Иисус Неизвестный - Мережковский Дмитрий Сергеевич - Страница 58

Это увидел Господь, и вспомнил – узнал: участь всех живых одна.

– Червь и человек в одно место идут; были, как бы не были, – снова зашептал Мертвый. – Помнишь, Иисус, непорочного Иова? «О, если бы человек мог состязаться с Богом, как сын человеческий с ближним своим! Вот я кричу: „обида!“ и никто не слушает; вопию, и нет суда. Для чего не умер я, выходя из утробы? Лежал бы я теперь и почивал, спал бы, и мне было бы покойно». Глупая тварь не знает, что все, что есть, хочет не быть, отдохнуть, умереть. Иова жену помнишь, Иисус: «похули Бога и умри»?

– Кто это сказал, Я или он?

– Я или Ты? Где Ты, где я?

Мертвое лицо приблизилось к живому, как зеркало. Очи опустил Живой, чтобы не видеть Мертвого, и увидел Червячка на колене Своем, и вспомнил – узнал, что Мертвый лжет: мудрецы не различат – различит младенец Живого от Мертвого, по зеленой точке на белой одежде, – червячку живому – на Живом. Мертвый лжет, что все живое хочет умереть; нет, – жить: вечной жизни и мертвые ждут, – вспомнил это, узнал Господь, как будто все убитые Звери из общей могилы, Подземного Рая, Ему сказали: «Ждем!»

Сорок мигов – сорок вечностей.

Ничего не ел Иисус в эти дни, а по прошествии их, напоследок взалкал. [403]

Вспомнил – узнал только теперь, что сердце в Нем раскаленное, – от лютого голода.

И приступил к Нему Искуситель и сказал:

– Есть ли между людьми такой человек, который, когда сын попросит у него хлеба, подал бы ему камень? Сын, попроси у Отца хлеба. Даст Тебе – даст всем. Алчущий за всех – всех насыть.

Если Ты Сын Божий, скажи, чтобы камни сии сделались хлебами. [404]

А если Ты, Сын человеческий, – червь, похули Бога и умри, как червь.

Плоские, круглые, желтые, теплые в вечереющем свете, камни-хлебы; руку только протянуть, взять, съесть.

– Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты?.. Поднял к небу глаза Иисус, возопил:

– Отец!

И сердце в Нем раскололось, как небо, и глас был из сердца, глаголящий: «Сын!»

Встал, глянул в глаза Сатане и сказал:

Отойди от меня, сатана, ибо написано: не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих. [405]

И дьявол сник. [406]

Сорок мигов – сорок вечностей.

Снова Белый на белом камне сидит; снова ветер с Мертвого моря ноет в ухо, жужжит, как ночной комар; серой пахнет, смолой, и чем-то еще неземным, как бы целого мира – покойника тленом. И шелестит можжевельник:

– Мешиа мешугге, мешугге Мешиа! Мессия безумный, безумный Мессия! Что Ты сделал, что отверг? Проклял Иисус Христа; Христа назвал Сатаною. Не хлебом единым жив человек, но ведь и хлебом. Дух Земли восстанет на Тебя за хлеб, и пойдут за ним все, за Тобой – никто, кроме святых Твоих, избранных. Только ли немногих пришел ты спасти, или всех? Мало любишь – мало спасаешь. Вот что ты отверг, – любовь. Но не бойся, будет еще искушение, можешь еще победить Сатану.

И восхищает Его диавол в святой город, Иерусалим, и поставляет Его на крыле храма. [407]

Белая-белая, на дымно-сером, беззвездном небе, почти ослепляющая, полная луна смотрит людям в глаза так пристально, что глаз от нее нельзя отвести. Весь из белого мрамора и золота, в несказанном великолепии, храм голубеет, искрится, как снеговая в лунном сиянье гора.

Черные-черные, косые тени от стенных зубцов на плоской кровле; белые-белые, косые светы от прорезов между зубцами. Где-то очень далеко внизу, за стеною храма, тяжело-медный шаг – сторожевой обход римских воинов.

Две летучие мыши, в лунном небе, слепые от света, сцепившись, метнулись, пропали. Скрипнул сухой кипарис кровельных досок; две человеческих тени метнулись, пропали, – только жаркий шепот любви, поцелуй.

