Бог войны и любви - Арсеньева Елена - Страница 61

• Предыдущая
• 61/86
• Следующая

— Вы, русские, все в душе крепостные, знаете только одно: надеяться на милость барина. Ну сама посуди: чего ради Креолка [81] отдаст тебе свою подругу? Кто ты для нее? Русская, одержимая местью француженке? Да она глазом не моргнув отдаст тебя Фуше [82], ибо мадам Жизель трудилась в России на благо своей родины, а ты… совсем наоборот! Тут надо придумать что-то другое, и лучше всего будет не устраивать общественное судилище, заранее обреченное на провал. Какая-то у тебя болезненная страсть к драматическим эффектам, публичным обличениям, выяснениям отношений… Я прекрасно помню, какую сцену вы закатили на берегу Березины, непременно решив расставить все точки над «i». Но охрана Мальмезона может оказаться проворней и поставит свинцовую точку в твоей очаровательной головке. Лучше пускай наш Всевышний судья предъявляет мадам Жизель обвинения — там, на небесах, а наше дело — метко и вовремя ударить эту мерзавку отточенным кинжалом. Конечно, еще надо ухитриться и самому живым уйти.

— Нет, — решительно возразила Ангелина. — Нет, этого не будет.

— Чего именно, неразумная? — постучал Оливье согнутым пальцем по ее лбу.

— Ты не будешь принимать в этом участие, я сделаю все сама, — заявила Ангелина с такой решительностью, что Оливье понял: спорить бесполезно. Он уже знал, что когда глаза Анжель вот так темнеют, меняя свой нежный фиалковый оттенок на цвет грозовой тучи, с нею лучше не связываться. Давно миновали времена, когда он вез по заснеженной России запуганное, покорное, а главное — такое молчаливое существо. Со временем Анжель пришла в себя и частенько демонстрировала Оливье твердость и даже жестокость своего характера, а уж язычок ее стал воистину острее бритвы. Особенно дерзка она стала с тех пор, как овдовела и получила немалое наследство после мужа, и хотя Оливье тоже кое-что перепадало, случались и неудачные дни, когда он от души проклинал себя за все свои затеи с завещанием тетушки Марго. Что поделаешь, он уже натворил множество глупостей из-за Анжель и ничуть не сомневался, что натворит их еще немало.

Так оно и вышло, ибо не кто иной, как Оливье, организовал «великое похищение фиалок», которые затем были вывезены за пределы Парижа и сброшены в Сену, к великому изумлению жителей южных предместий, решивших, верно, что вся рыба в Сене обернулась фиалками. Все было проделано необычайно четко, все вроде бы предусмотрели, даже то, что в момент появления «цветочницы» бывшую императрицу отвлекут под каким-нибудь предлогом, — однако кто же мог представить, что Ангелину будет ждать самая настоящая западня? Ведь нет сомнения, что мадам Жизель не только знала об обмане с фиалками, но и ждала именно Ангелину! А Моршан? Откуда взялся Моршан?!

Его появление было самым большим потрясением, и если с мадам Жизель Ангелина не побоялась бы схватиться не на жизнь, а на смерть, то появление Моршана перечеркнуло все ее надежды. И вот теперь этот вопрос: предчувствовала ли она смерть?..

«О Господи! — взмолилась Ангелина. — Прими душу мою, но не оставь Юленьку!» Уже не придется Ангелине показать дочке Россию, те места, где она была так счастлива с ее отцом. Останется только письмо, которое написала Ангелина, отправляясь в Мальмезон, и которое получит ее дочь, когда ей исполнится семнадцать. Вырастет, не зная родной страны… Но в этом нужно винить не только и не столько злой рок, сколько саму себя, свою глупую доверчивость, нерешительность, неразумие. Не было ночи, когда бы не виделось Ангелине в горячечных видениях ее возвращение в Россию, и все казалось так просто, так возможно! Да и наяву она проклинала себя за то, что не ускользнула от Оливье, не спряталась в деревне на берегу Березины, не добралась до Санкт-Петербурга, до Коллегии иностранных дел, не отправила весточку отцу, не посоветовалась с умными людьми, которые подсказали бы, как обезвредить Моршана и спасти деда с бабкой от его мести… Да, она была, как и все русские, крепка задним умом. Вдобавок, узнав, что беременна, она и вовсе утратила здравомыслие. Утешало все эти годы только одно: уж наверняка, рано или поздно, ее месть настигнет мадам Жизель. А теперь… теперь выходит — что? Гнусная графиня солгала? Моршан все это время находился во Франции? Ангелина совершенно напрасно принесла себя в жертву? И месть… тоже провалилась? Но откуда же они узнали о «заговоре фиалок»? Как могли проведать, что Ангелина проникнет в Мальмезон? Значит, среди людей Оливье есть предатель? Значит, так. И уже не предупредить, никому ничего не сказать, не увидеть Юленьку…

