Ген Тургенева - Кедров Константин Александрович "brenko" - Страница 4

Специально для ПО

* * *

Я спросил Тургенева Ивана,

ты же был Сергеич от и до,

как же ты не смог из урагана

вырваться Полины Виардо?!

Отвечал Сергеич осторожно,

я даю на отсеченье зуб,

а тебе насколько было сложно

вырваться из всяческих кацюб.

---------------------------------------------------

Александр Бубнов

доктор филологических наук

ДООС – палиндрозавр

Курск

! УМ У МЕНЯ НЕ МУМУ!

!МУЗЕ ВЕЗ УМ!

! МУЗЕ ВЕЗУМ!

ПОМЯНИ МУМУ

ПО МИНИМУМУ

------------------------------------------------------

Ганна Шевченко

ДООС – пчела

Татьяна

Татьяна вышла из подъезда и приготовилась. Как всегда, в одно и то же время, в одном и том же месте, ей под ноги бросилась ладная собака испанской породы, с длинными ушами, пушистым хвостом в виде трубы и большими выразительными глазами.

Псина передними лапами навалилась ей на колени, уткнулась мордой в подол юбки,  потом проскочила сквозь неё и исчезла.

Успев привыкнуть к ежедневным встречам, Татьяна так и не смогла себя настроить и не терять самообладание. Вздрогнув, простояв несколько секунд и поправив юбку, она направилась к метро.

А там, забившись в самый угол вагона, достала томик Тургенева и открыла книгу на нужной странице. Она перечитывала этот рассказ в сотый раз. Ей нужно было понять, почему призрак Муму является именно ей.

-------------------------------------------------------

Рисунок Игоря Ревякина

Специально для ПО

----------------------------------------------------

Владимир Миодушевский

Заслуженный артист России

г. Владимир

Муму

Мне папа прочитал рассказ

С названием «Муму».

И тот рассказ меня потряс,

Не знаю, почему.

Быть может, я люблю собак

И ненавижу зло,

Но отчего же, как же так,

Муму не повезло?

Исполнив барыни приказ,

Герасим утопил

Муму. Второй читаю раз –

Конец такой, как был!

Я ночью в самый поздний час

Ту книгу вновь возьму –

В живых, быть может, в этот раз

останется Муму?

Страшная новость

Вчера мне стукнуло пять лет

И я узнал – во мне скелет!

Он в организме моём скрыт,

Он у меня внутри сидит…

У всех людей он есть…

                                          и пусть!

Но свой увидеть я боюсь…

-----------------------------------------------------

Литературов И дение

Рисунок Кристины Зейтунян-Белоус

Александр Люсый

кандидат культурологии

ДООС – текстозавр

Иван Тургенев и структура народного безмолвия

Из «Бориса Годунова» Пушкина мы знаем, что «народ безмолвствовал». «Записки охотника» Ивана Тургенева представляют структуру этого безмолвия во всей ее полноте.

Немота Герасима – не столько полное отсутствие речи, сколько ее инобытие. Безъязыкими являются барыня и люди из ее окружения – существа противоестественного, мертвеющего, немого, «немецкого» (откуда и происхождение слова «немец» в русском языке) мира. Совершив обряд жертвоприношения и исхода, Герасим обретает свободу – от людей вообще, полное онемение и погружение в природу как в породившую его утробу.

В рассказе «Ермолай и мельничиха» выявляется важная для понимания основной проблемы книги грань – «природность», первобытная простота, нечеловечность, «асоциальность» взаимоотношений в дореформенный период русских помещиков и их «людей». Обозначены два вида «природности» – одна из возможных форм естественной природности, которой может жить человек по своему выбору, и ее антитеза, установленные людьми бесчеловечные отношения рабства, исключающие ими признание друг в друге именно человека.

