Отголоски иного мира - Янси Филип - Страница 36

Несмотря на этот разрыв, отголоски иного мира доносились до людей на протяжении всей истории, и большинство жителей планеты не сомневались в реальности двух миров, видимого и невидимого. Они жили в видимом мире деревьев, скал, воды и почвы, но всегда признавали, что мир невидимый более значим и более могуществен. То, что не поддавалось объяснению, — восход солнца, гром, вулканы — они относили к сфере действия Бога или богов. Более того, невидимый мир создавал опору мира зримого, наделял его смыслом.

Лишь в последние несколько веков, когда начала развиваться наука и распространились идеи Просвещения, многие разуверились в существовании невидимого мира. В 1900 году историк Генри Адамс написал очерк «Динамо–машина и Святая Дева». Он выдвинул тезис: в новую индустриальную эпоху электрический мотор заменил Деву Марию в качестве движущей силы истории. В наши дни многие назовут вместо динамо–машины компьютер или атомную энергию, но с основной позицией Адамса согласятся. Кто овладевает материальным миром, тот и определяет будущее. Какой вам еще иной мир?

Однажды ведущего популярного ток–шоу Ларри Кинга спросили: «Если бы у вас была возможность взять интервью у любого из персонажей человеческой истории, кого бы вы выбрали?» Знаменитый телеведущий ответил: «Иисуса Христа». И о чем же спросил бы Иисуса еврейский скептик Кинг? «Я бы задал Ему всего один вопрос: «Действительно ли Вы были рождены от Девы?» Ответ на этот вопрос объяснил бы для меня историю».

Генри Адамс и Ларри Кинг сочли Богородицу узловым моментом истории далеко неслучайно. Ведь для христиан Рождество — самый наглядный момент соприкосновения видимого и невидимого миров: Сын Божий входит в материальный мир, воплощаясь от Духа Свята и Марии Девы. Он вочеловечивается, становится человеком, но не имеет человека–отца. Кинг прав: такое событие представляет нашу историю в совершенно ином свете. Получается, что мы — не космические сироты, населяющие маленькую периферийную планетку во второстепенной галактике, а центральные персонажи вселенской драмы. Более того, эта драма касается не только нашего мира, но и других миров, которые мы даже представить себе не можем.

Современник Генри Адамса Вильям Джемс, о котором я уже упоминал в седьмой главе, всю жизнь изучал верующих людей, читал рассказы о сотнях мистиков и опросил множество людей. (Результаты его работы опубликованы в книге «Многообразие религиозного опыта».) Джемс пришел к выводу, что для всех религий характерна вера в невидимый духовный мир, в котором черпает свой смысл мир видимый. Более того, всем нам присуще чувство, что наша планета больна. Исцеление же возможно только через связь с незримым.

Джемс был агностиком и не принимал свидетельства мистиков за чистую монету, однако как честный исследователь не мог от них и отмахнуться. Он заметил, что связь с невидимым миром реально меняет людей. Бог реален, поскольку вера в Него приносит плоды, заключил Джемс.

Один мой знакомый физик с этим не согласен. «Самая плохая физика лучше самой хорошей метафизики», — говорит он. На материю можно положиться. Ее можно взвешивать, измерять, засунуть в Большой адронный коллайдер и раздробить на частицы. Метафизика же имеет дело с незримым и ускользающим миром первопринципов, невидимых сил и возрожденных душ. Однако книги по современной физике, которые давал мне читать мой друг–физик, ничуть не менее метафизические, чем произведения Джемса. Оказывается, в физической реальности огромную роль играет сознание исследователя, квантовые события зависят от наблюдателя, измерение спина одной элементарной частицы может повлиять на спин миллиардов других частиц за мегаметры отсюда, теория суперструн предполагает существование целых десяти измерений (а то и одиннадцати или даже двадцати шести) и ко всему прочему вполне могут существовать параллельные миры, которые действуют на нас неведомым нам образом.

В психологии, теологии и физике грань, разделяющая физический и духовный миры, как минимум, неясна.

