Новогодний Дозор. Лучшая фантастика 2014 (сборник) - Тырин Михаил Юрьевич - Страница 35

• Предыдущая
• 35/102
• Следующая

– Совет да любовь, – сказал он в пространство, выдыхая табачный дым.

Оркестр за дверью заиграл марш Мендельсона.

Отчий дом Дима увидел издалека, стоило трамваксу, гремя сцепками, вынырнуть из сумрака туннеля на солнечный свет.

Дом был старым. Он стоял на перекрестке улиц Московской и Комсомольской, возвышаясь над тополями сквера, словно обелиск четырем поколениям своих жильцов. По прихоти градоустроителей дому был присвоен двойной номер. По улице памяти несуществующей молодежной организации он числился за номером 18/2, а со стороны улицы имени бывшей столицы гордо нес на беленом кирпиче кладки табличку с тремя единицами на ней.

Здесь, в квартире номер пятьдесят три на четвертом этаже третьего подъезда (окнами на Московскую) Дима провел всю свою жизнь – до самой армии.

Выходя из туннеля под Кольцевой, трамваксные пути проходили по Московской парой сдвоенных нитей тусклого серебра, утопленных в брусчатке мостовой. Исторический центр Новомосковска стойко держал осаду наступающих из-за Кольцевой деловых кварталов. Исполины из бетонных балок и зеркального стекла заглядывали в спокойное течение жизни на тихих старинных улочках, перегибая свои долговязые тела через багрец и золото крон окружного парка. В их тонированных стенах отражалась голубизна сентябрьского неба и пестрые вороха листвы на дубах и кленах аллей, протянувшихся вдоль парковых прудов.

Дима спросил у майора разрешения проехать лишнюю остановку лишь для того, чтобы полюбоваться отчим домом сквозь трамваксное окно. Майор не возражал. Коротко, как на плацу, лязгнул динамиком, и только. Было в этом лязге что-то одобрительное, и Дима благодарно кивнул, глядя в бесстрастные плошки фотоумножителей там, где у майора когда-то были глаза.

Весь облик майора вызывал в Диме бурю противоречивых чувств.

Майор был из офицеров старой еще закалки. Такие, как он, фанатично преданы своему делу, и какие-то пустяки, вроде увечий и смерти, не способны помешать им служить Отечеству верой и правдой.

Дима же демобилизовался, как и любой призывник в наше время, то есть посмертно. То есть ему не понаслышке было известно, каково это – умирать и умереть. А потому и сейчас, по прошествии всех этих месяцев, он по-прежнему робел перед профессиональными военными.

Робеть было от чего.

Больше всего майор напоминал робота – большого железного робота из старинных фильмов. Даже сейчас, когда необходимость произвести наилучшее впечатление на мирных жителей городов и весей, удаленных от зон военных действий, вынудила майора привести свой вид в соответствие с уставными требованиями к парадной форме, он выглядел по-прежнему внушительно – если не сказать устрашающе.

Хроммолибденовый корсет, украшенный цветной мозаикой орденских планок, превращал без малого двухметровую фигуру майора в изваяние средневекового рыцаря. Сходство дополняли пластины активной экзоброни с буграми сервоприводов там, где раньше были суставы. В солнечных лучах ослепительно сиял, словно рыцарский шлем «жабья голова», купол черепной коробки, под трехсантиметровой толщей которой оставалось то немногое, что отличало киборгизированных провоинов от биомехов спецназа – человеческий мозг, плавающий в противоударном геле вперемешку с питательным бульоном из аминокислот, нейромедиаторов и энергетиков.

У Димы еще свежи были воспоминания, в которых майор выглядел совершенно не так, без всего этого вычурного блеска и лоска, основной задачей которого было пустить пыль в глаза штатским. Сам Дима считал это излишеством. К военным и без того относились с привычными подобострастием и страхом – а как еще должны относиться обыватели к гарантам свободы и независимости Родины? К тем, из числа кого вышли на плечах благодарных избирателей Отцы-благодетели? К тем, под чьим началом ежедневно отдавали Родине самый главный долг все новые и новые ее дети – поколение за поколением?

Только так, и никак иначе.