Барин-охотник открывает всем своим существом впаянных в природу Калиныча и Касьяна, которые не пытаются в ней обосноваться, так сказать, социализироваться. В итоге и сам он как бы В итоге и сам он как бы сливается с природой, «онатуривается» рядом со своими героями, что напоминает погружение Ильи Ильича Обломова в свою мифическую деревню, нутряное сосредоточие собственно нашего природно вроде бы неповоротливого, но в то же время жизненно наполненного бытия. «Касьян – предельное состояние крестьянского пантеизма. Но в нем-таки больше светлой возвышенности, чем в испуганной приземленности его односельчан. Ведь и они неприкаянные, бездомные «оторванцы» внутри природного тела, но состояние свое «идеологически» не освоившие, в отличие от Касьяна или Калиныча. Касьян (а вместе с ним и благодаря ему повествователь) не боится природных пространств, как боятся его односельчане и другие персонажи «Записок охотника». Он их в каком-то смысле духовное продолжение».

В свое время, на стыке XVIII – XIX вв. в Россию пришла мода на «ночную» (а потом и «кладбищенскую») поэзию. В первом случае важное значение для культурного самоопределения имеет  такой момент характеристики тургеневского Касьяна: «Можно сказать, что для него нет ночи в природе, в то время как в «Бежине луге» именно ночь пугает персонажей равнодушием и чувством непоправимого, могильного одиночества. Вообще, в нашей литературе, и у Тургенева в том числе, ночным своим состоянием природа пугает человека как раз тогда, когда он от природы отчасти отщепляется, пытаясь социальной определенностью преодолеть свою природную зависимость, стихийность, дремучесть». Во втором – достаточно обратиться к рассказу Тургенева «Смерть», в котором русский мужик умирает «удивительно»: «Состояние его перед кончиной нельзя назвать ни равнодушием, ни тупостью; он умирает, словно обряд совершает: холодно и просто».

Художественно выраженные идеи «Записок охотника» можно подтвердить цитатой из письма Тургенева к Полине Виардо (1849): «…целая крестьянская семья выехала в телеге, чтобы заняться уборкой своего поля, расположенного в нескольких верстах от села; и вдруг ужаснейший град дочиста уничтожил все колосья! Прекрасное поле превратилось в грязное болото. Мне случалось проезжать мимо; все они безмолвно сидели вокруг своей телеги; женщины плакали; отец с обнаженной головой и раскрытой грудью ничего не говорил. Я подошел к ним, хотел было их утешить, но при первом моем слове мужик медленно повалился ничком и обеими руками натянул свою рубаху из грубого небеленого холста на голову. Это было последним движением умирающего Сократа: последний и безмолвный протест человека против жестокости себе подобных или грубого равнодушия природы. Да, она такова: она равнодушна; душа есть только в нас и, может быть, немного вокруг нас… это слабое сияние, которое древняя ночь вечно стремится поглотить. Но это не мешает негодяйке-природе быть восхитительно прекрасной, и соловей может доставить нам чарующие восторги, в то время как какое-нибудь несчастное полураздавленное насекомое мучительно умирает у него в зобу…».

Как апофеоз особого, непростого по составу своему качества безмолвия представлен рассказ «Певцы». Именно песня безмолвия проявляет не пробившиеся в обычной жизни таланты двух разных персонажей рассказа. Яшка-турок, черпальщик на бумажной фабрике у купца, вел жизнь тяжелую и безрадостную, хотя и «смотрел удалым фабричным малым и, казалось, не мог похвастаться отличным здоровьем». Его соперник, рядчик из Жиздры, «плотный мужчина лет тридцати… беспечно болтал и постукивал ногами, обутыми в щегольские сапоги с оторочкой» – и вовсе показался было повествователю изворотливым и бойким городским мещанином. Однако, когда они начинают петь, то оба на глазах преображаются. В голосе Яшки «была и неподдельная глубокая страсть, и молодость, и сила, и сладость, и какая-то увлекательно-беспечная, грустная скорбь. Русская, правдивая, горячая душа звучала и дышала в нем и так и хватала нас за сердце, хватала прямо за его русские струны».