Жизнь Пи - Мартел Янн - Страница 17

Неловкое молчание, повисшее после всех положенных «здравствуйте» и «добрый день», нарушил священник. С гордостью в голосе он промолвил:

– Ваш мальчик – примерный христианин. Надеюсь, вскоре он начнет петь в нашем хоре.

Родители, пандит и имам уставились на него удивленно.

– Вы, должно быть, ошиблись. Писин – примерный мусульманин. Он не пропускает ни одной пятничной молитвы, да и в изучении Священного Корана продвигается превосходно, – так сказал имам.

Родители, священник и пандит уставились на него недоверчиво.

Тут вмешался пандит:

– Оба вы ошибаетесь. Он – примерный индуист. Я часто вижу его в храме – он приходит для даршана и совершает пуджу.

Родители, имам и священник уставились на него в полном изумлении.

– Нет, никакой ошибки! – возразил священник. – Я этого мальчика знаю лично. Это Писин Молитор Патель. И он – христианин.

– Я тоже его знаю и могу вас заверить: он – мусульманин! – заявил имам.

– Чепуха! – воскликнул пандит. – Писин родился индуистом, живет как индуист и умрет индуистом!

Три волхва уставились друг на друга с напряженной опаской.

«Господи, отврати от меня их взоры», – взмолился я про себя.

Все взоры разом обратились на меня.

– Писин, как же так? – требовательно вопросил имам. – Индуисты и христиане – идолопоклонники! Многобожники!

– А мусульмане – многоженцы, – не остался в долгу пандит.

Священник глянул на них искоса.

– Писин, – прошептал он, обращаясь ко мне одному, – ты что, забыл? Спасение – только во Христе!

– Вздор! – перебил его пандит. – Христиане ничего не смыслят в религии!

– Верно, – подтвердил имам. – Они сбились с пути Господня давным-давно.

– А где в вашей религии Господь? – огрызнулся священник. – Ваш Аллах даже ни единого чуда вам не явил! Что это за религия такая – без чудес?

– А что это у вас за цирк такой с мертвецами, которые из гробов скачут? Для нас, мусульман, главное чудо – вот оно: чудо бытия как оно есть! Птицы летают в поднебесье, дождь проливается в свое время, урожай зреет на полях. Каких еще чудес нам желать?

– Перышки и дождички – это, конечно, очень мило, но мы желаем знать, что Бог воистину с нами.

– Ой ли? А что вы сделали, когда Бог и вправду был с вами? Попытались убить его! Приколотили гвоздищами к кресту! Да уж, достойно встретили пророка, ничего не скажешь! Пророк Мухаммед, да пребудет с ним мир, как-то обошелся безо всей этой неприличной чепухи. Принес нам слово Божье и прожил почтенную жизнь. И упокоился в преклонном возрасте.

– Слово Божье?! Этот ваш безграмотный купец?! Тоже мне божественное откровение посреди пустыни! Да на него просто падучая нашла от верблюжьей качки! Или мозги напекло!

– Пророк, да пребудет с ним мир, нашел бы, чем вам ответить, будь он жив, – сощурил глаза имам.

– Да только помер он, вот незадача! Христос-то жив, а ваш старый «да пребудет с ним мир» – помер, помер, помер!

Но тут вмешался пандит, тихо промолвив по-тамильски:

– Не в этом дело. Вопрос в том, почему Писин связался с этими чужеземными религиями.

У имама и священника чуть глаза не выскочили из орбит. Оба были тамилами.

– Бог един для всех! – выпалил священник.

Имам решительно кивнул, переходя на сторону недавнего соперника:

– Есть только один Бог.

– Вот только мусульмане с этим своим единым Богом вечно бунтуют да смутьянят. Ясно как день, что ислам никуда не годится. Мусульманам невдомек, что такое настоящая культура! – провозгласил пандит.

– Что же, настоящая культура должна делить людей на касты? На рабов и господ? – пропыхтел имам. – Индуисты держат народ в рабстве и поклоняются разряженным куклам!

– И золотому тельцу, – подхватил священник. – Ползают на коленях перед коровами!

– А христиане ползают на коленях перед белым человеком! Прихвостни чужеземного бога! Да любому настоящему индийцу на них смотреть тошно!

– Точно, а еще свиней едят. И вообще, людоеды, – добавил имам, чтобы все было по-честному.

– Вопрос в том, – проговорил священник с холодной яростью, – что нужно Писину: настоящая религия или мифы из книжек с картинками?

– Боги – или идолы? – в тон ему торжественно вопросил имам.