Кроме того, недавно демобилизовавшемуся Диме очень льстило то, что его сопровождает домой для встречи с семьей столь ослепительно выглядящий офицер. Он представил себе лица родных и тихонько рассмеялся от удовольствия.

Трамвакс деликатно звякнул колокольчиком и сделал остановку. Дима поднялся с кресла у окна, в которое уселся не потому, что устал, а лишь потому, что пытался заново нащупать в обновленном себе свои старые привычки. Он очень расстраивался, когда подсознание и тело не реагировали на обстановку и события так, как ему представлялось.

Майор простоял всю дорогу в проходе трамваксного вагона рядом с Диминым креслом.

Не шелохнулся даже.

Железный человек, одним словом.

В памяти недавнего рядового-срочника майор выглядел по-настоящему страшно. Опаленная жидким пламенем огнеметного дота туша, покрытая с ног до макушки жирной копотью сгоревшей плоти, увешанная разнокалиберным и абсолютно смертоносным оружием, орала на них, приникших к сырой от прошедшего дождя земле на окраине городка, который еще недавно был своим, а теперь сделался в одночасье форпостом вражеских сил. Пинками, матом и угрозой расправы майор поднимал из грязи растерявшихся бойцов и вел их на штурм под кинжальным огнем врага, засевшего в развалинах пятиэтажек.

Дима помнил, как падали в грязь и больше уже не поднимались его товарищи по казарме; как разлетались грязно-алыми ошметками те, кто угодил под разрывы мин и гранат; помнил, как сам он бежал вперед от укрытия к укрытию, ловя в прицел мелькавшие в оконных проемах неясные фигурки в разношерстном камуфляже; помнил, как плавно, словно на стрельбище, давил на спуск, снимая одного за другим тех, кто стрелял в него.

Потом он понял, что враг, которого он так старательно выцеливает в окне верхнего этажа, сам целится в этот момент в него. Испугаться он не успел – почувствовал, как плавно пошел спусковой крючок под пальцем, а потом мир в прицеле для него вдруг исчез. А рядовой Дмитрий Коростелев исчез для мира – но только на время, а не навсегда.

Когда полмесяца спустя он открыл уцелевший глаз в боксе регионального некроцентра, первой мыслью, мелькнувшей в застывшем после экстренной заморозки мозге, была такая: вот и дембель.

Глаз ему, конечно же, починили. Не восстановили, нет – процедура была не только очень уж дорогостоящей, но и в условиях стандартного некрологического блока попросту неосуществимой. Такие дефекты лечат потом уже, на гражданке, поработав как следует на благо Родины и подкопив достаточное количество трудобудней сверх положенного каждому гражданину соцминимума. Военные же медики ограничились тем, что сложили Димин череп из осколков кости и керамлитовых заплат, подлатали комками нервной наноплоти поврежденное полушарие мозга и вставили в собранную по кусочкам орбиту простейший биоэлектронный глаз.

Глаз был простой – позволял различать свет-тьму и видеть картинку с силуэтами предметов. Такими оснащаются в стандартной комплектации дворники-кибермехи или рабомодифицированные асоциалы из числа тех, которых когда-то просто сажали в лагеря и тюрьмы, а теперь используют во благо Родины с немалой для нее пользой. После того, как полвека назад к власти пришли – совершенно законным, демократическим путем, выиграв всенародные и всеобщие выборы – Отцы-благодетели из числа военных, основной ресурс Родины уже не растрачивался столь расточительно и попусту.

Для страны был важен каждый ее гражданин. Сознательность поощрялась бонусами трудобудней, несознательность исправлялась рабомодифицированием.

Пользу Родине приносили все, независимо от их желания. Впрочем, Дима так и не смог понять, как можно жить в стране и не желать всей душой для нее покоя и процветания. Но, возможно, тут сказывалось то, что он был молодым человеком из хорошей, абсолютно лояльной семьи, и служение Отечеству воспринимал как свой гражданский долг – пусть даже гражданином он становился, лишь отдав этот долг полностью.

А вернее, искупив собственной кровью антиобщественный проступок – грех своего несознательного, безмозглого, асоциального появления на свет.

• Предыдущая
• 35/102
• Следующая