Избранные - Марышев Владимир Михайлович - Страница 48

• Предыдущая
• 48/60
• Следующая

— Знаете, Кирилл Ильич, — забормотал гость, вертя книгу в руках, — я только сейчас вспомнил одну вещь. Меня же знакомый ждет! Договорились встретиться в восемь, а сейчас уже половина… Можно, я эту книгу с собой возьму? На досуге прочитаю, потом верну. Мы ведь еще увидимся?

— Непременно, Игорь Сергеевич! — заверил его хозяин и тут же подал условный знак одному из «мечтателей» — невысокому худому брюнету с острым лицом. — Жаль, конечно: и не поговорили как следует, и есть-пить осталось… Что ж, не смею задерживать. Ах да! — вдруг спохватился он. — Минуты две у вас еще есть? Я вижу, Анатолий Иванович что-то хочет сказать.

Остролицый брюнет впервые за все время посмотрел на Игоря в упор, и с этого мгновения молодой человек не мог освободиться из-под власти его глубоко посаженных карих глаз с бездонными провалами зрачков. В них была неведомая, страшная сила.

— Уважаемый Игорь Сергеевич, — монотонно заговорил остролицый, крутя в пальцах блестящую чайную ложечку — она описывала круги, как мельничное крыло. — Все мы очень польщены тем, что вы почтили нас своим присутствием. Не так много осталось в наше время ценителей настоящей литературы, подлинных интеллектуалов, которые не покупаются на яркую коммерческую упаковку, а пытаются вместе с автором познать законы бытия, заглянуть в непостижимые глубины человеческой души. Поэтому каждый, кто готов к долгому трудному поиску гениальных озарений среди мутных потоков серого чтива, является для нас…

Игорю казалось, что его голова размягчается, превращаясь в ленивую студенистую медузу. Веки неудержимо тянулись друг к другу, словно по ним мазнули густым клеем. Несколько раз он, напрягая волю, пытался освободиться, сорваться с «крючка». Но если «кси» в чем-то талантлив — он талантлив абсолютно…

— Готов? — спросил Неведомский, когда Анатолий Иванович замолчал.

Тот кивнул.

— Ну, тогда давайте его «колоть». Страсть как интересно, откуда к нам заслали этого молодца!

За полчаса «молодец» выложил им все, что знал. Как оказалось, на самом деле его звали Валерием Тихоновичем Яковенко (по «легенде» фамилия была Разинов). Работал он на одну из недавно созданных спецслужб. Узнав об этом, Неведомский посерел лицом, хотя других вариантов, в сущности, и не было. Разве что какая-нибудь криминальная структура… Но «мечтатели» старались не высовываться, а концы денежной подпитки, идущей из-за рубежа, были тщательно упрятаны в воду.

Впрочем, минуты через две Кирилл Ильич уже как ни в чем не бывало улыбался и шутил. И было отчего! Жадность фраера сгубила: Яковенко, заинтересовавшись «мечтателями», не захотел ни с кем делиться, а решил выслужиться перед начальством. То бишь, все раскопать самому, а потом выложить шефу, как на блюдечке.

Откуда возник интерес? Яковенко объяснял сумбурно, но все же можно было понять, что «мечтатели» допустили несколько проколов.

«Учтем на будущее, — подумал Кирилл Ильич. — Он считал себя великолепным конспиратором, и то, что какой-то капитанишка мог запросто „завалить“ всю организацию, больно било по его самолюбию. — Умен, собака, а с виду — щегол щеглом! Ну да ладно, эту проблему мы сейчас решим».

— Что будем делать? — спросил он, когда Анатолий Иванович закончил допрос.

В комнате повисло тягостное молчание.

— Тэк-с, — недобро сказал Кирилл Ильич. — Предложений нет. А извольте спросить, милейшие: вам что, совершенно не дорога собственная шкура? Собираемся улетать с нашей грешной Земли, а тут возникает товарищ капитан, мечтающий о погонах с большими звездами, и говорит: «Пардон, господа, но ваша лавочка прикрывается». И никакой реакции!

— А что предлагаете вы? — спросил Ершов. Неведомский усмехнулся.

— Да уж известно что. Кончать надо. А вы как думали? Причем немедленно. Не собираетесь ли вы отпустить его в большое серое здание на улице Ломоносова, где все от мала до велика бдят и зрят в корень? Ну что, кто возьмется?

Ершов выпрямился.

