Тарантул - Валяев Сергей - Страница 18

• Предыдущая
• 18/106
• Следующая

Не помню, кто первым предложил поехать к лесному карьеру. Это искусственное озерцо находилось в километрах пяти от дачной местности. Я и Серов любили там тарзанить по кустам и купаться — вода была светла, на бережку никого, вокруг первозданная флора и фауна. Такая традиция была: нажраться до чертиков, а затем бултыхаться… В любое время года, кроме зимы. Зимой озерцо замерзало и походило на серебряную монетку, завалявшуюся в кармане матери нашей Природы.

Быстро загрузившись в джип, мы отправились в поход по старым местам. С нами увязалась какая-то моложавая, все время подхихикивающая пара… Девочка Полина сидела рядом со мной, изредка косилась на руль и мои руки; она была счастливее меня — её ещё никто не успел обмануть. Разве, что она сама себя одурачит. Мечтой о прекрасном принце. Поэт обнимал стюардессу, слюнявил ухо, клянясь в вечной любви. Парочка прыгала на ухабах и пыталась открыть бутылку шампанского, и это их необыкновенно забавляло.

Каждый был занят собой. Каждый — собой… Даже в этом тесном пространстве автосалона каждый был занят лишь собой — великий принцип мирной мясорубки.

Я включил фары, столбы света уткнулись в стену ночного леса. И тут я почувствовал знакомый сладковатый запах… Курил Серов, потягивал папироску и кричал:

— Девочки! Какая ночь? Такая раз в жизни, сукой буду, не забуду!..

Свет выбивал из бесконечного кишащего пространства тьмы деревья.

— Ой, девочки! Смотрите! — вопил мой друг. — Они наступают, их миллионы и миллионы!..

— Где? Кто? Что?

— За деревьями!.. У-у-у, морды!.. Твари!.. Она нас сейчас зачавкают!..

— Санька, совсем свихнулся, да? — возмущалась Валерия. — Кто тебя такого зачавкает?

— Фрикасе в вином соусе, — сказал я.

— Ха-ха, — заливалась моложавая парочка. — Полный отрыв от действительности, ребята!..

— О, Боже! Сашка, ты совсем плохой, — страдала стюардесса.

— Валерия, что ты понимаешь?! — надрывался Серов. — Они наступают, эти скурлатаи!

— Господи, кто это такие? — визжали девочки.

— Чудовища из созвездия Черных Маргиналов, — орал Санька. — Вы их не видите, а я вижу!.. Прекрасно их вижу, они похожи на нас! Ха-ха!..

— Прекрати! Совсем съехал с орбиты! — требовала Валерия.

— Дур-р-ра!.. Они рядом! Они в нас! Они жрут наше сердце, нашу печень, наши легкие, нашу душу!.. Слышите, как они чавкают, скурлатаи! Мы сами себя жрем… сами себя… Сами себя истребляем, вы меня слышите?!

Когда самолет хлопнулся на бетонные плиты посадочной полосы и мы, груз триста, с облегчением и радостью смотрящие на близкую промозглую и любимую родину, решили, что вернулись и теперь все будет в порядке… мы увидели, как из брюха АНТея на секущую снежную слякоть выносят гробы… Груз двести… Штампованные, наглухо заваренные ящики заводского производства, быстро накрывающиеся ночным снегом, точно грязным саваном.

Железнодорожный перегон был снова перекрыт. Я выключил фордовский мотор. По-ночному шумели деревья. Далеко стучал на стыках поезд. Зазвонил сигнал у дежурного домика… Странные, заштрихованные ночью лица — лица людей, которых я не знаю.

— И долго мы так? — прохрипел Серов. — Давай музыку?

Я выполнил его просьбу. Я всегда стараюсь исполнять просьбу друзей. Музыкальный шквал смел тишину.

— Громче! Ну же! Громче? — орал поэт, выбираясь из машины. — Давай! Давай!.. Ааа!

Я хотел его остановить, однако девочки и моложавая пара тоже принялись отплясывать нечто немыслимое и звериное…

Они хохотали, они бились в световом пятне, как паяцы, они, отравленные ядовитыми парами, теряли связь с реальным миром, они защищались от него безумной пляской, они, наверно, были счастливее меня?.. И среди них была девочка по имени Полина. Девочка, которая нравилась мне.

