Игрушка Двуликого - Горъ Василий - Страница 9

Мэй встала на цыпочки и потянулась к моим губам. Я с жаром ответил на ее поцелуй, потом развернул ее к себе спиной и шепнул на ухо:

– Поцелуи и ласки – потом. После того как ты выберешь свадебный дар…

– Не буду я ничего выбирать! – даже не взглянув на драгоценности, притворно возмутилась она. – Ты даришь, ты и выбирай! А я посмотрю, насколько я тебе понравилась…

В камнях я не разбирался. Совсем. Но неплохо помнил, как менялось выражение лица менялы, рассматривавшего украшения. Поэтому нашел взглядом тяжеленное серебряное ожерелье с десятком огромных ярко-синих тирритов[46] и… тоже захотел пошутить:

– Как ты думаешь, хейсары поймут, если ты нацепишь сразу все?!

– ?!

– Вся эта кучка не стоит и одной твоей улыбки. Поэтому тебе придется обвешаться с ног до головы…

– Льстец! – фыркнула она, в глубине души млея от счастья. – Выбирай что-то одно! Ты же чувствуешь, что я уже заждалась!

– Ну… тогда вот это!

– Почему именно оно?

– Очень подходит к цвету твоих глаз… И почти такое же красивое, как ты…

…Убедить Мэй спрятать ожерелье под араллух оказалось безумно сложно – искренне радующаяся подарку, она упорно не желала понять, что в сложившейся ситуации правильнее показать один-единственный камень, чем весь свадебный дар.

– Я хочу, чтобы его видели все! – раз за разом повторяла она. – Оно прекрасно! И смотрится намного лучше того, что носит аза Нита!

Пришлось привести неопровержимые доводы – поцеловать в губы эдак раз сто и попросить в этот раз прислушаться к моему мнению.

Прислушалась. Но все равно сделала по-своему – надела его под араллух, «совершенно случайно» оставив ворот незашнурованным. Вернее, зашнурованным, но так, что сквозь тесьму были видны не только тирриты, но и манящая ложбинка между грудей.

– Боюсь, из комнаты мы не выйдем… – обняв Мэй за талию и плотоядно глядя на открывающееся великолепие, усмехнулся я.

– Выйдем… Совсем ненадолго… А когда вернемся – ты получишь все, что хочешь… – уперевшись ладошками мне в живот, взмолилась она. – Пойми, ожерелье должны увидеть еще сегодня!

– Ну ладно, уговорила… – согласился я и, выпустив ее из объятий, ехидно поинтересовался: – Куда пойдем? На оу’ро?[47]

– Вот еще! Там – только часовой! Спустимся во двор и сделаем вид, что ты решил немного пройтись…

…Спустились по лестнице, вышли через каш’ши[48] и оказались в перекрестии взглядов слоняющихся по двору Аттарков.

Конечно же, незашнурованный ворот увидели все. И ожерелье – тоже. Что интересно, мужчины смотрели не столько на украшение, сколько на видимую часть груди. А женщины, не отрываясь, пялились на камни. Видимо, пытаясь оценить стоимость сделанного дара.

Меня злило и то, и другое – и грудь, и ее хозяйка принадлежали МНЕ! А стоимость того, что мне подарила Мэй, нельзя было выразить и ведром слез Эйдилии!

Увы, моя гард’эйт считала по-другому – с каждым новым взглядом она чувствовала себя все увереннее и увереннее. И чуть было не плавилась от удовольствия.

Мои мучения продолжались сравнительно недолго – когда мы подошли к непривычно безлюдной тренировочной площадке, нас догнала Шарати и, поравнявшись с Мэйнарией, тихим шепотом сообщила ей, что по а’дару свадебный дар полагается носить поверх араллуха.

Ожерелье тут же переместилось на нужное место и вызвало непередаваемый восторг девчушки:

– Ух ты, какая красотища!!!

– Взято кровью… – не преминула сообщить Мэй. – В моем присутствии! Представляешь?

Дальнейшего щебетания я не услышал, так как поймал взгляд спешащего к нам Унгара Ночной Тиши. И приготовился к неприятностям…

Второй день третьей десятины второго травника

…Тот, кто когда-то выпустил на свет[49] душу этого камня, был эйдине[50]. Или истинным потомком Бога-Воина. Ибо ни один обычный человек не смог бы увидеть в нем то, что сейчас стояло в центре рей’н’и’ола.