Чтобы лучше понять современное мировоззрение, необходимо вернуться на несколько столетий назад. В средневековой Европе крестьянин строил свою жизнь, отталкиваясь от предпосылки, что существуют два мира[59].

Человека Средневековья окружали нищета, болезни, преступления, постоянные войны, однако он находил утешение в образах иного мира, отраженных в храмовых росписях. И сцены, которые он видел в Сикстинской капелле или на стенах местной церкви, он понимал буквально. Он считал, что жизнь на нашей планете — лишь крошечная часть вечности, а потому искал связи с незримым духовным миром. Он свято верил, что Бог явил человеку Свою волю и однажды призовет нас к ответу.

Для среднестатистического жителя современной Европы есть только один мир — здесь и сейчас. Он полагает, что человек разумный изобретает законы жизни общества, основанные на всеобщем благе, а не на богооткровенном или даже естественнонаучном законе. Он также верит, что в момент физической смерти жизнь заканчивается, и ответа перед Богом человек держать не будет. Конечно, по сравнению с условиями жизни средневекового крестьянина материальные условия жизни в мире физическом значительно улучшились. Уютный дом, водопровод, электричество, газ, горячее отопление, разнообразная и вкусная еда, большая продолжительность жизни.

Но какой взгляд на мир — средневековый или современный — ближе к мировоззрению Христа? Ответ на этот вопрос долго искать не нужно: «Какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит?» (Мк 8:36). Мы видим, что для Иисуса связь с духовным миром несравненно ценнее, чем все материальные сокровища вместе взятые. Представление, согласно которому существует только один мир, в корне противоречит Евангелию. Аналогичную мысль высказывает апостол Павел: «Мы смотрим не на видимое, но на невидимое: ибо видимое временно, а невидимое вечно» (2 Кор 4:18).

Сейчас многие люди считают христианские воззрения странными, если не сказать, безумными. Однако, перечитывая Библию, я вспоминаю свою поездку в Россию. Не считаться с существованием духовного мира — это опасная близорукость, и общество, построенное без учета духовной реальности, рано или поздно приходит катастрофе.

Поездка началась в Европе. В Швеции я общался с христианами, коих там меньшинство. Я сказал им, что, хотя многие шведы и отвернулись от Церкви, их общество основано на нравственном капитале, накопленном столетиями христианской веры. Честность, миролюбие, щедрость, чистоплотность, милосердие, сострадание — до обращения в христианство викинги этими качествами не славились.

Одна женщина спросила: «Какой станет Швеция, если мы растратим свой нравственный капитал и эти качества исчезнут?» Я сказал: чтобы получить ответ достаточно съездить в соседнюю Россию.

Талантливые люди, увлеченные доктриной диалектического материализма, поставили в одной отдельно взятой стране эксперимент колоссальных масштабов. Они не верили в существование иного мира, а религию считали помехой эксперименту. Поэтому они закрыли 98% церквей и убили 42 000 священников. Казанский собор в Лениграде был превращен в музей атеизма, а в деревенских церквях устраивали свинарники или амбары. Религиозную пропаганду запретили, зато появилась газета «Безбожник».

Советские коммунисты не верили в «пирог на том свете». При Сталине были возможны, например, такие случаи. Воспитатель детского сада предлагает детям закрыть глаза и помолиться Богу о пакетике леденцов. Никакого пакетика, конечно, не появляется. «А теперь попросите Сталина». Пока дети просят, на столах тихонечко раскладывают леденцы. Смысл: от молитвы толку нет, и доверять нужно лишь Вождю.

В следующие семьдесят пять лет в Советском Союзе разыгрывался удивительный парадокс. Общество, которое поставило задачей строительство справедливого мира здесь и сейчас, получило противоположный результат. «Руководствуясь наилучшими намерениями, мы создали самого жуткого в истории монстра», — сказал мне потрясенный редактор газеты «Правда». Известное пророчество Достоевского о том, что «если Бога нет, то все дозволено», трагически сбылось в российской истории.