Пират - Марысаев Евгений Клеоникович - Страница 21

• Предыдущая
• 21/28
• Следующая

В момент выстрела медведь мотнул головою, и острая карабинная пуля не пробила пятачок между глазами, как рассчитывал Ломов, пошла чуток выше. И раненый медведь повел себя так, как поступал он всегда в подобных случаях: взревел от боли и бросился на охотника, и теперь уже не обращал внимания на собаку, кусающую его сзади. Ломов с завидным хладнокровием передернул карабинный затвор. В третий раз он передернуть не успеет, поэтому бить надо наверняка. Когда зверь был на расстоянии трех-четырех метров, он сорвал с головы заячью ушанку и подбросил ее. Медведь с ходу встал на дыбки, поднял лапы, ловя шапку. (Непременно ему надо поймать! Вроде умный, хитрый зверь, а поступает, как дите неразумное). И открыл свою широкую грудь с белой манишкой. Ломов на одной вытянутой руке почти упер карабинный ствол в левую половину груди, выстрелил и едва успел отскочить, иначе б рухнувшая туша подмяла его.

Только теперь сказался испуг, нервы у браконьера были все же не из стальной проволоки: он никак не мог достать дрожащими руками папироску из мятой пачки. В сердцах бросил пачку на снег.

Позади рычала собака.– А что! Как мы его порешили-то?! – обернувшись, сказал он собаке и осекся.

Пират злыми глазами уставился на браконьера, мех на загривке – дыбком, как при встрече со зверем. Он не обращал никакого внимания на медвежью тушу. Собака, добывшая с охотником медведя, непременно должна рвать зубами тушу, а эта собиралась броситься не на зверя – на человека...

– Ты этта што?... Ты этта што?...– больше растерянно, чем испуганно, спросил Ломов.

И он вдруг понял, что собака ненавидит его лютой ненавистью, что она никогда не будет служить ему. Не тот нрав у пса, его нельзя переломать побоями...

Да, не ошибся браконьер. Побои только озлобили Пирата. Убить в собаке ненависть к этому человеку возможно было лишь одним путем – уничтожить собаку. Но, вопреки здравому смыслу, браконьер все-таки надеялся, что Пират-Огонек будет принадлежать ему. Терять такого отличного медвежатника (хорошие лайки-медвежатницы – большая редкость) он никак не хотел. Поэтому Ломов не выстрелил в Пирата. Даже тогда, когда пес в пружинистом прыжке рванул браконьера за рукав, выдрал порядочный клок овчины. Он отбился от собаки ударами приклада. Последний удар пришелся по голове – аж череп хрястнул,– Пират на мгновенье потерял сознание, растянулся на снегу. Но тотчас вскочил и бросился бежать в ту сторону, где находилась Урема.

– Сущий человек!...– выдохнул Ломов.– Аж мстить могет...

И здесь Ломов не ошибся. Пират действительно мстил человеку...

Прибежали лайки, насели на медвежью тушу, полетели клочья длинной шерсти. Ломову смотреть было тошно на своих собак. По сравнению с Огоньком они казались ему жалкими дворнягами.

– Кабысдохи проклятые! – напустился на них хозяин.– С мертвым-то воевать и Мурка моя мастерица! Да чтоб вы околели, дармоедки!...

Немного успокоившись, он отогнал лаек и принялся свежевать зверя. Шкура была добрая, в самой пушистости и крепости. Приезжий городской человек не раздумывая отвалит за нее сотен пять, а то и больше. И мясо нежное, жир с розоватыми прожилками. Сразу видно, что мишка не ягодник – хищник. Отожрался олешками да сохатыми. Но ни отличная шкура, ни первосортное мясо и, как следствие этого, хорошая выручка не радовали сейчас браконьера. Все мысли его были об Огоньке...

Тушу он разрубил на пять частей, каждая тянула пуда на четыре, матерущий попался зверь. Перетаскал мясо к розвальням. В пяти километрах отсюда находился тайник для добычи, вырытый осенью. Ломов отвез мясо в тайник. Через несколько дней компаньоны Ломова сбудут добычу жителям окрестных селений.

Еще утром Ломов намеревался провести в тайге дней пять-шесть, не меньше. Но Пират нарушил все его планы. Браконьер забеспокоился: а вдруг какому-нибудь заезжему человеку за это время приглянется собака и он ее увезет?

Терять такое сокровище он никак не хотел.