Человеческий нос с раздутыми ноздрями, широченные скулы, глаза под сдвинутыми бровями – и скошенный назад лоб, остроконечные ушки, звериная пасть…

Могучая шея, широченные плечи, руки, перевитые вздувшимися от чудовищного напряжения мышцами, – и звериные лапы с когтями, сделавшими бы честь самому огромному льву…

Мощная, как у молотобойца или каменотеса, грудь, четко выделяющаяся арка ребер над животом – и жуткая, изломанная грань изменения, накатывающая на еще почти человеческий верх со стороны звериного низа…

Смотреть на Бастарза было жутко: от его фигуры веяло такой нечеловеческой мощью, что хотелось вжать голову в плечи, опустить взгляд и медленно-медленно пятиться к выходу из пещеры. Туда, где светит солнце, щебечут птицы, а в шелесте травы можно услышать дыхание Жизни. Но не смотреть на него было нельзя – добрые две трети собравшихся в святилище хейсаров не сводили с меня глаз и ждали хотя бы тени эмоций, которые можно было бы счесть неподобающими для гард’эйт. Поэтому я старательно держала лицо и не отрывала «восхищенного» взгляда от копья[51], зажатого в лапе Снежного Барса, пока густой бас, прозвучавший из тьмы, клубящейся за спиной Бога-Отца, не заставил меня похолодеть:

– Кто вы и что привело вас в рей’н’и’ол, воины?![52]

– Я – Тарваз Каменная Длань, аннар рода Аттарк, пришел принести Барсу дары за спасение баас’ара[53] первой крови…[54]

– Я – Кром Меченый, ори’шер рода Аттарк, пришел поблагодарить Барса за ниспосланный мне знак…

– Я – Мэйнария Скользящая Следом из рода Аттарк, пришла выполнить обещанное…

Несколько долгих-предолгих мгновений в пещере стояла мертвая тишина. А затем ее разорвал хриплый голос одного из аннаров. Судя по вышивке на араллухе, то ли Максуда, то ли Оноирэ:

– Кром по прозвищу Меченый! Ты ведь служишь другому Богу, не так ли?

Даже не касаясь Крома, я почувствовала, как он напрягся:

– Кто ты, пытающийся говорить голосом Барса?

По лицам остальных аннаров промелькнули насмешливые улыбки. А в глазах того, кто усомнился в праве моего мужа вознести дары Богу-Воину, полыхнула ненависть:

– Я – Диртас Расколотая Скала, аннар рода Максудов! И говорю не голосом Барса, а голосом своих предков!!![55]

– Скажи мне, Диртас по прозвищу Расколотая Скала, ты, хейсар по крови и духу, знаешь, что такое благодарность?

Максуд аж поперхнулся:

– Я?!

– Да, ты! И если все-таки знаешь, то скажи, где она заканчивается. Чтобы твои сыновья, стоящие здесь, в рей’н’и’оле, ненароком не вышли за ее границы!

От вспыхнувшего лица хейсара можно было воспламенить трут:

– У моей благодарности границ НЕТ!!!

– Тогда почему ты удивляешься тому, что я, слуга Бога-Отступника, хочу воздать должное Богу-Воину? Или ты считаешь, что кровь, пролитая мной, менее горяча, чем та, которую когда-то проливал ты?

Расколотая Скала пошел пятнами – еще бы, Кром прилюдно выставил его на посмешище. Причем дважды: сначала усомнился в его способности воздавать по справедливости, а потом недвусмысленно дал понять, что Диртас уже не ори’шер, а н’нар!

Окажись я на месте Максуда – умерла бы от стыда. Или вызвала бы Крома на поединок. Этот – утерся. Вернее, попытался удержать лицо.

– Я не удивляюсь, а хочу убедиться, что ты понимаешь, куда именно пришел!

На лицах собравшихся в пещере хейсаров замелькали улыбки. В основной массе – насмешливые. Кром смеяться не стал – ляпнул такое, что у меня затряслись поджилки.