Приключения Ардента Троутона - Марриет Фредерик - Страница 23

• Предыдущая
• 23/26
• Следующая

Матушка моя также была или казалась спокойной: ее поддерживали религиозные чувства; сверх того она с самоотверженностью матери утешала себя той мыслью, что дети ее находятся в безопасности.

Напротив, благородный дон Юлиан не мог похвастаться твердостью духа: он изнывал, как сокол, посаженный в клетку; душа его рвалась к деятельности, а руки были связаны. Это сделало его раздражительным, мрачным, тяжелым для других спутников. Донья Исидора употребляла все способы, чтобы рассеять тоску своего брата, и не преуспевая в том, находила отраду только в беседах с моей матерью, которая полюбила ее, как дочь.

Теперь бросим беглый взгляд на другую часть картины, на дона Мантеса и его подчиненных. Я часто удивляюсь, как искусно люди умеют окружить себя и себе подобных несчастиями всякого рода. Мало того, что одни из них теснятся, давят друг друга в смрадных жилищах, что другие, напротив, блуждают по бесприютным степям… нет! Они изыскивают все способы, чтобы сделать свою бедную жизнь еще беднее, как будто им хочется заранее отведать мучений, которые их ожидают в аду.

Человек с душой благородной, возвышенной, неподвластной гнусным и мелким страстям едва ли может представить себе всю лютость страданий этого злодея. Он был горд, и его презирали, властолюбив, и его не слушались, корыстен, и золото, которым он думал воспользоваться, ускользало из рук его!.. В горьком сознании своего ничтожества и бессилия он, наконец, заперся у себя в каюте, не допускал к себе никого, сидел один и, как плотоядное, но трусливое животное, только по ночам выходил искать себе пищу, запасая ее сразу на несколько дней. Таково было положение Мантеса. Не лучше было и положение его матросов. Страшно и отвратительно было смотреть на этих людей: они стали движущимися скелетами; молодые поседели и оплешивели, как старики, а старики едва дышали от болезней и изнурения. Между тем ненависть, зависть, корыстолюбие, все подобные атрибуты человеческого сердца не умирали в их развращенных сердцах. Не раз рука того или другого из них обагрялась кровью своего товарища; не раз общая трапеза была оскверняема убийством. Через несколько месяцев от тридцати человек экипажа, которые уцелели после сражения, осталось только семнадцать, и те походили на тени, а не на людей: они медленно выползали из своих нор и бессильно боролись между собой за последние крохи вонючей пищи.

Казалось, что не только небо и земля позабыли о «Санта-Анне», но и животные гнушались ею, потому что все они исчезали, скрывались, когда к ним подходил этот ковчег нищеты и преступления. Страшное проклятие лежало на нем и на всем его экипаже. Те, которые умерли, были несравненно счастливее тех, которые оставались живыми. Последние не имели отрады слышать и утешений религии из уст служителя церкви: бедный старец не перенес общих страданий и помешался. Не сходя с места, сидел он на обломках снастей, глядел вокруг себя с бессмысленным равнодушием, ел, что ему приносили, не просил пищи, когда забывали о нем, и, наконец, угас на руках матушки и доньи Исидоры.

Однажды увидели вдали маленький американский купеческий бриг. Легко вообразить всеобщую радость и суматоху. Тотчас был поднят сигнал, означающий «бедствую». Все собрались на палубу, смотрели, ожидали; одни дрожали, не зная отчего, другие краснели и бледнели попеременно. Капитан Мантес также вышел из своего убежища. Он еще не смел приказывать. «Вот я объяснюсь с капитаном брига, — думал он, — тогда все примет другой оборот: пассажиры покорятся, и я приберу к рукам золото Троутона». Подбодренный этой мыслью, он надел полный капитанский мундир и стал так, чтобы его увидели прежде всех.

Между тем время летело: вот уже четыре часа, вот и пять, недалеко до ночи, а бриг не подходил к «Санта-Анне». Некоторые из матросов, в нетерпении, забрались на гакаборт, другие влезли на обломанные мачты.

