Бог войны и любви - Арсеньева Елена - Страница 44
- Предыдущая
- 44/86
- Следующая
— Тебе велено! — заорал Лелуп, с усилием нанизывая колечки на свои распухшие, обмороженные пальцы.
— Хоть велено, да рука не поднимается! — огрызнулся драгун, отходя и с преувеличенным вниманием разглядывая стволы яблонь, обернутые до самых ветвей соломою — от морозов.
— Эй, Бурже! — окликнул Лелуп. — А ну, поди сюда. Пора нанизать на твою пику эту русскую собаку!
— Кого? — отозвался Бурже. — Эту собаку заколоть? Сейчас!
Он вскочил на коня, отъехал шагов на пятнадцать, направил на пленного острие — и поскакал.
Князь не двигался: только чуть склонил к плечу голову, глядя с усмешкою на всадника, словно заранее знал, что, подскакав к своей жертве, Бурже вздернет вверх пику, не в силах убить обреченного на смерть. Непонятная сила духа, абсолютное, нечеловеческое бесстрашие обескураживали солдат, лишали их мужества, что донельзя разъярило Лелупа.
Он намеревался во что бы то ни стало довести дело до конца, а ему солдаты не осмеливались противиться — напротив, подчинились словно бы даже с облегчением от того, что кто-то наконец взял на себя ответственность, переложил на свои плечи тяжесть греха — убийство безоружного пленника. Они торопливо выстроились в шеренгу и приняли ружья к плечу.
— Заряжай! — закричал Лелуп. — Это шпион, один из поджигателей, из-за которых погибает в Москве наша великая армия. Смерть ему! Целься!
Он уже готов был приказать стрелять, но князь не пожелал молча дожидаться смерти.
— Полно врать! — закричал он по-французски. — Палите-палите! Только чтоб руки не дрожали! И помните: есть Бог! Он наказывает и милует Россию! Дай, Боже, чтоб эта проклятая война скоро кончилась, и помоги покарать злодея, поднять разбойников на штыки! Ну а теперь — пли!
Ударил нестройный залп. Князя отбросило назад так, что он ударился о яблоневый ствол и медленно сполз по нему наземь.
Ободрившись, словно сбросив с себя какую-то тяжесть, драгун и Бурже кинулись к нему и осмотрели тело, наперебой выкрикивая, мол, все стрелявшие — отъявленные мазилы, ибо из восемнадцати зарядов только две пули прошили грудь, и еще две попали в голову. Удивительное дело, кричали французы, ведь остался жив!
— Жив! — горячо выдохнула Матрена Тимофеевна, и ее голос привел в чувство Анжель, которой все это время казалось, будто она лежит в гробу, слушая, как ударяются о заколоченную крышку новые и новые комья земли.
— Добейте его! — махнул рукою Лелуп, и у Анжель пребольно защемило сердце, однако тут Матрена Тимофеевна проворно перескочила через подоконник и, крикнув Анжель:
— Беги за мной! — ринулась через сад к конюшням той же тропою, которой бежал князь.
Сердце Анжель выскакивало из груди от страха и быстрого, тяжелого бега по сугробам. Она понимала, что у них нет шансов на спасение, но понимала также, что есть крохотный шанс спасти жизнь князя, ибо, завидев фигуры, словно свалившиеся с неба и куда-то бегущие сломя голову, французы вмиг забыли про полумертвого пленника и занялись своей любимой забавой — погоней за женщинами.
Анжель краем глаза успела увидеть Лелупа, приставившего дуло к виску недвижимого князя, однако при ее появлении он обо всем забыл, вытаращил от изумления глаза — и бросился за ней. Анжель взвизгнула не своим голосом, и в это мгновение Матрена Тимофеевна рванула ее за руку, затащив за приземистый, присыпанный снегом шалашик — летнее пристанище садовника. Лишившись опоры под ногами, они кубарем, задыхаясь, покатились к обрыву, а потом, в вихрях снежной пыли, по накатанной темно-ледяной горушке, — к извилистой речонке, сквозь черные промоины дышавшей паром; рядом с речкою стояли легкие санки, в оглоблях нетерпеливо перебирали копытами кони — и никого, ни души вокруг!
— А он?! — успела выкрикнуть Анжель, прежде чем Матрена Тимофеевна с неженской силой зашвырнула ее в сани, сунула в руки вожжи и хлестнула с оттяжкою по лоснящимся крупам.
Легконогие, застоявшиеся кони с места взяли рысью. Матрену Тимофеевну отбросило в снег, и все, что услышала стремительно улетавшая от нее Анжель, было лишь:
— Не дам его в обиду!..
Итак, мать не смогла покинуть сына.
