Ванесса - Арсан Эммануэль - Страница 23

• Предыдущая
• 23/44
• Следующая

Конечно, по итальянской автостраде Гвидо в своей машине проделал бы весь путь за несколько часов. Но если уж сравнивать — чего стоит ночь с дочерью пустыни после наслаждений, которые дарили ему Майка и Джулия?

В ту ночь он спал поочередно то с одной, то с другой своей женой. Тело Ваны служило лишь для материализации его грез. Он боялся произнести хоть слово, чтобы не вспугнуть их призрачные образы. Гвидо не знал, видит ли Вана в нем мужчину, который раз за разом заставляет ее кончать, или тоже, закрыв глаза, отдается миражам.

Утром они ждали восхода солнца, чтобы определить нужное направление. Вана заметила, что скелеты заблудившихся путешественников иногда находят в каком-нибудь километре от дорожного указателя. Они посмеялись над тупостью людей, способных сбиться с пути в такой простой, просматривающейся во всех направлениях местности. Правда, звучал их смех несколько принужденно.

Пустыня так же опасна, как и море. Но когда путешественнику удается добраться до берега, прежние страхи кажутся ему смешными и постыдными.

Ночью, несмотря на спальные мешки, оба замерзли. Они не привыкли спать на жестком и поэтому не смогли выспаться. Гвидо всю ночь вслушивался в подозрительные шорохи, шаги, шепот призраков и шипение воображаемых змей. Раз сто он пожалел, что не взял оружия. Он клялся себе, что, как только в следующий раз проснется, достанет часы и вооружится монтировкой или молотком. Но так ни разу и не пошевелился.

Утро застало его окоченевшим и сонным, все еще не оправившимся от ночных страхов и готовым сорвать досаду на своей попутчице.

Однако Вана не дала ему такой возможности. Она тоже выглядела усталой, но сохраняла спокойствие и хорошее настроение. Пекло, через которое они прошли в засушливой низменности, не сделало путешественников более разговорчивыми. На закате они встретили небольшой караван верблюдов, шедший, видимо, в Киренику. Потом дорогу пересекли еще два каравана и грузовик с крытым кузовом, из которого им махали руками смуглые бородачи. Гвидо казалось, что селение рядом. Но через несколько минут он понял, что они, как и прежде, отрезаны от мира.

В ту ночь они спали прямо в машине, под бдительным присмотром грифов. Оба слишком устали, чтобы заниматься любовью.

На третий День Вана заметила, что дорога стала получше.

— Мы приближаемся, — уверенно заявила она.

— Наверняка приближаемся, только куда? — неуклюже пошутил Гвидо.

После позавчерашней беседы что-то постоянно тревожило его, и он решил снова заговорить на ту же тему.

— Если я правильно понял твою теорию, с каждым метром, приближающим тебя к отцу, ты удаляешься от матери. Но ты к ней так. близка, что это, должно быть, причиняет тебе боль.

— В пустыне ты заметил, наверное, что расстояние не обязательно стирает образы. Зачастую оно делает их даже более четкими. Известно, что чересчур отчетливый снимок не всегда обеспечивает хорошую фотографию.

— Насколько я понял, отсюда мама Иньез не кажется тебе такой уж привлекательной?

— Разговор с Незрином в тот день, когда ты приехал в Каир, позволил мне понять главное в моих отношениях с родителями: я слишком восхищаюсь ими, чтобы узнать их как следует.

— Незрин объяснил тебе это?

— Нет, я сама поняла, пока рассказывала ему о родителях.

— Значит, ты считаешь, что если хочешь как следует узнать человека, нельзя любить его слишком сильно? — спросил Гвидо.

— Не обязательно. Смотря какого рода любовь. Любовь к родителям связана с самыми примитивными человеческими инстинктами, хранящимися, по мнению специалистов, в нашей общей памяти или подсознании.

— Я, конечно, придерживаюсь другого мнения, но ты специалист, — небрежно заметил Гвидо.

— Во всяком случае, специалистом в популярной биологии меня не назовешь, — примирительно улыбнулась Вана.

— Наверное, твой конек — политическая биология?

— Это неплохая идея.

— Но что именно тебе не нравится в матери сейчас, когда ты стараешься смотреть на нее объективно? — Снобизм и профессиональный жаргон. — Это неизбежный отпечаток ее науки, — заметил Гвидо.