Людская жадность слепит глаза, мутит рассудок, подобно вину. Ведь знал Ломов, сызмальства росший с собаками, что Пират-Огонек с его крутым норовом никогда не будет принадлежать ему, знал примеры удивительной верности псов прежним хозяевам. Лет пять назад он приобрел лайку-медвежатницу в поселке, который находился за полтысячи верст от Уремы. Домой привез ее самолетом. Хорошая была медвежатница, не одну зверину добыл с ней. И вроде холил ее, кусок послаще сунуть норовил. И вот однажды она исчезла. То ли кто из заезжих увел, то ли зверь в тайге разорвал. В неизвестности Ломов пребывал два месяца. И вдруг получает письмо и денежный перевод. Оказалось прибежала к прежнему хозяину. Каким сверхъестественным чутьем она отыскала его за полтысячи верст, до сих пор осталось загадкой. Вышла из тайги – ребра да кости, обтянутые кожей, шкуру сучья разорвали. Приплелась в родной двор. Хозяин с великим трудом признал в ней свою собаку. И расчувствовался, что ли. Деньги, какие Ломов ему дал за лайку, вернул, оставил пса у себя. И лишь потом припомнил браконьер, что все время, пока медвежатница жила у него, были у собаки тоскливые, больные глаза...

Но жадность обуяла Ломовым, вышибла из головы тот случай с лайкой-медвежатницей. Любой ценой вернуть Пирата-Огонька – такую задачу он поставил перед собой. И шел к цели напролом, с глупым ослиным упрямством.

Ломов появился на взлетной полосе к вечеру, когда жизнь аэродрома затихла. В одной руке у него была рогатина, в другой – кусок мяса и свернутый рогожный мешок.

Зачуяв человека, Пират вылез из конуры. Он сразу узнал своего врага. Подпускать его к конуре и тем более спасаться бегством пес не желал. Он был свободен и мог защищаться.

Ломов издалека бросил собаке мясо. Пират не притронулся бы к пище даже в том случае, если бы от нее не исходил тот резкий памятный запах. Тот запах он запомнил на всю жизнь.

– Тебя, брат, на мякине не проведешь! – одобрительно сказал Ломов, бросил на снег мешок, чтобы не мешал, выставил рогатину и двинулся на собаку: – Придется тебя силой брать... Не мельтешись, не лютуй, со мной, Огонек, не совладать. Я, милок, из-под мишки жив-здоров уходил...

Некоторое время Пират пятился, скалил зубы, хватал рогатину. Затем резко отбежал в сторону. И не успел Ломов развернуться с рогатиной. Длинный прыжок – клыки впились в ворот овчинного полушубка. От неожиданности человек упал, покатился по снегу, спасая руками горло. Именно в глотку норовил вцепиться Пират...

Плохо бы пришлось Ломову, если бы в это время по взлетной полосе не проходил вертолетный экипаж, три человека. Ударами ног люди отогнали пса. Помогли подняться браконьеру. Ворот полушубка порван в клочья, но шея, слава богу, была без единой царапины.

На тыльных же сторонах ладоней зияли глубокие рваные раны, кровища лилась ручьями.

Вертолетчики отвели Ломова в поселковую больницу. Там ему сделали перевязку.

... В дежурную часть к лейтенанту милиции Васюкову вломилась жена Ломова, Василиса, баба, с которой никто никогда не связывался.

– Что ж ты, рожа бесстыжая, сидишь здесь, зад наедаешь и вовсе не антересуешься, что в Уреме творится?! – с порога басом крикнула она.

Васюков встал, одернул китель, с металлом в голосе было начал:

– Я вас, гражданка Ломова, за подобные оскорбления при исполнении...

– «Оскорбления... исполнении»!...– храбро передразнила Василиса.– Твое дело за порядком следить, а не разными словами меня стращать. Ясно?

Лейтенант Васюков дрожащими руками закурил папиросу. Неделю назад он провел успешную операцию по поимке бежавшего из колонии особо опасного преступника, но минутный разговор с этой бабой стоил ему больше нервов, чем та опасная операция.

Наконец участковый с трудом понял причину визита Ломовой.

Оказалось, что ее мужа «почти насмерть загрызла бездомная собака, которая околачивается на аэродроме».

Два или три случая нападения собак на людей были на памяти лейтенанта. И виною всему – водка: одурманенный спиртным человек измывался над псом. И Васюков неосторожно спросил:

• Предыдущая
• 21/28
• Следующая