Эволюция личности - Чиксентмихайи Михайи - Страница 25

В данный момент эволюция мемов, возможно, куда важнее для нашего будущего, чем генетическая эволюция. Поэтому необходимо лучше понимать, как мы отбираем содержащуюся в мемах информацию. Каждый из нас вовлечен в этот процесс, и мы в состоянии определять его направление в той мере, в какой осознаем собственные действия. Однако прежде чем обратиться к возможному позитивному направлению эволюции, стоит рассмотреть некоторые главные опасности культурной, или меметической, эволюции. Как мы увидим, она во многом схожа с эволюцией живой природы с ее «алыми зубами и когтями»[8].

Одна из особенностей, отличающих людей от других животных, — пожалуй, столь же характерная, как речь и прямохождение, — наша изобретательность в подавлении и эксплуатации друг друга. Различия в материальном и общественном положении и в знаниях позволяют одним индивидам жить за счет психической энергии других. «Власть» — общий термин, означающий способность человека заставить других людей жить для того, чтобы он мог достигать своих целей. Основой власти могут быть деньги, собственность, страх, уважение; ею может обладать отдельный человек или группа. Власть бывает опасна, ибо, как считал лорд Актон, «власть развращает, абсолютная власть развращает абсолютно»^{63}. Даже при самых лучших намерениях обладающий властью индивид, группа или страна в конце концов решит, что имеет право жить лучше тех, у кого власти меньше. Средний житель США использует значительно больше природных ресурсов, чем уроженец Индии или Китая. Нравится нам или нет, у нас есть возможность управлять жизнями людей, обладающих меньшими ресурсами, и, таким образом, эксплуатировать их.

При неравенстве в правах и возможностях эксплуатация возникает, какими бы благими ни были намерения. Например, жители Кувейта и других недавно разбогатевших стран Персидского залива естественным образом отказываются выполнять неквалифицированную работу — убирать улицы, водить грузовики, строить дома и даже служить в полиции или в армии. С другой стороны, тысячи пакистанцев и филиппинцев рады занять эти вакансии за гораздо более низкую плату, чем получал бы кувейтец. Поэтому представляется вполне логичным нанимать на грязную работу миллионы гастарбайтеров из стран третьего мира. Этот сценарий знаком всем относительно богатым странам, от Швеции до Италии. Той же причиной объясняется постоянный приток в США нелегальных рабочих из Мексики и Восточной Европы.

В таком добровольном регулировании населения нет ничего плохого. Пока обе стороны устраивает подобное положение дел, о подавлении или эксплуатации речи не идет. Но к сожалению, подобное равновесие недолговечно. Турецкий рабочий в Германии или мексиканский в США вскоре начинает стремиться к социальным благам, доступным тем гражданам, которые имеют больше прав. Медицинская страховка, социальное обеспечение, пенсионные программы, пособия по безработице, голосование — все эти жизненные блага во властном обществе становятся предметом соперничества. Жителей принимающей страны подобные претензии, разумеется, возмущают — в конце концов, гастарбайтеров пригласили как раз потому, что поначалу они довольствовались малым. И вот уже готова почва для конфликта со взаимными обвинениями в эксплуатации.

Чтобы избежать такой ситуации, многие богатые страны предприняли меры, позволяющие им использовать дешевый труд, избегая при этом проблем. Например, в Швейцарию ежегодно приезжают тысячи молодых людей из Испании, Португалии и многих других стран, чтобы мыть посуду и убирать номера в бесчисленных отелях, обеспечивающих этой стране надежный денежный поток. Такой гастарбайтер получает визу, позволяющую ему работать несколько месяцев, но чуть меньше того срока, после которого можно претендовать на всевозможные социальные блага. Когда виза заканчивается, гастарбайтер должен вернуться домой. Через год он может приехать снова, но опять же лишь на ограниченный период, не позволяющий воспользоваться социальными благами. Такая политика, конечно, очень разумна, но и она не исключает эксплуатацию полностью.

Прежде Соединенные Штаты могли принимать огромные потоки бедных иммигрантов, не создавая вечно бесправный низший класс (речь, правда, не идет об афроамериканцах и коренном населении Америки). Сможет ли эта страна и впредь сохранять относительно бесклассовое общество, пока неясно. По многим данным, разрыв между имущими и неимущими увеличивается^{64}. Если нынешние тенденции сохранятся, то со временем возможность свободно использовать свою психическую энергию или стать объектом эксплуатации все больше будет определяться унаследованным богатством и общественным положением.

Большую часть человеческой истории — миллионы лет, когда по земле бродили Зорг и его собратья, сбиваясь в группы для охоты и собирательства, — у отдельного индивида почти не было возможности установить жесткий контроль над своим ближним. Если доминирующий в группе мужчина становился слишком жесток, остальные уходили и присоединялись к другой группе. Лидер мог запутать приверженцев благодаря своим размерам и силе, но сама по себе грубая сила не лучшее средство доминирования. В любом случае мало что можно было контролировать. Больше еды и секса — что еще мог пожелать Зорг? Если бы он попытался наложить лапу на каменные топоры или горшки ближних, то вскоре замучился бы ежедневно таскать их с собой на охоту. Если бы он попытался заставить других работать на себя, то вскоре они бы скрылись за горизонтом, предоставив Зоргу самому заботиться о себе. Таким образом, в течение наиболее продолжительного периода человеческой эволюции эксплуатация человека человеком себя не оправдывала. Возможно, стихийно она возникала довольно часто, однако установить ее каким-либо образом на постоянной основе было невозможно.

Ситуация изменилась за последние примерно 15000 лет, когда основные средства существования стало давать сельское хозяйство^{65}. Во-первых, оно привязало людей к определенной территории. Охотники всегда могут пойти дальше, крестьянам же трудно сменить место жительства. Слишком много сил они вложили в возделывание своих полей, а все хорошие земли в ближайших окрестностях, скорее всего, уже заселены. Во-вторых, сельское хозяйство, в отличие от охоты и собирательства, создавало излишки, которые можно хранить. А значит, благодаря сноровке или удаче кто-то мог накопить больше еды, чем другие. И тогда стало возможным наследование богатства, которое при определенных условиях породило кастовые или классовые различия. В-третьих, сельское хозяйство требовало относительно специализированных знаний, а также владения землей и инструментами. Кто-то неизбежно завладевал более плодородными участками или создавал лучшие инструменты и, производя больше пищи, становился все богаче. Вместе эти три условия подготовили почву для постоянной, узаконенной эксплуатации.

Что было дальше — известно всем. Тот, кому посчастливилось разбогатеть или завладеть средствами производства — землей, инструментами, вьючными животными, — получил возможность нанимать тех, кто не мог самостоятельно обеспечивать свое существование. Как правило, богатые не колеблясь использовали бедных для собственных нужд. В конечном счете богатство оказалось чем-то вроде нового культурного вируса, против которого человечество еще не научилось вырабатывать антитела — они появятся лишь позже, с развитием законов, религиозных ограничений, профсоюзов и тому подобного. А тогда, сразу после сельскохозяйственной революции, примерно 8000 лет назад, по всему миру возникали новые социальные формы во главе с деспотическими правителями, накопившими достаточно излишков, чтобы нанять огромные армии, построить фантастические города и воздвигнуть гигантские гробницы в память грядущим поколениям.