Но чем же объяснить такое равнодушие, такую, можно сказать, бесчеловечность капитана, управлявшего бригом? Бог знает; может быть, только осторожностью, не больше. Он видел перед собой корабль, какого, верно, еще никогда не видывал: все вооружение переломано, бока покрыты зеленою плесенью, морские растения лепятся по бортам и снастям, на палубе движутся какие-то тени, бледные, тощие. Кто знает, может быть, у них чума? Надо действовать весьма осмотрительно; а может быть, эта плачевная наружность служит маской разбойничьему судну, на котором спрятан сильный экипаж, — следовательно, надо действовать еще осмотрительнее.

Но наши бедные герои не могли делать подобных предположений, и невнимательность брига приводила их в отчаяние. Они подняли еще один сигнальный флаг, махали руками, платками: авось американцы поймут их и сжалятся… Нет! Откуда ни возьмись облако густого тумана: оно поднялось перед «Санта-Анной» и совершенно закрыло ее от брига, в то же время ветер переменялся, несчастный корабль погнало в противоположную сторону, наступила ночь… все кончено!

Сколько рассказов, я думаю, было после этого у матросов брига, когда они вернулись на родину! Им встретился в океане корабль, поросший травой! Видал ли кто-нибудь такие чудеса? Слушатели разинули рты от удивления и не знают, верить или не верить; но рассказчик изумляет их еще больше, говоря, что на том корабле были какие-то страшные, уродливые фигуры. Духи не духи, а что не люди, в том нет никакого сомнения. А женщины, которые так отчаянно поднимали свои белые ручки, белые, словно снег, такие белые, каких не бывает у живых женщин: разве не ясно, что это руки усопших? Следовательно, мнимый корабль был не что иное, как темница душ, заключенных в чистилище. Неужели слушатели не убеждены? В таком случае моряк поклянется им на своей старой Библии, а он известен как благочестивый человек. Судите теперь о всеобщем ужасе, особенно когда рассказчик прибавит еще, допивая свой стакан грога, что чудесный корабль скрылся в облаке и что потом поднялась буря — да какая буря!..

Долго ходила в народе легенда о «корабле-призраке», и ни один добрый моряк не смел сомневаться в ее достоверности.

Но что было на «Санта-Анне», когда туман воздвиг вокруг нее свою непроницаемую стену? Крик, слезы, бешенство; Мантес ударился головой о палубу; другие богохульствовали, ругались, только один Август-Эпаминонд де Монморанси сохранил хладнокровие: поправляя свою прическу, он подошел к дамам и покорнейше просил принять от него уверения в глубочайшем почтении.

Некоторые моряки провели всю ночь на палубе, ожидая, не увидят ли бриг; но вот рассвело, и они увидели только пасмурное небо да безграничное море.

Теперь вернемся к повествованию о моем втором путешествии по острову.

На заре четвертого дня, лишь только пустился в дорогу, я увидел вдали, на краю горизонта, белый столб дыма. Что это такое? Неужели на острове есть жители? А почему бы и нет?

Я ускорил шаги, и по мере того, как продвигался вперед, вокруг меня появлялись новые признаки присутствия человека: я увидел огороженные места с плодовыми деревьями, возделанные поля. Все показывало, что тут живет народ образованный: не было только железной дороги, из чего я и заключил, что цивилизация жителей еще не достигла полного развития; но зато через несколько шагов мне попалось целое стадо свиней, а так как это, по моему мнению, явный признак глубокого просвещения, потому что только самые просвещенные нации коптят ветчину и имеют у себя особое сословие граждан, именуемых колбасниками, то я совершенно сбился с толка и не знал, что думать о жителях острова. Во всяком случае любопытство мое было возбуждено до предела; я поминутно оглядывался кругом и без остановок шел вперед, забравшись, однако, в кустарник, чтобы меня не заметили прежде времени.

Скоро я увидел несколько столбов дыма, показывавших, что тут есть селение; наконец, появилась укатанная дорога. О, какое неизъяснимое чувство радости и беспокойства, я услышал человеческие голоса. Они приближались ко мне, говоря на каком-то особенном наречии, в котором было очень много испанских слов. Я присел, скорчился, смотрел, слушал. Шестеро молодых людей обоего пола проходили по дороге, весело подпрыгивая и дурачась. Я тотчас узнал в них прекрасную породу островитян Южного океана; но эти не были безобразно татуированы, как другие жители тамошних стран; сверх того, на всех я увидел очень красивые наряды, смесь индейского с европейским, и, что самое важное, никто не имел при себе никакого оружия; миловидная девушка лет семнадцати казалась старшей в компании.

• Предыдущая
• 23/26
• Следующая