука.

— Я тоже, — говорит он, швыряет меня внутрь и захлопывает дверь.

Я чувствую все еще за неделю до того, как ты умрешь.

Я вижу, что прощание застыло в твоих глазах. Слишком долгие, задумчивые взгляды, словно, разглядывая мир, ты пытаешься сохранить воспоминания, в которых будешь жить.

Но это невозможно. И эти взгляды пугают меня все больше.

Я не готова. Не готова. Не готова.

— Я не смогу без тебя, дедушка.

— Сможешь. У тебя нет другого выбора.

— А что, если я все испорчу?

— Ты обязательно когда-нибудь это сделаешь. Мы заблуждаемся, ломаем вещи, совершаем ошибки. Что-то можно исправить, что-то нет. Это надо принять как данность. Но ты должна пообещать мне одну вещь.

— Какую?

— Оставаться живой как можно дольше, чтобы не лишиться возможности в очередной раз все испортить.

Когда дверь захлопывается, я не вижу ничего, кроме ослепительного белого сияния. Вокруг меня бесконечное сверкающее пространство: ни пола, ни потолка, ни стен. Только ослепительный белый свет. Я знаю, что должна сосредоточиться и найти дверь, выбраться и обезвредить Оуэна. И как шепчет мне рациональная часть подсознания, это вполне реально, раз уж я жива, дышу и могу подойти к стене.

Я делаю шаг, и белизну вокруг сменяют цвета и шум жизни.

Моей жизни.

Мама с папой на крыльце нашего первого дома, она сидит у него на коленях, а у него в руках книга. Новый дом, выкрашенный голубой краской, беременная мама, с трудом проходящая в дверь, Бен, взбирающийся по ступеням, словно это скалистые уступы, рисующий где угодно, кроме своего альбома, превращающий нишу под кроватью в «дом на дереве», потому что он боится высоты и ему страшно лезть в настоящий, Линдси, с трудом помещающаяся под кроватью вместе с ним, Линдси смотрит на звезды на крыше, дед в загородном доме учит меня вскрывать замки, блокировать удары и читать воспоминания, скамьи в коридоре больницы, натянутые улыбки, драки, много крови, боль, переезд, коробки повсюду, Уэсли и Оуэн…

Все это изливается из меня на белую поверхность, забирая что-то с собой, важное, как кровь или кислород, потому что мое тело обмякает, а сознание теряет четкость, и чем дальше, тем сильнее.

И тут картинки начинают отступать, белизна пожирает их одну за другой, словно гасит экраны с событиями моей жизни. Я стою, покачиваясь на неверных ногах. Белизна заполняет все, а у меня подгибаются колени. Картинки продолжают исчезать одна за другой, мое сердце рвется из груди.

Нет.

Света и воздуха становится все меньше.

Я закрываю глаза и сосредотачиваюсь на том, что, судя по ощущениям и гравитации, я стою на полу. Сосредотачиваюсь на том, что мне нужно идти. Я слышу голоса. Я узнаю маму, которая чирикает про свою кофейню, папу, предполагающего, что это будет приятное приключение, Уэсли, говорящего, что он никуда не уйдет, Бена, просящего меня подойти и взглянуть, и Оуэна, шепчущего, что все кончено.

Оуэн. Злость придает мне сил, хотя голоса слабеют. Держа глаза закрытыми, я умоляю свое тело подняться. Оно не слушается, и я ползу к стене, которая, как я уверена, существует где-то впереди. Становится слишком тихо, и я начинаю совсем медленно соображать, но продолжаю упрямо ползти вперед на локтях и коленях. Боль в запястье напоминает мне, что я все еще жива. И тут мои пальцы упираются в основание стены.

Сердце снова подскакивает и начинает бешено стучать.

Кожа немеет, ее будто покалывают тысячи ледяных иголок. Я подтягиваю ноги и достаю из кармана ключ деда. Опираясь о стену, встаю, стараясь не упасть, хотя меня шатает из стороны в сторону, и вожу руками по стене, пока не нащупываю невидимый дверной косяк.

Все воспоминания угасли за исключением одного, связанного с дедом.

Я не могу разобрать слов и даже не могу сказать, открыты мои глаза или закрыты, и это пугает, поэтому я сосредотачиваюсь на дедушкином певучем луизианском акценте, и вожу руками туда-сюда, ища скважину. Вот и она.

Я вставляю ключ в замок и резко поворачиваю налево. Голос деда замолкает. Все становится черным. Замок щелкает, и дверь открывается. Я вываливаюсь наружу, задыхаясь от нехватки воздуха, дрожа всем телом.

Я снова в Коридорах. Ключи Отряда не должны приводить сюда, но я не уверена, использовали ли их вообще когда-либо в комнате Возврата. Я с трудом стою на ногах, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди. Здорово, что у меня еще есть пульс. На полу валяется скомканный клочок бумаги. Мой лист. Я поднимаю его, ожидая увидеть имена, но на нем лишь короткая записка.

Я оглядываюсь.

Коридоры пусты, в них воцарилась подозрительная тишина. Обогнув поворот, я вижу, что все двери раскрыты. Пространство за ними скрывается в тени, но я слышу крики в вестибюле и кофейне — приказы, холодные, четкие, отдаваемые членами Архива. Это не мирные жители и не Истории. Только на третьем этаже очень тихо. Что-то во мне переворачивается, в голове раздается шепот нет, нет, нет, и, закрыв две другие двери, я выхожу в холл.

Первое, что я вижу, — красные разводы на желтых обоях. Кровь.

Упав на колени, я впервые в своей жизни искренне молюсь и тянусь за воспоминанием. Оно гудит на моих пальцах, прохладно покалывая кожу. Я отматываю его назад. Картинка лежит на самой поверхности и слишком быстро ускользает, я замечаю размытую кляксу с игольчатыми черными волосами, металл и кровь. Во мне все обрывается. Отмотав воспоминания, я пускаю картинку вперед.

Меня охватывает злость, когда я вижу, как Оуэн выходит из Коридоров и достает из кармана ручку и бумажку. Она такого же размера, как моя. Архивный лист. В холле раздаются приглушенный стук и возня. Оуэн прислоняет бумажку к зеркалу и пишет на ней единственное слово:

Спустя мгновение ему отвечают:

Оуэн улыбается и прячет листок в карман.

Стук прекращается, и я вижу Уэсли, стоящего у моей двери. Он оборачивается, и, судя по выражению лица, с которым он смотрит на Оуэна, он все прочел, когда целовал меня.

Оуэн улыбается и что-то говорит. Слова неразличимы, только легкий шелест. Но лицо Уэсли становится свирепым. Он отвечает Оуэну, тот пожимает плечами, и в его руке появляется нож. Просунув палец в отверстие рукояти, он привычно вертит его в руке.

Сжав кулаки, Уэсли бросается на Оуэна, который, улыбаясь, легко уклоняется и делает выпад своим страшным ножом. Уэсли отклоняется вовремя, но Оуэн разворачивает рукоять и опускает нож назад по обратной траектории. На этот раз Уэсли не хватает скорости. Ахнув, он отступает, пряча порезанную руку. Оуэн снова наносит удар, и Уэс уклоняется от ножа, но не от другой руки Оуэна, и тот бьет его прямо в висок. Уэс падает одним коленом на пол, и, пока он не успел подняться, Оуэн впечатывает его в стену. Рука Уэсли оставляет кровавый след на обоях, левая половина его лица залита кровью, вытекающей из глубокого пореза на лбу. Он падает на пол, и Оуэн исчезает на лестничной площадке.

• Предыдущая
• 60/65
• Следующая