Выбери любимый жанр

Морской офицер Франк Мильдмей - Марриет Фредерик - Страница 34


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта:

34

— Верно старый молодчина нашел, что соленая вода не так вкусна, как грог. Привяжите ему к ногам еще ядро и поставьте старика опять на якорь; да скажите ему, чтобы он не навалил на фрегат наш, когда его в другой раз подрейфует. Чего ему еще надо? Сказавши это, он опять заснул. Это, по-видимому, странное обстоятельство легко можно объяснить. Гниение, разрушая внутренность трупа, развивает в нем некоторое количество газа, который чрезвычайно раздувает тело и заставляет держаться на воде. Тело этого человека было выброшено за борт, когда еще происходило разложение, и привязанное к нему ядро могло только потопить его на время, но через несколько часов не в состоянии уже было удержать его на дне, и он всплыл на поверхность воды благодаря привязанному к нему грузу, в том самом перпендикулярном положении, о котором я говорил.

Катер с людьми был послан привязать еще ядро к трупу и потопить его. Когда они старались задержать его отпорным крюком, он как будто не допускал поймать себя и играл с ними, беспрестанно поворачиваясь кругом или погружаясь в воду и опять всплывая. Но случай избавил нас от дальнейших хлопот; гребцы начали упрекать матроса, бывшего на баке, что он не может поймать крюком покойника; он рассердился и воткнул острие в живот его; заключавшийся там газ вылетел с громким урчанием, и тело немедленно потонуло, как камень. Над этим происшествием много шутил, но я не был тогда расположен к шуткам и прежде нежели кончилась моя вахта, решился отправиться домой и оставить службу; ибо я не видел никакой возможности следовать завещанию моей умирающей матери, если останусь на поприще, на котором я находился.

На следующее утро я заявил капитану о моем намерении, не оставляя службы, отправиться домой для устройства дел. Это было в то время столько же необходимо, как путешествие в Иерусалим. Я пересказал капитану полученные мною неприятные известия, и он, выслушав все мои представления, сказал, что ежели я в состоянии остаться с ним, то это послужит для меня к лучшему.

— Вы теперь, — сказал он, — привыкли ко мне, вы знаете свою должность и служите очень хорошо; кроме того, я с самой выгодной стороны упомянул о вас в донесении моем адмиралтейству. Впрочем, вы лучше меня знаете дела ваши (тут он совершенно ошибся, он не должен бы был согласиться на представляемые мною доводы). Но мой совет вам — остаться.

Я поблагодарил его, но желая и решившись уже ехать домой, заставил согласиться на мою просьбу; он выдал мне билет на отпуск, прибавив к нему лестную аттестацию о моем поведении и знании службы и сказал мне, что если я хочу воротиться к нему на фрегат, то он оставит для меня ваканцию. Я с сожалением простился с офицерами, товарищами и командой. Более трех лет мы служили вместе, и бурное мое начало обратилось, наконец, в спокойное и мирное признание моего старшинства в мичманской кают-кампании; мои способности делали меня всеобщим любимцем, и когда я сходил с судна, все сердечно желали мне возможных благ. Я поехал на катер на линейный корабль, на который было приказано взять меня для доставки в Англию.

ГЛАВА IX

Как бы я был счастлив порознь с каждым из этих двух прекрасных созданий.

Опера «Нищие».

В молодости радости и горе по большей части скоропреходящи, от чего бы они ни происходили, от обладания или утраты предмета наслаждений или от сознания совершенного нами дурного или хорошего поступка. Потрясение бывает хотя сильно, но непродолжительно; это самое случилось и со мной. Не провел я еще четырех дней на корабле, на котором отправлялся в Англию, как чувства мои поколебались и ветренность дошла почти до безумия. Часы рассуждения с самим собою были сокращены, потом и совсем отменены. Всеобщее веселое настроение новых моих товарищей и нетерпеливое их желание увидеть родину; предвкушение удовольствий чувственного служения Бахусу и Венере, или воспоминания о прежних, составляющие всегдашний предмет разговора между мичманами; громкие и безумные рукоплескания и похвалы, воздаваемые грубейшему сквернословию — все это в свою очередь разрушало те чистые намерения, с которыми я расстался с своим капитаном. Мне стало казаться, что я поступил очень глупо, покинув фрегат, где я был не только главою мичманской кают-компании, но и на прекрасной дороге производства. Я ясно видел, что сделал безрассудный поступок, и снова предался своим порокам и шалостям. Случившееся же дома бедствие немного, весьма немного, обуздывало меня.