— История искусств — это не наука, а литургия. Храм, где есть священники, но нет верующих. Ее заклинания не просвещают, а оглупляют. Задача этой «науки»-скрыть дремучее невежество своих приверженцев. Чтобы познать ее, ничего не требуется — достаточно лишь знакомиться с образцами, смотреть и слушать.

— А ты не считаешь культом свою собственную профессию, археологию?

— Для других — может быть. Но не для меня.

— Для тебя это игра, — поддразнил ее Гвидо. — Но, нравится тебе это или нет, ты принадлежишь к элите, а элита умеет играть в свои игры. Для элиты искусство — это своеобразный клуб, где можно невзначай поболтать о бизнесе, а художники обслуживают посетителей за стойкой бара.

— Толпа всесильна, она засасывает, как трясина, и все-таки можно оставаться вне ее. Но честность и целостность часто оказываются лишь позой.

— Все на свете сводится к позе, — развил ее мысль Гвидо, — в археологии и истории свои моды, так же, как в прическах. И можно придерживаться определенных эстетических взглядов или отрицать их в зависимости от того, что принято в этом сезоне.

— Я не демонстрирую разбитые кувшины, как другие демонстрируют мини-юбки, — энергично возразила Ванесса. — Я не берусь решать за других и никому не хочу ничего навязывать.

— Просвещать — значит учить людей видеть, — ответил Гвидо. — Точнее, видеть определенным образом. Иными словами, видеть частично.

— Но откуда ты взял, что я собираюсь кого-то просвещать? — воскликнула Вана. — Как только моей матери показалось, что она должна учить людей, я убедила ее, что она ошибается. Каждый педагог, даже если он преподает эстетику, неизбежно движется к абсолютизации. А значит, к обману. Потому что истинное знание всегда относительно.

— Плохой или хороший вкус не определяется восприятием реальности. Вкус не является элементом знания и не появляется в результате специального обучения. Это не какое-то воображаемое открытие. Вкус — решение, принятое за нас другими. И с этим ты ничего не поделаешь.

— Поделаю! Просто не буду выбирать и оценивать.

— И все-таки ты выбираешь. Может быть, не осознаешь этого, только и всего. Ты выбираешь свои древние черепки — и делаешь это очень добросовестно. Точно так же ты отбираешь для себя самых подходящих мужиков, когда тебе случается проводить раскопки в бане у Незрина.

— Уверяю тебя, это под влиянием твоей Майки.

— Она? Ты имеешь в виду, что Майка предпочитает первый класс, а не товар подешевле? Не смеши меня. Смирись с тем, что она тут ни при чём.

— Я никогда не смирюсь с тем, что бессмысленно! — Вана сердито стряхнула с головы песок. — Все, что несовершенно, не имеет для меня никакой ценности.

«Лендровер» вскарабкался на песчаный гребень, и они увидели другую сторону холма, сплошь покрытую яркой зеленью. Встревоженные канюки громкими криками возвестили о вторжении пришельцев. Машина догнала девушку в легком белом платье, несшую на голове большой сверток. Она была удивительно красива — тонкое, с правильными чертами лицо, кожа, более смуглая, чем у обитателей дельты Нила, большие миндалевидные глаза.

Чтобы позлить Ванессу, Гвидо крикнул девушке первый кастильский комплимент:

— Привет, милая! Ты такая же красивая, как твоя мать! Девушка, конечно, не поняла испанских слов, но по интонации догадалась об их смысле и непринужденно рассмеялась. Итальянец не преминул сделать из этого далеко идущий вывод:

— Видишь, она не отрекается от своих предков.

— Никто не расстается со своим безумием до конца, — отозвалась Ванесса.

— Интересно, кто тебе кажется более сумасшедшей — эта девушка или ты сама?

— Я, потому что хочу отличаться от своей матери. И она, потому что хочет быть похожей на свою.

— Однако о твоей Иньез не скажешь, что она подчиняется каким-то нормам.

— Отрицать обычаи и правила одного племени лишь ради того, чтобы перенять нравы другого, — это вовсе не путь к свободе, — возразила Вана. — Какая женщина более независима — та, что демонстрирует свои ноги, или другая, обнажающая свою грудь? Женщина, которая любит девочек, или та, что предпочитает мужчин? Поклоняющаяся Амону или почитающая Магомета?

• Предыдущая
• 23/44
• Следующая