Полынь – сухие слёзы - Туманова Анастасия - Страница 37
- Предыдущая
- 37/76
- Следующая
– Сидит где-нибудь в сирени, весь в стихах и соплях! – презрительно усмехнулся Сергей. – Вам же приспичило морочить ему голову россказнями!
– Nikolas очень разумный мальчик, у него пытливый ум, – сдержанно сказала Вера. – Я рада, что могу ему помочь.
– Дурак он набитый, и вы – дура! – неожиданно выйдя из себя, выкрикнул Сергей. Синие глаза его потемнели, он смотрел на Веру с неприкрытой ненавистью, весь подавшись вперёд, словно изготовившись для драки. Растерявшись и не понимая, что спровоцировало эту метаморфозу, Вера не сразу нашлась с ответом, а через мгновение её возмущённое «Вы несносны, Серж!» заглушил вихрь в полотняной курточке и выцветших штанишках. С треском вылетев из кустов, Коля толкнул старшего брата обеими руками в грудь.
– Ты… ты не смеешь! Ирод! – отчаянно, со слезами выкрикнул он.
– Кто не смею – я? – неприятно усмехнулся Сергей и сильным ударом отправил Колю обратно в кусты. Тот вскрикнул жалобно и гневно, упав на спину. Сергей кинулся к нему с кулаком на замахе, но тут уже Вера окончательно пришла в себя и перехватила этот кулак.
– Прекратите немедленно!
– Пошла прочь! Нищая мерзавка! – выругался мальчик, дёргая руку. Но Вера, хоть и с трудом, всё же удержала его.
– Ос-та-но-ви-тесь, Серж! – отчеканила она, разозлившись уже по-настоящему и стиснув локоть Сергея так, что тот сморщился от боли. – Меня вы можете оскорблять, как вам вздумается: мне это, право, всё равно. Я видела детей и грубее, и глупее вас, удивить меня вы никак не сможете. Но если вы ещё раз ударите брата, я немедленно пойду и пожалуюсь вашему отцу!
– Пустите… фискалка! – с перекошенным лицом выпалил Сергей и рванулся изо всех сил. Вера, не сумев удержать, выпустила его руку, покачнулась, чудом не упав, – и Сергей тут же кинулся к сидящему на земле Коле. Вера бросилась за ним… и остановилась, внезапно с налёту ударившись головой о чей-то живот. Она испуганно выпрямилась. Перед ней стоял князь Тоневицкий – в охотничьей куртке, перемазанных грязью сапогах и с ружьём.
– Боже мой… – пробормотала Вера. – Простите, ваше сиятельство…
– Станислав Георгиевич. Мы ведь условились, – спокойно напомнил он, не глядя на Веру. Синие холодные глаза князя были устремлены на сыновей, и, повернувшись, Вера увидела, как бледнеет лицо Сергея, вытянувшегося перед отцом и неловко одёргивающего подол испачканной рубашки.
– Ступай к себе, – коротко бросил сыну князь. У мальчика дрогнули губы, но он ничего не сказал и, повернувшись, медленно пошёл к дому. Коля, вскочив, с мольбой посмотрел на отца.
– Идите домой, Nikolas, сейчас пойдёт дождь, – тихо сказала Вера. Князь кивнул, и мальчик стремглав кинулся к дому. Вера и Тоневицкий остались одни. Над их головами глухо, угрожающе рокотнул гром, и из-за этого раската Вера не услышала слов обратившегося к ней князя.
– Ваше сиятельство?..
– Вы чрезмерно распустили Сержа! – громко и сурово повторил Тоневицкий, в упор глядя на испуганную Веру. – Кажется, что похвалы в ваших рекомендательных письмах сильно преувеличены! Ведь это уже не первый раз он забывается до такой степени? Почему вы до сих пор не пожаловались мне?
– Я не видела в этом нужды, – Вера постаралась взять себя в руки и говорить спокойно, но голос её дрожал. – Судите сами, ваше сиятельство, чего я буду стоить как гувернантка, если стану беспокоить вас из-за каждого пустяка?
– Пустяка?! – взорвался князь. – Он обращается с вами, как с дворовой девкой! Отчего вы не сумели внушить этому паршивцу уважения к себе?!
– Оттого, что очень трудно переломить в ребёнке то, что воспитано родителями, – сдержанно заметила Вера, глядя через плечо князя на затянутое рябью озеро. – Серж повторяет то, что ему внушено с малолетства, только и всего. Гувернантка для него прислуга, а обращению с прислугой он не мог выучиться нигде, кроме как в собственной семье.