— Позволю вам напомнить, Кирилл Ильич, что убийство противно любому члену Клана. Чем мы тогда будем отличаться от тех, с кем — именно по этическим соображениям — отказываемся делить планету?

— Я поддерживаю, — сказал Гудков.

— Я тоже, — отозвался Стадник. Неведомский развел руками:

— Редкостная солидарность. Я рад за вас, друзья. Ну а вы, господин Лучинский?

— Я никогда никого не лишал жизни, — обтекаемо ответил Анатолий Иванович.

— Кто бы сомневался, — задумчиво произнес председатель. — А вас, Юричев, я даже не спрашиваю. Значит, хотите остаться чистенькими. Хотя прекрасно знаете, что кому-то все же придется взять эту грязную работу на себя. В жизни Клана такое случалось не раз. Он бы попросту не выжил, если бы время от времени не пускал кое-кого в расход. Вы слабы, друзья мои. Только из уважения не могу назвать вас скопищем слизняков, хотя, поверьте, это недалеко от истины.

Он резко повернулся, быстрыми шагами ушел на кухню и через несколько секунд вернулся с бутылкой водки.

— Кто из вас отважится, господа? — спросил Кирилл Ильич.

Ответом ему было молчание.

— Что и требовалось доказать, — сказал Неведомский и, с удовольствием глядя в расширившиеся глаза «мечтателей», выпил залпом. — Вот и все. Гадость, конечно, ужасная гадость. Я просто хотел вам показать, что при желании переступить через себя очень легко. Гораздо легче, чем вы думаете. А теперь — к делу. Поскольку все вы пасуете, лишать жизни придется мне. Каким образом? Что-нибудь придумаю. Но мне нужен помощник. Хотя бы потому, что требуется машина — надо ведь доставить этого хлопца в какое-нибудь укромное местечко. А я, как вы видели, слегка пригубил, так что не рискну сесть за руль. Поведете вы, Анатолий Иванович. Вы, правда, тоже слегка пригубили, но совсем не того и вдобавок меньше всех. Собирайтесь!

Куда делся демонический взгляд Лучинского! Он так растерялся, что невзначай заехал локтем в одну из тарелок. Не было сомнений, что Кирилл Ильич хватанул водки специально: председатель задался целью хоть кого-нибудь из своих соратников непременно «повязать кровью».

«Может, и не следовало так резко, — подумал Неведомский. — В конце концов, они правы: чем мы, по большому счету, отличаемся от основной массы людей, как не отвращением к некоторым гнусным привычкам? Переступить через себя действительно можно. Но, переступив, останемся ли мы прежними? Вот они и не хотят даже пробовать. Однако к черту слюнтяйство! В каждой группе должен быть хотя бы один разгребатель дерьма, иначе Клан в самом деле прикажет долго жить. Именно сейчас проблем навалилось, как никогда. Мало нам этого чекиста-карьериста, так еще, похоже, где-то орудует „супер“. В придачу ко всему заартачился бессмертный дон Мануэль. По-хорошему я уже с ним разговаривал, теперь, видимо, придется по-плохому. И все это наказание — мне, мне, одному мне!»

— Собирайтесь! — повторил Кирилл Ильич еще жестче, и Лучинский послушно поднялся.

Председатель снова взглянул на парня (тот все еще был в отключке), и в его очерствевшем сердце чуть ли не впервые за много лет шевельнулась жалость…

— Ну, до встречи! — Ворохов и Гарусов пожали друг другу руки. Ворохов — крепко, по-мужски, Гарусов, как всегда, вяло, почти робко, словно стесняясь даже столь сдержанного проявления чувств.

— Завидую я ему, — сказала Марго Андрею, когда катамаран начал отходить от причала. — Остается еще на день блаженствовать. Почему все хорошее так быстро кончается?

Ворохов хмыкнул:

— Нашла кому завидовать! Думаешь, он будет восторгаться восходами и закатами? Что-то я за ним этого не замечал. Снова по уши залезет в работу, а когда приедут за второй партией, начнет сокрушаться не из-за того, что больше не увидит созвездие Центавра, а потому, что так и не успел что-нибудь доделать.

Гарусов не слышал, о чем они говорили. А если бы и услышал краем уха, то ему было бы трудно сохранить свою маску мизантропа и не рассмеяться. Смешные людишки! Знали бы они всю правду о том, чьи поступки сейчас обсуждают с таким пренебрежением.

• Предыдущая
• 48/60
• Следующая