Какое-то время Анжель невидяще смотрела на тучи снега, летящие из-под копыт; отупевшая, онемевшая, не в силах осознать череду постигших ее несчастий, она была будто в чаду. И вдруг забылась, завизжала от внезапно пронзившего ее отчаяния, от одиночества, от полнейшей своей беспомощности. Она тоже не хотела уезжать, не узнав, что с князем, — она не хотела жить, если он мертв! Но резвая упряжка, подгоняемая ее истошным визгом, неумолимо, как будто подчиняясь некоей всевышней силе, мчалась по узкому зимнику, приближаясь к темно-синему лесу, за который медленно опускалось розовое закатное солнце; и позади, невозвратимо позади оставались река, горка, сад, охотничий домик, а на попытку Анжель слабыми руками натянуть вожжи, сдержать этот стремительный лет кони ответили таким яростным рывком, что Анжель опрокинулась на тяжелую шубу, устилавшую сани, — и обмерла, услыхав недобрый голос:
— Вот ты и сама ко мне пришла, душенька!
«Лелуп!» — мелькнула страшная мысль, но тут же Анжель сообразила, что говорили по-русски. Она приободрилась было, да ненадолго, ибо, откинув шубу, из-под нее вылез… не кто иной, как бесследно исчезнувший лакей князя!
Растрепанный, обсыпанный соломенной трухою, он выпялился на Анжель с не меньшим изумлением, чем она на него, и на какое-то время они так и сидели в неудержимо летящих санях. Наконец лакей очнулся, закричал:
— Ты? Куда ж ты гонишь, курва чужеземная? А Варька где?
«Так он ждал здесь Варвару!» — догадалась Анжель, и слезы непрошеной жалости к этому человеку, которому предстоит сообщить это ужасное известие, обожгли ее глаза. Задыхаясь, с трудом сдерживая рыдания, она выдавливала из себя французские слова о том, что на охотничий домик напали, что им с Матреной Тимофеевной удалось бежать, что князя расстреляли, но он, возможно, жив…
Лакей, досадливо морщась, кое-как вникал в ее сумбурный рассказ. Однако при последних словах Анжель его лицо просияло:
— Наказал! Наказал-таки его Господь! И пособницу его, старую сводню, Матрешку, гори она огнем на том и на этом свете! Она и Варьку мою ему в постель подложила, и девок молодых, нетронутых, бесчетное число, да и тебя, сколь мне ведомо… — Озадаченно свел брови: — Одного не пойму, мамзель: ты-то куда летишь сломя голову? От своих бежишь? Или тебя Матрена заморочила? Не бойся ничего, давай я тебя отвезу обратно. — Он нагнулся было подбирать вожжи, заворачивать коней, и тут Анжель наконец поняла: да ведь перед нею тот самый Павел, который привел французов в княжеский заповедник!
Он, стало быть… Вот откуда уверенность Лелупа: московский, мол, поджигатель и московский шпион! Из ревности, только из ревности, что светлые удалые глаза князя помутили разум страстной дикарке, что предпочла другого, Пашка обрек этого человека на смерть, на муки… и на муки же и смерть обрек множество своих соплеменников-крестьян, подверг страданиям Матрену Тимофеевну, а уж ее… Анжель… да что там говорить!
И вдруг радость захлестнула ее — злобная и мстительная, никогда прежде не испытанная радость. Бог не пожалел для нее этого счастья! У нее есть средство отомстить Павлу! И, стоя на коленях, с трудом удерживая равновесие, она выпалила в лицо лакею — и впрямь словно выстрелила:
— Варвала умерла! Ее застрелили французы!
Чего ожидала она после сих слов? Что Павел тоже умрет на месте? Что соскочит на всем ходу с саней и побежит в охотничий домик, припасть к трупу своей милой? Что повернет коней — и тогда Анжель тоже сможет вернуться и увидеть еще раз князя, живого или мертвого?
Ничуть не бывало. Ничего этого не произошло. Он просто сидел, безотчетно шевеля вожжами, отчего упряжку бросало то вправо, то влево, сидел и тупо, как бы безразлично смотрел на Анжель. «Может быть, известие о смерти не производит на русских особенно сильного впечатления, потому что они суеверны и подчиняются всякой неизбежности, в том числе неизбежности судьбы?» — подумала она и тут же поняла глупость своих мыслей: просто страшная весть еще не дошла до сознания Павла, а как дойдет… И тут она увидела, что обветренное, разрумянившееся от мороза лицо Павла меняет цвет. Синяя, потом желтая, потом мертвенно-белая полосы прошли одна за другой от лба к подбородку, как если бы вся кровь отхлынула от лица, превратившегося в маску мертвеца, так что ни следа не осталось от былой чеканной красоты черт, теперь исказившихся почти до неузнаваемости. Он на мгновение опустил распухшие вдруг веки, а когда вновь взглянул на Анжель, она тихо вскрикнула, прочитав в этом взгляде свой смертный приговор.
- Предыдущая
- 44/86
- Следующая