– Наши боги – или боги поработителей? – прошипел пандит.

Раскраснелись все трое – трудно было сказать, кто сильнее. «Того и гляди передерутся», – мелькнуло у меня в голове.

Но тут отец примирительно простер к ним руки.

– Господа, господа, прошу вас! – вмешался он. – Позвольте вам напомнить, что в нашей стране признана свобода вероисповедания.

Три лица, багровые от злости, обратились к нему.

– Вот именно! Вероисповедания – одного! – возопили три волхва в один голос, и каждый наставительно воздел указующий перст, будто пресекая все возможные возражения жирным восклицательным знаком.

Но это невольное единодушие – что в возгласе, что в жестах – только подлило масла в огонь. Руки тотчас опустились, и каждый служитель веры запричитал и завздыхал уже на свой лад. Отец и мать только смотрели на них, не зная, что и сказать.

Наконец к пандиту вернулся дар связной речи.

– Господин Патель! Набожность Писина достойна всякого восхищения. Всегда отрадно видеть юношу, столь страстно преданного Богу, а в наше беспокойное время – особенно. И все мы с этим согласны. – Имам и священник кивнули. – Но он не может быть индуистом, христианином и мусульманином одновременно. Это невозможно. Он должен выбрать что-то одно.

– Не вижу в этом ничего ужасного, но, полагаю, вы правы, – сказал отец.

Волхвы что-то пробормотали в знак согласия и вслед за отцом возвели очи к небесам, откуда, видимо, должно было снизойти решение. Только матушка смотрела на меня.

Тишина тяжко навалилась мне на плечи.

– Гм… ну, Писин? – поторопила меня матушка. – Что ответишь?

– Бапу Ганди сказал: «Все религии истинны». Я просто хочу любить Господа, – выпалил я и, покраснев, потупился.

Смущение мое передалось остальным. Никто не вымолвил ни слова. А мы, надо сказать, стояли неподалеку от статуи Ганди, изображавшей Махатму на прогулке – с тростью в руке, с усмешкой на губах и озорным прищуром. Хочется верить, что он слышал наш разговор, но куда внимательней прислушивался к тому, что творилось в моем сердце.

Отец кашлянул и проговорил вполголоса:

– По-моему, именно это мы все и стараемся делать – любить Господа.

Я чудом не захихикал. Услышать такое от человека, который на моей памяти ни разу не переступил порог храма с подобающими намерениями! Но, как ни смешно, это сработало. В самом деле, нельзя же упрекать мальчика за стремление любить Бога! Натянуто улыбаясь, три волхва отступили и двинулись дальше по своим делам.

Отец смерил меня долгим взглядом, будто хотел что-то сказать, но так и не собрался.

– Кому мороженого? – спросил он и, не дождавшись ответа, поспешил к ближайшему лотку.

Матушка смотрела на меня дольше – взглядом, полным нежного недоумения.

Вот так я и приобщился к межрелигиозному диалогу. Отец купил три порции мороженого в вафельных стаканчиках, и мы съели его на ходу, продолжая воскресную прогулку в необычном для нас молчании.

То-то Рави повеселился, когда обо всем прослышал!

– Ну что, Свами Иисус, собираешься в хадж? – ухмыльнулся он и сложил перед собой ладони в намаскаре. – Мекка зовет небось? – И осенил себя крестом. – Или все-таки в Рим – станешь очередным папой Пием? – И начертал в воздухе греческую букву, дабы смысл насмешки от меня не укрылся. – А в иудеи почему до сих пор не подался? Обрезаться, что ли, никак не выберешься? С твоими темпами недолго и вечный праздник себе устроить. Сам смотри: по четвергам – к индуистам, по пятницам – в мечеть, по субботам – в синагогу, по воскресеньям – в церковь. Еще три религии – и дело в шляпе!

И прочие издевательства – все в том же духе.

Но этим дело не кончилось. Всегда найдутся любители встать на защиту Бога – как будто Высшая Реальность, эта неколебимая опора бытия, настолько слаба и беспомощна, что нуждается в их заботе. Такие типы запросто пройдут мимо прокаженной вдовы, вымаливающей несколько пайсов, а на беспризорных детишек в лохмотьях даже и не глянут. Для них это в порядке вещей. Но стоит им только почуять, что Бог в опасности, – и они уже тут как тут. Лица их багровеют, грудь вздымается негодованием, гневные речи так и рвутся с губ. Поразительно, до каких крайностей они доходят в своем возмущении. Страшно представить себе, на что они способны в своей решимости.