Синее море, белый пароход - Машкин Геннадий Николаевич - Страница 27

• Предыдущая
• 27/30
• Следующая

— Ты?.. — спросил Рыбин и хлестнул меня по лицу этим пучком.

Я хоть спросонья, но ловко поднырнул под руку Рыбина и побежал вниз. Лестница шаталась — за мной по пятам прыгал Рыбин. Внизу я поскользнулся на листке табака и упал. Рыбин поймал меня за майку одной рукой и начал опять трясти, приговаривая:

— Чуял — беда… Ушел с поминков… Так и есть… Весь табак порешил, шантрапа несчастный!

И тут я вспомнил, где встречал Рыбина. На базаре в Хабаровске! Это он торговал цветными японскими мелками. У него было много коробок. Но за каждую он просил столько, что я отпрянул от него тогда. А он еще зубы оскалил: «Что, колется?»

— Это ты спекулянт несчастный! — закричал я и попытался вывернуться.

Но Рыбин так тряхнул меня, что чуть не сломались мои шейные косточки. И при этом я задыхался от водочного перегара, смешанного с запахом винегрета. Спасти меня было некому. В этот миг я подумал о Борьке, Скулопендре и Лесике. Они бы хоть отомстили за меня…

Рядом зашуршала дверь. Я дернулся из последних сил, чтобы Сумико не видела. Но Рыбин удержал меня.

— Ивао! — раздался из-за двери глуховатый окрик Кимуры. — Не вмешивайся в дела русских! Вернись назад! Приказываю тебе — вернись!

Но дверь откатилась, лязгнув. А потом вдруг Рыбин ойкнул и выпустил меня.

Я отскочил, но тут же от удивления повернулся: на левой руке Рыбина висел Ивао!

Он впился в руку отцовского дружка своими крепкими зубами. Рыбин тоненько взвыл и затряс левой рукой. Правой он замахнулся, но я перехватил ее на лету и тоже впился зубами.

Рыбин, наверное, охрип бы, если бы не подоспел отец. Грохнула сзади дверь, и раздался скрипучий окрик:

— Отставить!

— Это ты плохо придумал — трогать детей! — сказала вслед за отцом мама.

— Они сами впились в меня, как волченята, — ответил плаксиво Рыбин.

Мы с Ивао отцепились и стали по обе стороны от него в позе борцов. Одним глазом я косил на отца — не снимет ли он свой ремень. Но отец действовал, на удивленье, в ладу с мамой.

Рыбин протянул им табачный листик.

— Табак… весь дочиста порешил… Убить его мало, сынка вашего! — завопил он.

Мама вырвала у него этот листок, швырнула под ноги и показала рукой на дверь. Лицо ее стало синеватым, как чистый кварц.

— Вон! — сказала мама таким голосом, словно в горле ее был стальной шарик.

— Он и ваш табак порешил, — пробормотал Рыбин и кинулся к отцу: — Вася, друг, да что же это получается?..

У дверей всхлипнула Дина:

— Зачем ехали от папани-мамани? Чего не хватало? Дом — полная чаша… Нет, отделиться хотелось. Вот и отделился…

— К чертовой матери Сахалин этот! — выкрикнул Рыбин, тряся укушенной рукой. — Хватит. Ни одного заступника нет. Все против. Пошли в порт, Дина… С первым пароходом — назад! На-за-а-ад!

— Ну и катись, — ответил отец и ступил на лестницу. Мама следом застучала черными туфлями на низких каблуках.

— Табак этот душу мне переел, — заявила она в спину отца. — Уйду рыбу солить на рыбозавод… Семен звал, да не соглашалась тогда, дура…

— Давно бы… — ответил отец.

Я подмигнул Ивао и пошел вслед за родителями.

Сверху глядела на нас бабушка. Она сжимала в правой руке увесистую кочергу. Из-за бабушки выглядывал Юрик. Он прижимал к себе банку с рыбкой.

— Теперь я знаю, что делать, когда начинается тарарам, — сказал он мне, показывая банку. Лучистый кружок закачался в ней. — Только закричали, я рыбку — к себе.

— Со мной никого не бойся. — Я подтолкнул его к корзине. — Считай, что со мной ты живешь на белом пароходе.

Мы валялись в песке перед баржей, когда на горизонте показался пароход. Сначала он чертил дымом черту на белесом небе с юга на север. Но вот черта стала изгибаться в нашу сторону. Пароход покатился в порт с синей горы.

Я пристально следил за ним из-под руки. Что-то мне в нем не нравилось. Я взял у Юрика одноглазый бинокль и настроил на пароход.