Ангелина прижала ладони к губам, чтобы не застонать. Унизиться перед мадам Жизель было для нее хуже смерти, которую та пророчила. Что ей приготовят? Удар тем же самым стилетом, которым она метила в мадам Жизель? Это было бы всего милосерднее, а значит, надежды нет. Милосердие этой твари? Милосердие Моршана? Об их милосердии мог бы немало порассказать Меркурий… на том свете. Верно, Моршан удушит ее этими своими ручищами, поросшими рыжими волосами. И надо еще Бога молить, чтобы забыл получить с нее «старый должок». Скорей бы уж!.. Серые, ясные глаза дочери всплыли в памяти Ангелины, и она невольно схватилась за сердце. Одно утешение: будущее Юленьки обеспечено, Ангелина обо всем позаботилась. Оливье назначен опекуном ребенка, доверенность на ведение всех финансовых дел находится у поверенного покойного супруга Ангелины, следовательно, Оливье и Юленька ни в чем не будут нуждаться, а состояние дочери будет неуклонно преумножаться.

Ну что же… такова судьба, и надо встретить свой конец так же достойно, как Никита.

Ангелина подняла голову, перекрестилась справа налево, по-православному, и, с вызовом глядя то в желтые, кошачьи глаза Моршана, то в черные — мадам Жизель, вновь воскрешая в памяти сцену расстрела в яблоневом саду, проговорила, как тогда Никита:

— Палите-палите! Только чтоб руки не дрожали! И помните: есть Бог! Он наказывает и милует Россию! Дай Боже, чтоб эта проклятая война скоро кончилась, и помоги нам покарать злодея, поднять разбойников на штыки! Ну а теперь — пли!

Она закрыла глаза, ожидая выстрела, смертельного удара, жестокой хватки на горле, но ничего не произошло.

— С ума сошла! — послышался голос Моршана, и, открыв глаза, Ангелина увидела насмешку на его лице и презрение — в глазах мадам Жизель.

— Ты решила умереть героиней, не так ли? — спросила графиня. — Ты приказываешь мне убить тебя? Ох-ох-ох, какая жалость, но у меня и в мыслях такого нет! Во всяком случае — пока. Твой час, конечно, настанет… я даже знаю, когда… но теперь тебе даже арест не грозит. Ты уйдешь отсюда, а Ее Величеству я сама отдам твои фиалки. Надо полагать, они не отравлены?

Ангелина растерянно заморгала, не в силах взять в толк происходящее. Не веря своим ушам, она пошла следом за мадам Жизель по коридору в сопровождении Моршана, вышла на заднее крыльцо, была проведена через сад к маленькой потайной калиточке и еще долго потом стояла одна, тупо глядя на причудливый чугунный узор и вспоминая прощальные слова мадам Жизель: «Ничего, Анжель, скоро мы увидимся снова. Не веришь? Ну что ж, твое дело! Но запомни: если тебе понадобится моя помощь, приходи сюда и скажи часовому, что тебе нужна графиня Гизелла д'Армонти. Нет, не Жизель, а Гизелла! И запомни пароль: «Сервус» [83].

Капли дождя, давно копившиеся в серых, тяжелых тучах, упали на лоб Ангелины и привели ее в чувство. Она быстро пошла по дороге в сторону Парижа, заставляя себя не оглядываться, не думать ни о чем, понимая, что с ума можно сойти, если ломать голову над тем, что с нею произошло. Пока достаточно того, что она свободна — и скоро увидит дочку!

Хотя в натуре Ангелины самоуверенность причудливо сочеталась с нерешительностью, ей отнюдь не следовало винить себя за то, что оказалась в Париже вместо Нижнего Новгорода. Обстоятельства оказались сильнее, более того — она сочла их непреодолимыми, когда, вскоре после памятного разговора на берегу Березины, осознала, что беременна. В череде черных дней, в которую давно уже превратилась жизнь Ангелины, этот был темнее прочих.

• Предыдущая
• 61/86
• Следующая