Двойные неприятности - Пратер Ричард Скотт - Страница 2

• Предыдущая
• 2/74
• Следующая

— О, — сказала девушка, словно вернувшись откуда-то издалека. — Я — Алексис Фрост. — И замолчала. На какой-то краткий миг она расслабилась, и признаки беспокойства исчезли с ее лица. Но вдруг она снова заволновалась. — Я... забыла на минутку, что привело меня к вам, мистер Скотт.

— Шелл.

— Дело касается моего отца. Думаю, с ним что-то случилось. Нечто ужасное. Он исчез. Боюсь, что его убили или...

Барышня все более и более волновалась, и оттого голос ее сделался пронзительным. Я поспешил успокоить ее:

— Пожалуйста, присаживайтесь, мисс Фрост. Мисс или миссис?

Она улыбнулась, но на этот раз очень сдержанно:

— Мисс. Я не замужем. — Мисс Фрост молча закусила губку.

Я ненадолго отлучился, чтобы накинуть на себя что-нибудь поплотнее. Когда я вернулся, Алексис оглядывала убранство моей гостиной: два впечатляющих аквариума с тропическими рыбками слева от двери, картину, висящую на противоположной стене над искусственным камином, на которой была изображена обнаженная с безобразными формами Амелия. Реакция для женщины у Алексис была самой что ни на есть нормальной. Она вслух выразила одобрение по поводу милых маленьких рыбок и молчаливое, но красноречивое, судя по выражению ее лица, неодобрение Амелии. Мисс Фрост еще немного осмотрелась, потом подошла к чудовищных размеров коричневому дивану и села. Я тоже сел и стал мысленно прикидывать ее параметры. На ней было вязаное шерстяное платье, а вязаное платье на женщине с ладной фигурой, как ничто другое, подчеркивает очаровательные холмики и долины и будоражит воображение по поводу «ландшафта» ее тела. У этой Алексис был еще тот «ландшафт», но чего-то в нем не хватало. Чего-то... затрудняюсь сказать, чего именно.

Она была подобна крепкому, сочному помидорчику, но без соответствующей приправы, которая придает овощу особую пикантность. Словно демонстрируя достоинства своей фигуры, Алексис держала скрещенные пальцы за спиной, позволяя вам представить себе, как она выглядит в соблазнительно прозрачных, словно дымка, одеждах, всего лишь представить себе, но отнюдь не увидеть. А в ее голубых глазах был намек на холодность, всего лишь намек. Их голубизна была скорее голубизной тонкого зимнего ледка, нежели весеннего неба. Алексис была красива, но какой-то замороженной красотой. Впрочем, я мог ошибаться. Может, ей просто необходимо было разморозиться, оттаять, как холодильнику.

— Итак, мисс Фрост, в чем же дело? — осведомился я.

— Сегодня вечером я поехала навестить отца. Он живет недалеко отсюда, на Гарвардском бульваре. Я приехала в условленное время, но его не оказалось дома. Нам предстояло обсудить кое-что очень важное. Он должен был меня ждать. — Она помолчала минуту и продолжала: — Но, как я уже сказала, дома его не оказалось, зато налицо были следы обыска.

— Зачем кому-то понадобилось обыскивать дом вашего отца? Кстати, чем он занимается?

Девушка обратила на меня свои голубые глаза и сказала:

— Дело не только в том, что в доме был обыск. Есть нечто более важное. Вы что-нибудь знаете о Хартселльской комиссии?

— Конечно. Хотя и не слишком много.

Комиссия, о которой упомянула Алексис, состояла из членов Комиссии профсоюза по труду и социальному обеспечению, а также членов Постоянной подкомиссии сената США по расследованию, но для краткости называлась Хартселльской, по имени ее председателя — сенатора Блэра Хартселла. На протяжении уже примерно двух лет комиссия расследовала случаи коррупции в профсоюзах, и очередная ее сессия должна была начаться в понедельник, 21 декабря, в Вашингтоне. Сейчас была ночь с воскресенья на понедельник, точнее, раннее утро понедельника 14 декабря. Следовательно, до начала работы комиссии оставалась ровно неделя.

