Новый круг Лавкрафта - Майерс Гари - Страница 41

Однако облик друга и его манера держаться привели меня в нешуточное волнение. Эштон и прежде отличался высоким ростом и чрезвычайной худобой, но ныне исхудал совершенно и выглядел неестественно и болезненно. В довершение всего мне показалось, что на высохшем лице жили лишь глаза — но взгляд их стал мрачным и пронизывающим.

Пригласив старинного знакомца в дом, я провел его в переднюю. Там он сразу устремился к окну и уселся в непосредственной близости от него, то и дело кидая подозрительные взгляды на главную улицу нашей деревни, словно бы кого-то высматривая или опасаясь чьего-то прихода. Налив гостю выпить, я сел за стол и принялся терпеливо ждать объяснений столь неожиданному визиту, удивляясь про себя, каким образом Эштон сумел отыскать мое нынешнее местопребывание — ведь последнее письмо ему было писано и отправлено из Лондона.

Извинившись за то, что не предупредил о визите, Эштон сказал следующее:

— Мартин, я хочу попросить тебя об услуге.

И он жестом показал на печатную машинку и бумаги на столе.

— Судя по всему, у тебя по горло работы с книгой, которую наверняка нужно поспеть написать к сроку. Однако я в отчаянном положении, и мне нужна твоя помощь.

— Говори, что мне нужно делать, — решительно кивнул я.

— Мне нужно отыскать одну книгу. А после того, как она окажется у меня в руках, помочь с расшифровкой.

— Однако же ты положительно уверен, что найдешь ее, — заметил я.

Припоминая склонность моего друга к странствиям по местам насколько удивительным, сколь и далеким, я втайне надеялся, что он не предложит мне отправиться с ним на другой конец земли.

Эштон молчал, изучая содержимое своего бокала, и я приметил, что пальцы у него дрожат. Теперь, оказавшись со старинным другом лицом к лицу, трудно было предполагать, что это все тот же Эштон, которого я знал в Университете. В те времена он выглядел уверенным в себе, даже несколько самоуверенным. А теперь мой друг то и дело искоса посматривал на улицу, словно опасаясь, что кто-то или что-то притаился снаружи, собираясь напасть.

Наконец он вперил в меня взгляд сколь тревожный, столь и проницательный, и заговорил. В голосе его слышалась напряженность, заставившая меня внутренне содрогнуться.

— Если книга до сих пор цела, я точно знаю, где ее искать. К сожалению, древние манускрипты содержат сведения такого рода, что я опасаюсь показывать их кому-либо, кроме тебя. Меня не страшат молва и насмешки, дело в другом. Знание, которое даруют эти книги, может превратиться в опасное оружие в руках людей злонамеренных или просто неподготовленных.

— Понятно. Но почему ты пришел именно ко мне?

— Потому что ты читаешь по-староанглийски. И не презираешь предания старины и легенды, подобно нынешним ученым, которые готовы признать существующим лишь то, что можно пощупать руками и измерить с помощью инструментов. Мне нужна помощь человека, который не чуждается подобных вещей и готов ими заняться.

— Ну и где же находится искомая книга? — спросил я, и вопрос прозвучал более резко, чем мне хотелось бы.

— Боюсь, я не могу тебе открыть это сейчас. Но можешь быть уверен в одном — эта книга в Корнуолле.

Видно, сомнения мои столь явно проявились в выражении лица, что мой друг немедленно принялся за длинные и не сильно внятные разъяснения: из его скороговорки я уяснил, что после окончания университета дороги наши разошлись даже дальше, чем изначально хотелось бы предполагать. Эштон целиком посвятил себя поискам крупиц истины в старинных преданиях, унаследованных от самых давних времен, когда род человеческий еще только осваивался на земле. О самых спорных вещах он предпочитал говорить обиняками — а мне оставалось лишь удивляться собственному невежеству в подобных вопросах.

Негромко, почти шепотом, Эштон поведал и о древних книгах, которые, согласно легендам, столетиями хранились его предками — и тщательно скрывались от остальных. Если бы эти фолианты попались на глаза посторонним (правда, для начала придется допустить, что они и впрямь существовали…), предки Эштона наверняка попали бы на костер по обвинению в колдовстве.

Друг мой выглядел взвинченным, однако до странности уверенным в правдивости излагаемых им сведений. В конечном счете любопытство во мне пересилило осторожность, и я дал Эштону неохотное согласие сопровождать его в поездке в Корнуолл и приютить его на сегодняшнюю ночь, с тем чтобы завтра с раннего утра мы смогли безотлагательно пуститься в путь.

