Инсайдауt - Кедров Константин Александрович "brenko" - Страница 19

---------------------------------------------------------------------------------------

–  Метакод –

Ключевое понятие монографии «Поэтический космос». Впервые этот термин я применил в ст. «Звездная книга» («Новый мир», 1982. № 2). Метакод — это единая система символов, читаемая и дешифруемая всем мирозданием на микро — и макроуровнях. Зримая выявленность метакода для всей Солнечной системы — рисунок звездного неба — звездный код. Небо спроецировано на все области человеческого сознания. Сферическая проекция на сферическую радужку глаза и оба полушария мозга. Небо перекодируется в звуки, а через них в поэзию и литературу. Звездное небо — результат проекции души в Космос, а душа — это проекция Космоса в Человека. «Человек — это изнанка неба…» (см. «Компьютер любви») Через мифологию и литературу небо спроецировано в культуру. Любой значительный текст обязательно закодирован очертаниями созвездий (см. «Звездная книга»). Рисунок звездного неба един для всей Солнечной системы. Многовариантность прочтений только выявляет единство. Неподвижная Полярная звезда в центре неба, вокруг которой вращаются все звезды, — это и Илья Муромец на печи, и Илья Ильич Обломов на диване. Обоим тридцать лет и три года. Расколотая на две половины луна — обоюдоострый топор, либрис, Зевс — ещё и Родион Раскольников, и Гамлет, и Христос с молением о чаше. Быть или не быть, пить или не пить. Печь, на которой возлежит Илья Муромец, — это созвездие Большой Медведицы и Полярная звезда. Примеров бесконечное множество. Другой важнейший элемент метакода — Венера утренняя и Венера вечерняя, Золушка-замарашка и она же в бальном, вечернем платье на звездном балу. Хрустальный башмачок — Венера в виде маленького серпа (так она бывает видна в районе Средиземноморья) перед исчезновением за горизонтом. Однако в метакоде важны реалии невидимого неба, микро — и макрокосмоса. Так процесс умирания Ивана Ильича у Льва Толстого совпадает со сценарием подлета к черной дыре и с описанием клинической смерти в трудах Моуди. Заход Ориона за горизонт — это терзание Озириса, Диониса, Таммуза, Костромы, а восход — собирание по частям и воскресение — осуществляется луной Изидой — матерью, сестрой, женой Озириса. Фаллос Озириса — звезда Сириус. В Новом Завете роль Изиды выполняет мироносица Мария, первая увидевшая воскресшего Христа в облике садовника. Садовник — это Дионис с виноградной лозой. Христос оставил ученикам две мистерии Воскресения (см. Евхаристия). Космическое всемирное звездное тело Христа — это колос, небо, все человечество. Его кровь — это вино, текущее и в наших жилах. Тело — это «меха новые», в которые влито вино Нового Завета. «Люби ближнего, как самого себя» — великая метаметафора. «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав». Ослепительная метаметафора в песнопении: «Приидите, пием пиво новое, не от камня давильного содеянное, но бессмертия источник, из гроба одождивший Христа». Камень, отваленный от двери гроба сравнивается с давильным камнем, из-под которого течет виноградное вино. Оно просто выдавлено, а извергается, как винный дождь. В мистериях православия сохранены и воскрешены древние мистерии Озириса. Костромы и Джона-Ячменное зерно, который после страстей и заточения в бочке разрывает обручи, одождив мир пенистым элем. Не коллективное бессознательное, а мистерия хранит метакод — матрицу бытия всего Космоса. Что сказал Бог, сказав «Да будет свет»? Это Слово есть метакод, а его звучание сегодня — метаметафора.

---------------------------------------------------------------------------------------------