На этот раз предметом обсуждения должно было стать «Национальное братство грузоперевозчиков» — самое крупное и самое коррумпированное в национальном масштабе профессиональное объединение, руководимое крепким, крутым профсоюзным боссом по имени Майк Сэнд.

Хотя мне никогда не приходилось иметь дело лично с Сэндом или со штаб-квартирой «Братства» в Вашингтоне, я сталкивался с местными головорезами из Лос-Анджелеса. В штабе местного профсоюза грузоперевозчиков было столько нечистых на руку типов, что в ходе расследования дел, которыми я занимался, мне несколько раз доводилось уличать руководителей и членов этой шайки в грязных делишках.

Еще одна причина моего личного интереса к «Братству грузоперевозчиков» и тому, что может раскопать Хартселл, заключалась в том, что мой близкий друг, рыжий ирландец по имени Браун Торн, состоял в местном отделении профсоюза грузоперевозчиков и регулярно платил членские взносы, иначе он мог потерять работу. Браун постоянно заявлял публичный протест по этому поводу. Вероятно, он был самым громкоголосым среди рядовых членов профсоюза, противостоящих коррумпированным местным руководителям, и стал буквально бельмом у них на глазу.

За последние два года я дважды по наводке Брауна занимался расследованием безобразий, творящихся там, и встречался с верхушкой местного профсоюза и его лидером, бывшим заключенным по фамилии Рейген. Джон Рейген. Общение с ними было таким же «приятным», как нож, всаженный вам в спину.

Я рассказал кое-что из этого Алексис и закончил словами:

— Итак, я достаточно хорошо осведомлен о деятельности местного отделения профсоюза и не слишком много знаю о том, что творится в национальном масштабе.

— Тогда мне легче будет вам объяснить. Возможно, вам известно заявление сенатора Хартселла о том, что, когда возобновятся слушания комиссии, он представит свидетеля, который всех удивит.

— Угу. В газетах что-то сообщалось об этом. По-видимому, это не сулит руководству профсоюза ничего хорошего.

— Да. И свидетелем, которому предстояло всех удивить, является или являлся доктор Гедеон Фрост. Мой отец.

Барышня подцепила меня на крючок. Крупные профсоюзные шишки смотрят на людей, способных засвидетельствовать, что те являются самыми что ни на есть обыкновенными рэкетирами, сквозь прицел пистолета и зачастую в них стреляют. Я слышал имя Фроста и знал только, что он считается специалистом по проблеме взаимоотношений между рабочими и администрацией. Он крупный экономист или профессор, занимающийся широкомасштабными исследованиями профсоюзного движения.

Я посмотрел на Алексис:

— Вы сказали, что ваш отец должен был сделать сенсационное заявление. Если я правильно вас понял, то никто, кроме Хартселла и нескольких лиц из его ближайшего окружения, не знал о предстоящей сенсации.

Алексис медленно произнесла:

— Да. Предполагалось держать это в тайне до тех пор, пока он не предстанет перед комиссией и не даст свидетельские показания. Отчасти по соображениям личной безопасности. Но в подобных случаях иногда происходит утечка информации. — Она замолчала и снова обратила ко мне свои голубые глаза. — Однако я не уверена, что вы поможете мне, мистер Скотт.

— Шелл. Конечно, я сделаю все, что в моих силах, — заверил я Алексис, добавив, что, поскольку я частный детектив, нам следует решить вопрос о моем вознаграждении. Вопрос был решен, и я спросил, не обращалась ли она в полицию. Нет, не обращалась.

— Если вам придется иметь дело с полицией, — сказала она, — попытайтесь не связывать исчезновение моего отца с работой Хартселльской комиссии. И вы должны дать мне слово, что ни при каких обстоятельствах не станете упоминать мое имя. Никто не должен знать, что я встречалась с вами и поручила вам заняться поисками моего отца. Я не должна иметь к этому никакого отношения.

— Не скажете ли почему?

— На то есть особые причины. Они никоим образом не связаны с вашей миссией, мистер Скотт.

Я оставил эту тему.

— Вы действительно уверены, что исчезновение вашего отца может быть связано только с его намерением дать какие-то показания против руководства профсоюза грузоперевозчиков?

Алексис кивнула:

— Я в этом не сомневаюсь. Ему грозит ужасная опасность... если только он еще жив.

• Предыдущая
• 2/74
• Следующая