В поезде я услышал много нового о семейной истории Эштонов. Поскольку ныне мой друг с полным правом полагал меня соучастником своих разысканий, он держался более открыто и откровенно рассказывал мне о вещах любопытных, однако же на первый взгляд совершенно фантастических. Только его родственники по матери, семейство Тревалленов, сохраняло память о неких жутких событиях и знаниях, сберегаемых в неприкосновенности в течение двух тысяч лет. Как у Эштона получилось проследить свою генеалогию так далеко в прошлое, он не раскрыл — однако то, что подобная традиция просуществовала так долго и ни разу не прервалась, казалось не слишком правдоподобным. Нет, я нисколько не сомневался, что было проведено самое тщательно расследование… Во время своей последней поездки в Америку, сказал он, главной задачей стало отыскать свидетельства и сведения о той ветви семьи, что в семнадцатом веке эмигрировала в Новую Англию — причем искать их предполагалось в документах давних ведовских процессов, как известно, состоявшихся в Старом Салеме и других городках Восточного побережья.

Однако эти скудные сведения оказались лишь малым ручейком, к тому же отведенным от основного русла подлинной семейной традиции. Треваллены жили в Корнуолле с тех самых пор, когда их предки были вынуждены бежать сюда, спасаясь от наступающих римских армий, — и в Корнуолле они жили до тех пор, пока несколько лет назад не скончались родители Эштона.

Я выслушивал все это с неким непонятным, но растущим беспокойством в душе, ибо что-то в словах моего друга пробуждало во мне смутное, но нехорошее предчувствие. Кроме того, я бы не поручился, что бедный Эштон находился в здравом рассудке. Оставалось только догадываться, что за страшные и странные события преследовали его предков с материнской стороны, однако даже скупые намеки позволяли подозревать, что речь идет о чем-то ужасном и крайне пугающем. Должен признаться, что время от времени меня посещало раскаяние: зачем я не прислушался к просьбам и оставил тихие долины Йоркшира, где бы и по сей день мог бы пребывать в спокойствии и безмятежности?

В Пензанс мы прибыли еще до темноты. Машина Эштона стояла у вокзала — там, где он ее и оставил утром прошлого дня. Солнце село где-то через полчаса, однако этого времени оказалось достаточно, чтобы рассмотреть окружающий ландшафт. Мы ехали по узким, извитым дорожкам вдоль оскалившегося камнями побережья. Выезжая из города, я ожидал увидеть пейзаж, сходный с тем, что встречал меня в родных местах на севере Англии. Однако, приглядываясь к низким, словно сгорбившимся холмам и вересковым пустошам с одной стороны и отвесным утесам с другой, трудно было не заметить разницы.

Нет, взятые по отдельности, вересковые поля, холмы и океан казались совершенно обычными. Однако в том, как они соединялись между собой, образуя блеклый ландшафт, затопляемый лучами закатного светила, сквозило что-то странноватое и внушающее беспокойство. Что-то в этом пейзаже не сочеталось — и это неуловимое что-то действовало мне на нервы. Холмы на горизонте, казалось, сошлись слишком тесно — не иначе пытаясь скрыть какую-то неприглядную тайну из далекого прошлого.

Основываясь на впечатлениях, полученных от рассказов Эштона, я ожидал, что друг мой привезет меня в уединенную усадьбу, далеко отстоящую от прочего человеческого жилья. Однако с наступлением темноты мы въехали в небольшую живописную деревеньку, где он остановил авто рядом с двухэтажным домом в конце узенькой улочки чуть в стороне от главной. Подхватив с заднего сиденья чемодан, я последовал за Эштоном через сад, очевидно примечая, что друг мой то и дело оглядывался по сторонам с опаской. В особенности часто он посматривал в сторону какой-то одному ему ведомой точки на горизонте — похоже, что-то его в ней не на шутку тревожило. Я уже хотел было полюбопытствовать насчет столь странной манеры вести себя, однако что-то меня удержало — возможно, нежелание усугублять и без того нездоровое беспокойство, явно владевшее приятелем. И без того представлялось совершенно очевидным: Эштон чего-то боится, и это что-то таится в густеющей темноте вечера. Однако я, сколько ни смотрел по сторонам, ничего пугающего не заметил.