– Вы… вы забываетесь, госпожа Иверзнева! – хрипло, гневно выговорил Тоневицкий. – Не вам судить об обращении с прислугой в этом доме, и…
– Человек не может не судить о том, что напрямую его касается! – коса нашла на камень, и Вера тоже повысила голос. Они стояли возле опустевшей голубятни и смотрели друг на друга как кровные враги, а над ними в свинцово-сизом небе кружила стая голубей.
– Кто же ещё, по-вашему, мог внушить мальчику мысль о том, что бедность – оскорбительна? Что труд – удел рабов, что он унижает достоинство дворянина?! Я сама – столбовая дворянка по матери и по отцу, ваше сиятельство, но мне противна мысль о том, что я буду сидеть на шее матери или старших братьев! Я – которая уже несколько лет сама зарабатывает свой хлеб! Вам это кажется смешным и унизительным – что ж, не смею вас разуверять! Но, по-моему, в сотню раз оскорбительней быть приживалкой у богатых людей, которые ничем не лучше тебя! Исполнять их прихоти! Передавать сплетни! Каждый миг дрожать, что тебя выкинут на улицу, как собачонку! Выпрашивать копейки у богатых родственников! Сколько таких приезжает к вам по праздникам, и их не пускают дальше передней? Сколько несчастных женщин, вдов и сирот, ищут милости у ваших сестёр?! Я, слава богу, зарабатываю на жизнь сама и считаю счастьем то, что могу посылать своё жалованье матери! По сравнению с этим капризы невоспитанного мальчика – сущий пустяк!
Небо над голубятней вдруг раскололось, осветив весь сад бледно-голубым блеском молнии, яростно грохнуло. Вера умолкла. Князь молча, пристально смотрел на неё; в его глазах, казалось, не было никакого выражения. «Ну, вот и всё… – спокойно подумала Вера. – Я уволена». По листьям деревьев, по примятой траве забарабанил дождь, несколько холодных капель упали на лицо Веры.
– Идите в дом, мадемуазель Иверзнева, – медленно, словно раздумывая над каждым словом, сказал Тоневицкий. – Начинается гроза. Уверяю вас, Серж будет наказан.
– Станислав Георгиевич! – взмолилась Вера. – Ради бога, не надо!
– Не надо? Вы изволите говорить – не надо? – Князь холодно улыбнулся. – После того, как сами напомнили мне о том, что вы – дворянка и мой сын нанёс вам оскорбление?
– Но, ваше сиятельство… Ручаюсь, Серёжа попросит прощения, и…
– Просить прощения мой сын не будет, – решительно перебил её Тоневицкий. – Это один из недостойных способов избежать наказания… которое он вполне заслужил.
– Я прошу вас, Станислав Георгиевич… – убитым голосом проговорила Вера. – Серж – вовсе не дурной мальчик, я хотела бы сама…
– Ваше дело, мадемуазель, учить его языкам и грамматике, – снова оборвал её князь. – Прочее – моя обязанность как отца.
– В таком случае позвольте мне завтра же уехать отсюда, – глухо сказала Вера, вытирая с лица капли дождя и глядя на мечущийся под ветром сад. – Я не вижу резона заниматься с вашими детьми, если они с самого начала будут меня ненавидеть. Не спорю, мне жаль терять хорошее жалованье, но вы не оставляете мне выбора. Мне, право, очень, очень жаль.
– Вы… серьёзны, мадемуазель? – впервые в голосе Тоневицкого просквозило что-то, похожее на изумление.
– Да. – Вера изо всех сил старалась говорить уверенно, но мешал вставший в горле комок. – Разумеется, жалованье за этот месяц я не вправе получать. Буду очень благодарна, если вы предоставите мне лошадей до станции.
Некоторое время князь молчал. Вера чувствовала, что он не сводит с неё взгляда, но упорно смотрела в сторону.
– Что ж, как будет угодно, – наконец сухо сказал Тоневицкий, коротко поклонился и, перехватив ружьё, зашагал в сторону дома. Вера, растерянная, едва сдерживающаяся, чтобы не заплакать, пошла за ним.
Гроза бушевала всю ночь. Аннет страшно боялась грома и молнии, и Вера полночи провела возле её постели, успокаивая, уговаривая, крестя и рассказывая сказки. В конце концов ей пришлось взять дрожащую девочку к себе в постель. Аннет тут же успокоилась, пробормотала: «Je vous aime, mademoiselle…» – и, обняв Веру за шею, заснула. Вера же, боясь пошевелиться и свалиться с узкой кровати на пол, до утра пролежала без сна, морщась от боли в затёкшем теле и глядя на вспышки молний за окном. От отчаяния хотелось разреветься.
- Предыдущая
- 37/76
- Следующая