Шел Иисус по белым и черным полосам. Вдруг остановился в белой; вспомнил – узнал, как будто шепнул ему кто-то на ухо: «здесь».

Белый из черной тени вышел Мальчик. Белая на Нем, льняная, сверху донизу тканая, короткая, чуть-чуть пониже колен, рубаха, с серебряной вышивкой, так четко на луне искрящейся, что можно прочесть:

Ангелам Своим заповедает о тебе охранять тебя на всех путях твоих, да не преткнешься о камень ногою твоею.

Мальчик шел с закрытыми глазами, как лунатик, прямо на Него. Дошел, открыл глаза, взглянул и истаял, рассеялся в воздухе: был, как бы не был. И вспомнил Иисус, узнал Себя двенадцатилетним отроком.

Медленно-медленно пошел к прорезу между зубцами стены; каждому шагу противился, а все-таки шел; дошел до самого края стены над кручею, наклонился и заглянул в лунно-дымную пропасть. Масличная гора за нею чернела, далекая-близкая; масличные кущи серебрились у подножья горы, – Гефсиманские. Плиты гробов белели, рассыпанные по дну Иосафатовой долины, как игральные кости. Острыми иглами сверкали в лунном огне кремни по высохшему руслу Кедрона. В бездну жадно смотрел Иисус.

И приступил к Нему сатана и сказал:

– Смертную тяжесть тела Ты взял на Себя, один за всех: за всех один, освободись. Чудо даст Тебе Отец, – даст всем. Смертью смерть победи – полети.

Если Ты Сын Божий, бросься отсюда вниз; ибо написано: Ангелам Своим заповедает о Тебе охранять Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею. [408]

А если Ты, Сын человеческий, – червь, – похули Бога и умри, раздавленный в пыли, как червь.

В бездну жадно смотрит Иисус. Бездна тянет к себе; в сердце впиваются с болью сладчайшею острые иглы кремней. Крепкие крылья растут за плечами. Ветер свистит в ушах, кругом идет голова. Шаг, – полетит.

Вдруг отшатнулся, поднял глаза к небу.

– Отец! – возопил, и сердце в Нем раскололось, как небо, и глас был из сердца, глаголящий: «Сын!» Глянул в лицо Сатане и сказал:

Отойди от Меня, сатана, ибо сказано, не искушай Господа Бога Твоего. [409]

И дьявол сник.

Сорок мигов – сорок вечностей.

Снова Белый на белом камне сидит. Мертвый дух от Мертвого моря снова дышит в лицо. Шелестит можжевельник.

– Мешиа мешугге, мешугге Мешиа! Мессия безумный, безумный Мессия! Что Ты сделал, что отверг? Вспомни, Сын, слово Отца: «милости хочу, а не жертвы». Ты любишь без милости. Люди – слабые дети: верить без чуда не могут. Чем же виноваты слабые, что страшного дара Твоего не вмещают, – свободы? Истиной хочешь освободить людей, и поработишь их ложью; чудо отверг, и Сам будешь творить чудеса, и блажен кто не соблазнится о Тебе. Все соблазнятся. Надобно соблазну в мир прийти, но горе тому человеку, через которого приходит соблазн. Горе Тебе, Иисус! Дух Земли восстанет на Тебя за свободу. Он освободит, а не Ты и все пойдут за ним. Вот что Ты отверг, – свободу. Но не бойся: будет еще искушение последнее, можешь еще победить Сатану.

И возносит Его дьявол на весьма высокую гору. [410]

Снежного Ермона, первенца гор, как Ветхого деньми в несказанном величьи, седая глава, вершина вершин, Ардис, куда нисходили к дочерям человеческим Сыны Божий, Бен-Элогимы, падшие Ангелы. [411]

Вьются до самого неба, ослепительно-белые под солнцем, снежные вихри – Бен-Элогимы в сребровеющих ризах – пляшут, плачут, поют древнюю песнь Конца. Но только что увидели солнце свое – Сатану, пали к ногам его, и сделалась такая тишина, какая была до начала мира и будет после конца. Умерло все на земле и на небе: белая смерть – снег, синяя смерть – небо, огненная смерть – солнце.