На передней мачте развевался белый флаг с красным пятнышком.

— Пароход за вами! — закричал я Ивао и Сумико.

Они приподняли головы. В черных волосах посверкивали слюдинки. У нас-то их не заметишь — волосы стали совсем светлые, выгорели. А лица одинаковые: что у них, что у нас — черные. Правда, у меня нос облез. Новая кожа на нем была лиловая и никак не загорала.

— Не уезжайте… А? — сказал Юрик, разгребая песок сдвоенными ладонями. Он рыл туннель до Японии. — Будем всегда вместе купаться и загорать.

Ивао перевалился на горячий песок, воткнулся в него подбородком и посмотрел на Юрика долгим взглядом. Сумико, улыбаясь, поворошила Юриковы волосенки.

— А если послать вам письмо в бутылке по морю, — сказал я, раскрывая альбом, — доплывет?

— Доплывет, — ответила Сумико. Она почти научилась выговаривать «л».

— До-пры-вет, — поддакнул Ивао. Он теперь обучался русскому. Мне было легко его обучать.

— А если кто-нибудь другой поймает бутылку? — спросил Юрик и опять засопел над туннелем.

— Передадут, — сказал я, медленно перелистывая альбом. — Верно?

— Верно, — ответила Сумико, заглядывая в альбом. Она знала, что я рисую картину с Семеном и у меня ничего не получается.

Передо мной мелькали наброски, карандашные портреты Семена. Чуть ли ни весь альбом был изрисован, а картина не получалась. Правда, отец недавно увидел одну зарисовку и сказал, что Семен похож. Отец попросил меня сделать большой портрет Семена по клеточкам. Но я ответил, что по клеточкам рисуют только халтурщики. Я так не могу. Мне надо, чтобы от картины щемило сердце… Может быть, я буду делать эту картину всю жизнь. Но я должен рассказать людям о Семене. А пока я заключил в бамбуковую рамку и повесил на стену рядом с фотографией деда карандашный портрет, что понравился отцу.

— Ну как, Япония еще не показалась? — спросил я брата.

— Я стану капитаном, — громко сопя над лункой, ответил Юрик, — и приплыву к Сумико на своем корабле.

— Думаешь, так просто через границу?.. — спросил я и провел борозду ребром ладони между ним и Сумико.

— На корабле будут пушки и пулеметы, — выпалил Юрик. — Тр-р-р… Ба-бах!.. — Его руки начали хватать мокрый песок из лунки и швырять в нас.

— А границу будет охранять Ивао! — закричал я, прикрываясь альбомом.

Это поставило брата в тупик. Он поднял руку с грушкой сырого песка и замер, наморщив лоб. Песок осыпался, и я увидел в руке у Юрика гранату. Ржавую японскую гранату сжимал Юрик пальцами, похожими на соевые стручки.

Я попятился назад, прикрываясь альбомом. Надо было кинуться к Юрику, отнять у него, гранату и выбросить в море. С японскими гранатами шутки плохи. По рассказам фронтовиков, они взрываются самым дурацким образом. А эта еще пролежала в песке столько… Однако я струсил. И Сумико была рядом, а я струсил. Видели бы ребята, как я отталкивался ногами, поднимая кучу песка. У меня внутри все отяжелело. А Сумико глядела на меня такими же глазами, как в тот раз, когда тонула. Она тоже испугалась, но сидела на месте. Только прикрылась рукой. Кожа сморщилась на ее плече и стала сизой.

— Юрик, — наконец выдавил я из себя, — не надо пугать…

Но он закатился смехом. Я видел маленький язычок в его горле. Юрик стал понарошку кидать в меня гранату.

Ивао шарил рядом со мной по песку. Он искал очки.

Нелепость пришла мне в голову: мы сейчас разлетимся на мелкие кусочки, а очки останутся. По очкам потом догадаются, что здесь были мы… Я повернул голову: неужели некого и на помощь позвать? Но помощь была рядом. Задыхающийся Кимура мелькнул мимо нас. Свои гэта он оставил на борозде, протоптанной в песке по моему почину. Хорошо, что Кимура бросил их. В этих деревянных колодках он мог опоздать… Юрик уж там, на гранате, сорвал какую-то проволочку — наверно, кольцо. И в это время Кимура схватил его за руку. Пальцы Юрика разжались. Кимура подхватил гранату и резко швырнул ее снизу в море. Сам сморщился, схватился за живот руками и присел.

Из воды, чуть дальше баржи, вырвался пенный столб. Взрыв слился с густым гудком японского парохода, который входил в порт.

• Предыдущая
• 27/30
• Следующая