– Метаметафора –

Отличается от метафоры, как метагалактика от галактики, физика от метафизики. Впервые появилась в виде формулы Эйнштейна, очерчивающей всю вселенную: Е=mс2. Название впервые было предложено мной в предисловии к поэме «Новогодние строчки»: «Метаметафора Алексея Парщикова» («Литературная учеба», 1984, № 1).. «Привыкайте к метаметафоре. Она бесконечно расширит пределы вашего зрения, — писал я тогда. — В метаметафоре нет человека отдельно от вселенной. Здесь все есть все. «Дельфин — это долька моря». Здесь бреются, глядя в лезвие ножа, как в зеркало, поскольку зеркало может сузиться до острия лезвия при полете со скоростью света». Первое описание метаметафоры дано в книге Павла Флоренского «Мнимости в геометрии», где в финале говорится, что всякое тело, приближаясь к скорости света, обретает свою бесконечную сущность, превращаясь в платоновский эйдос. Флоренский верит больше формуле Лоренца, чем формуле Эйнштейна, поскольку у Эйнштейна сжимается пространство — время, а у Лоренца по мере приближения к скорости света деформируется тело. Тем не менее, в главном Флоренский не ошибся и приблизился к выворачиванию, утверждая. что при скорости большей, чем скорость света (чего физически быть не может) тело «вывернется через себя» во вселенную и станет ею, обретя бесконечность. Эти сверхсветовые бесконечные сущности Флоренский считал платоновскими эйдосами. В таком случае, метаметафора — это зримый эйдос. Моя первая метаметафора возникла в поэме «Бесконечная» (1960). Метаметафора не возможна без выворачивания, но человеку не надо мчаться со скоростью света, поскольку его мысли и чувства способны моделировать любые состояния вселенной. Можно сказать, что метаметафора — это зрение света, мчащегося со скоростью 300000 км/сек2. Метаметафора возникает вместе со Словом: «И сказал Бог: «Да будет свет». Метаметафора как выворачивание может осуществляться в палиндроме и анаграмме, а также в неожиданных грамматических сдвигах (см. «Верфлием»). Метаметафора не самоцель поэзии, а её неизбежное следствие в конце ХХ века.

------------------------------------------------------------------------------------------

– Метаметафористы –

Так после моей статьи «Метаметафора Алексея Парщикова» стали называть поэтов Алексея Парщикова, Александра Еременко и Ивана Жданова.

------------------------------------------------------------------------------------------

– Музыка –

Гармонизация хаоса. Существует предание о том, что Орфей молил богов дать ему возможность услышать музыку сфер. Считалось, что при движении планет по орбитам возникает музыка, неуловимая человеческим ухом. Боги отверзли слух Орфея, и он вместо сладкой гармонии услышал невыносимый грохот и скрежет. Одиссей, решив услышать гибельное пение сирен, велел привязать себя к мачте, а всем своим спутникам велел заткнуть уши воском. Он чуть не погиб от звуков, слишком сладостных для неподготовленного слуха. История Орфея и Одиссея повторялась неоднократно. Музыку Моцарта австрийский император воспринял, как хаос: «Слишком много нет». — «Ровно столько, сколько положено», — ответил Моцарт. На концертах Бетховена студенты в неистовстве ломали стулья. Сегодня это мелодичная классика. Ярость вызывала музыка Прокофьева, Шостаковича, Шенберга. Современники плохо улавливали музыку футуристического стиха Маяковского, а многие и до сих пор предпочитают архаичные пасторали Ахматовой, так и не расширив свой слух до гармонии сфер, открывшейся Орфею и Одиссею. Настоящая музыка стиха часто не ласкает, а ранит слух. Такая «ранимость» — важнейший признак настоящей поэзии.

--------------------------------------------------------------------------------------------

– Н –

– Наблюдатель –

Понятие, без которого не может обойтись физика и космология. Воображаемые наблюдатели размещены Эйнштейном в областях абсолютно недоступных для человека — от дальних галактик до микрочастиц. Вот тут-то и возникла проблема. Оказалось, что в микромире наблюдатель своим взором-прибором так воздействует на объект наблюдения, что делает его либо частицей, либо волной. Когда же выяснилось, что от происходящего в микромире зависит судьба всей макровселенной, получился антропный принцип и сверхсубъективный идеализм. Получилось, что вселенная именная такая и существует только потому, что такой её увидели и видят люди, ангелы или боги. В поэзии Вознесенского и Парщикова роль наблюдателя особенно велика, поскольку их метафора и метаметафора всегда визуальна. Вознесенский считает, что глаз окончательно потеснил ухо. А Сальватор Дали пишет, сравнивать глаз с другими органами просто неприлично, настолько он совершенен по сравнению с ухом или носом. Парщиков говорил мне в 1985 г., что хотел бы стать объективом фотоаппарата в тот момент, когда в него летит свет, неся, деформируя и создавая изображение. Это и есть метаметафора. Но никакого объектива в поэзии нет. Есть только субъектив. Наблюдатель здесь — формирователь и создатель.