Мы прибыли в Англию после благополучного перехода от Гибралтара. Я заблагорассудил провести два дня в Портсмуте с новыми моими товарищами, чтобы навестить старые знакомые закоулки и наделать тех непростительных и невоздержанных шалостей, которым усердно аплодировали дураки и плутоватые повесы, и сами разделяли их на мой счет, оставив мне потом полную свободу каяться, когда мы расстались. Я однако же собрался уложить сундук и после неумеренного ужина в Фонтене, совсем пьяный отправился спать; а на следующее утро с больной головой сел в карету и поехал в Лондон. День излишнего веселия обыкновенно сопровождается днем какого-то уныния и смирения. Это весьма понятно и естественно; мы слишком напрягаем свои силы и расточаем наслаждения, равно как и деньги, оставляющие нас на следующий день с пониженным духом, а еще более того с облегченным кошельком.

Какое-то глупое уныние последовало за бурным весельем, происходившим накануне. Я заснул в углу кареты, и спал почти до часа, когда мы приехали в Годальминг, где я вышел и слегка подкрепился. В продолжение дорога я был на свободе и в таком состоянии рассудка, что мог рассмотреть свое поведение со времени оставления фрегата в Гибралтаре. Мое самоисследование, как обыкновенно, не представляло ничего в мою пользу. Я с горестью увидел, что примеры дурного общества совершенно изгладили добрые намерения, принятые мною по получении известия о смерти матушки, и что другие легко могут управлять мной, потому что, несмотря на все обещания исправиться, я уступил первому встретившемуся мне искушению.

Напрасно я представлял себе печаль нашего семейства, которую встречу по возвращении домой, ужасную пустоту, произведенную смертью моей матери, скорбь отца, моего брата и сестер в глубоком трауре, и диван, на котором оставил я лучшую из матерей, отворачивая от нее бессмысленное свое лицо, когда она была терзаема сильнейшею горестью. Я опять дал себе обещание исправиться, чувствуя в этом некоторое тайное утешение.

Громко и добродушно приветствовал меня слуга, отворивший мне двери в доме моего отца. Я полетел в гостиную, где нашел брата и сестер, имевших у себя в гостях несколько детей. Они танцевали под фортепиано, на котором играла тетушка, между тем как отец сидел в огромном своем кресле в весьма приятном расположении духа.

Сцена эта была совершенно противоположна той, какую я ожидал встретить. Я приготовился к трогательной и горестной встрече, и собрал всю свою твердость, чтобы перенести ее. Посудите ж теперь, как внезапно был я поражен, найдя веселое и приятное расположение духа там, где ожидал встретить слезы и сетования. У меня совсем вышло из памяти, что, хотя смерть матушки и была для меня происшествием новым, но она случилась за шесть месяцев до получения мною о том известии и, следовательно, у домашних моих печаль успела уже уступить времени. Я удивился, найдя в них этот, казавшийся мне недостаток чувств; между тем они с равным удивлением глазели на меня и на знаки глубокой печали, находившиеся на моей одежде.

Батюшка приветствовал меня с удивлением; спросил, где осталось мое судно, и по какому случаю оно пришло в Англию? Дело было в том, что я, неожиданно решившись возвратиться домой, не побеспокоился уведомить его о моем намерении; впрочем, если бы я и написал, то известие должно было придти вместе со мною; разве если бы написал по приезде моем в Портсмут, вместо того, чтобы прогуливать время в самых предосудительных шалостях и мотовстве. Не будучи в состоянии в присутствии многих свидетелей дать отцу моему то объяснение, которое он имел право ожидать от меня, я на некоторое время пострадал в его мнении. Весьма естественно, что причиной моего внезапного возвращения он считал мое предосудительное поведение. Брови его нахмурились, и он, казалось, погрузился в глубокое размышление.

34
Мир литературы

Жанры

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Техника

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело