Проклятый - Мастертон Грэхем (Грэм) - Страница 26

• Предыдущая
• 26/86
• Следующая

— Джейн, — повторил я сдавленно. — Это же не ты. Ты же мертва, Джейн! Тебя же нет, ты не живешь!

— Джон… — вздохнула она, и это прозвучало так, как будто пять или шесть голосов проговорило одновременно. — Джон… люби меня…

На минуту вся моя храбрость и рассудительность исчезли. Гравитационная черная дыра паники втянула меня в себя с непреодолимой силой. Я спрятал голову под одеяло, поплотнее прикрыл глаза и завизжал в подушки:

— Это же неправда! Это только сон! Ради Бога Бога, скажи, что это сон!

Я ждал под одеялом с закрытыми глазами, пока мне не перестало хватать воздуха. Потом открыл глаза, но ничего не увидел. Носом я касался постели. Я раньше или позже я должен буду высунуть нос из-под одеяла и противостоять тому, от чего Джейн ушла, чтобы шепот стих, чтобы в доме снова было тепло и безопасно. Потом я все-таки снял одеяло с лица и поднял взгляд. То, что я увидел, заставило меня завизжать еще раз. Надо мной, на расстоянии едва в четыре или пять дюймов, склонялось лицо Джейн. Она смотрела мне прямо в глаза. Казалось, что она подвергалась непрерывным изменениям: она выглядело то молодо и соблазнительно, то старо и отвратительно. Глаза ее были пусты и непроницаемы, совершенно лишены жизни. Все это время на ее лице царило выражение невозмутимого покоя и мягкости, все так, как и тогда, когда она лежала в гробу, прежде чем ее похоронили.

— Джон, — отозвалась она где-то в моей голове.

Я не мог говорить. Я был слишком испуган. Джейн не только вблизи всматривалась в меня, но и лежала, вернее, парила вертикально надо мной, не касаясь меня, на расстоянии в пять или шесть дюймов над ложем. От нее несло холодом, как будто паром от сухого льда, я чувствовал, как изморось оседает у меня на волосах и ресницах. Джейн все парила надо мной, ледяная и неземная, запертая в каком-то измерении, в котором вес и гравитации не имеют совершенно никакого значения.

— Возьми меня… — прошептала она. Ее голос звучал с эхом, как будто раздавался в длинном пустом коридоре. — Джон… войди в меня…

Одеяло соскользнуло с ложа, как будто неожиданно ожило. Теперь я лежал голый, а мигающий призрак Джейн вздымался надо мной, шептал мне, морозил ледяным дыханием и молил о любви.

Она не двигалась, но у меня все равно было впечатление, что какая-то ледяная ладонь продвигается по моему лбу, касается щек и губ. Холод пополз вниз по голому телу, пощипал за соски на груди, коснулся мышц на груди, начал обнимать бедра. Потом коснулся моей мошонки, пока не зашевелился мой член, несмотря на весь свой страх, несмотря на все неудобство положения, я почувствовал, как мой член твердеет, увеличивается и поднимается.

— Войди в меня таким большим… Джон… — полупростонал

—полупрошептал голос, в котором была целая куча голосов. Холод обхватил мой пенис и начал массировать его вверх и вниз, а во мне начал нарастать безумный оргазм, которого я уже не чувствовал больше месяца. — Какой он у тебя хороший… Джон…

— Это же сон, — провыл я ей. — Это невозможно. Ты же ненастоящая. Ты не живешь, Джейн. Я же видел тебя мертвой. Ты же не живешь.

Холодный массаж пениса продолжался, пока я не почувствовал, что вот-вот начну спускать… Это напоминало секс, но все было совершенно другим. Я чувствовал скользкость и мягкость, возбуждающее прикосновение волос на лоне — но только все это было ледяным. Мой пенис побелел от холода, а тело покрылось гусиной кожей.

— Джейн, — сказал я. — Но это неправда. — И когда задергался пенис, я знал, что это неправда, я знал, что это невозможно, я знал, что я не мог заниматься любовью со своей мертвой женой. Но когда на мой голый живот брызнула сперма, я услышал мерзкий скрипящий звук, и лицо Джейн, несясь ко мне с неправдоподобной скоростью, взорвалось в фонтане крови и обломков стекла. И на одно страшное мгновение ее лицо касалось меня — с содранной живьем кожей — обнаженные кости скул, выбитые, раскачивающиеся глаза, окровавленные зубы, скалящиеся из-за бесформенных размозженных губ.

Я скатился с ложа и перекатился по полу так быстро, что ударился о столик и сбросил на пол звучащий дождь предметов: бутылочек с кремом для бритья, фотографий в рамках, разных украшений. Ваза с рисунком цветов на фарфоре разбилась на моем черепе.

Дрожа, я посмотрел на смятое ложе. Там ничего не было: ни крови, ни тела, ничего. Я чувствовал, как по моему телу сплывает струя спермы. Я коснулся липкости на моем теле. Это был кошмарный сон, повторял я себе. Эротический кошмар. Помесь страха и голода по дыре, перемешивающаяся с воспоминанием о Джейн.

Я вообще не хотел возвращаться в ложе. Я боялся заснуть. Но было только два часа ночи и я чувствовал такую усталость, что мечтал только одном: вползти под одеяло и закрыть глаза. Я зажал виски руками, пытаясь успокоить себя.

Через минуту я заметил, что на простыне начинают появляться какие-то коричневые пятна, напоминающие следы горелого. Некоторые из них даже слегка дымились, как будто кто-то выжигал их снизу раскаленным прутом или концом сигареты. Завороженный и полный страха, я смотрел, как перед моими глазами появляются кружочки, петли, перекладины.

Они были смазаны, трудночитаемы, но это несомненно были буквы.

СП… И… О… Л…

СПАСИ МЕНЯ? СПАСЕНИЕ?

И тогда меня осенило. Правда, я напал на эту мысль лишь потому, что как раз сегодня общался с Эдвардом Уордвеллом. Но все сходилось так великолепно, что у меня не появилось и сомнения, что буквы могут означать что-то иное. Не СПАСИ МЕНЯ или СПАСЕНИЕ, а только СПАСИ КОРАБЛЬ.

Через посредничество духа моей жены что-то, что находилось под водой, в трюме «Дэвида Дарка», молило о спасении.

Оставшуюся часть ночи меня ничто не беспокоило и я спал почти до семи часов утра. Перед самым ленчем я поехал в деревню Грейнитхед, запарковался посреди рынка и пошел по вымощенной костьми улице к лавке «Морские сувениры».

Грейнитхед был уменьшенной копией Салема, сборищем домов восемнадцатого и девятнадцатого века и кучей лавок, сгруппировавшихся вокруг живописного рынка. Три или четыре узкие крутые улочки сводили с рынка вниз, к живописной полукруглой пристани, где в наши времена всегда было полно яхт.

До середины пятидесятых годов Грейнитхед было замкнутым, забытым рыбацким поселением. Но в конце пятидесятых годов и вначале шестидесятых растущая зажиточность средних классов привела к распространению парусного спорта и океанической рыбной ловли, вследствие чего Грейнитхед быстро стал привлекательным местом для всех, кто желал иметь домик над морем на расстоянии пары часов езды автомобилем от Бостона. Энергичная комиссия выдоила достаточно денег из федеральных фондов и фондов штата, чтобы реставрировать все прекрасные и исторические здания в Грейнитхед, разрушить старые районы рыбацких домишек и заменить нищие ободранные лавки на побережье рядами ювелирных магазинов, салонов мод, галереями искусства, кондитерскими, кофейнями, рыбными ресторанами и другими модными, элегантными и немного нереальными магазинами, какие видишь в каждом современном торговом центре Америки.

Я часто задумывался, можно ли сейчас в Грейнитхед купить обычную еду и обычную посуду для домашнего хозяйства. Ведь не всегда же человек хочет съесть сосиски по-баварски или купить уникальные, вручную расписанные горшки для своей модельной кухни.

Правда, лавка «Морские сувениры» со своим ядовито-зеленым фронтоном и псевдоджорджианскими окнами также не грешила хорошим вкусом. Внутри нее были нагромождены в беспорядке кучи драгоценного мусора: модели кораблей в бутылках, блестящие латунные телескопы, секстанты, корабельные кулеврины, багры, гарпуны, навигационные циркули, картины и гравюры. Конечно же, больше всего искали носовые фигуры кораблей, чем более грудастые, тем более дорогие. Подлинная носовая фигуры начала девятнадцатого века, особенно если она представляла из себя сирену с голой грудью, большей, чем грудь у Мерилин Монро, достигла астрономических сумм в тридцать пять тысяч долларов и выше. Но все же спрос был так велик, что я нанял старичка из Сингинг Бич, который вырезал из дерева «точные копии» старых носовых фигур. Образцом ему служил разворот журнала «Плейбой», вышедшего в мае 1962 года.

• Предыдущая
• 26/86
• Следующая