Потом я увидел огни поезда, это был товарняк. Своим тяжелым танковым звуком он перебил музыку. Он проходил перегон торжественно и неотвратимо. На открытых площадках стояли военные машины и танки, накрытые брезентом. Сверкнула знакомая мне легированная сталь штык-ножа часового…

Мой друг нетвердо пробежал к рельсам, остановился перед двигающейся железной стеной и, перегибаясь надвое от усилий, заорал… То, что он орал, было понятно по напряженно дергающейся голове. Он орал на стальную непобедимую лавину. Что кричал, никто не знает… Может, матерился; может, читал стихи… Никто не знает.

От карьера тянуло сыростью. Озерцо мерзло в котловане. Раньше здесь выбирали песок для строительства подмосковных поселений, затем объект бросили и он заполнился подземными водами.

Песок был холодным и влажным. Моложавая пара расстилала скатерть на этот песок. Я дальновидно прихватил куски паркета, и Серов раздувая костер, плевался от дыма и нес какую-то чепуху относительности бренности человеческого существования. Девочки, ежась от холода, ходили по берегу. Насыщенный дым выплыл из бесформенной груды.

— Ну же! Гори, сучья порода!.. — вопил мой друг.

Пламя треснуло и вскинулось вверх. Я увидел, как сжался обожженный им кусок древесины.

И вечеринка закружилась, будто мы находились на карусели. Санька пил, как лошадь. И читал стихи. Моложавая пара визжала от восторга. Валерия терпела с мучительной улыбкой. Полина не верила глазам своим: неужели человек может творить с собой подобное бесчинство.

Потом мой товарищ решил искупаться. Его отговаривали — с ума сошел с ума, вода ледяная.

— Ничего, мне жарко, — отвечал, булькая из бутылки. — Поэту все можно… все!..

И, отшвырнув бутылку, маясь приблизился к зыбкой ирреальной полосе небытия:

— И, сбросив с души китель, зайду-ка в вытрезвитель!

— Не надо, Саша, я тебя прошу! — закричала стюардесса, и Саня, спровоцированный этим криком, принялся лихорадочно кидать одежды, крича, что это его дело купаться-не купаться, имеет он право на то, чтобы исполнять свои желания или уже не имеет?

Девочка Полина желает бежать за ним, говорит об этом нам, она ещё не разучилась бояться за другого. Серов её останавливает — он снял трусы.

Все по этому поводу начинают глупо шутить и слушать, как плещется вода… После раздается душераздирающий взвизг Сашки, удары руками по волне… Вопли моего друга поражают непорочную тишину заброшенного нелюдимого уголка.

Я сидел у костра. Устал от первого дня и не было у меня сил останавливать друга; в этой мирной бойне каждый вправе вести свой бой. С самим собой. С собственной тенью по прозвищу скурлатай.

Потом услышал крик, буду однажды умирать, но буду помнить этот крик. Я понял: что-то случилось, нелепое и чудовищное… за мгновение до этого крика… Я почувствовал это, и тут же услышал женский невменяемый крик.

Я бежал к берегу, бежал и уже знал, что произошло самое страшное… хотя надежда была… шутка… очередная дурацкая шутка моего друга… Он любил подобным образом шутить, мой товарищ, он спрятался за корягу и теперь получает садистское удовольствие от потехи.

Была надежда, она всегда остается, эта надежда.

Кричала Валерия, она стояла в черном озере и страшно кричала. Я не почувствовал холода воды, я рвал сопротивляющуюся её ткань, я бился в тяжелой и вязкой массе… Мне кричали — криком пытались помочь… Я с головой уходил в странную воду, у неё не было запаха, и она была бесконечна…

Я возвращался в ночь, у неё тоже не было запаха, и она тоже была бесконечна… только звезды… И снова уходил в глухую мертвую бездну.

Не знаю, сколько все это продолжалось. Потом почувствовал, как мое тело раздирает судорога. Я почувствовал вонь озера… вонь водорослей… вонь боли… вонь жизни… вонь смерти…

Потом сжигал руки на костре, пытаясь согреть их; я видел, как испаряются капли воды от пламени… Сквозь него видел лица, и не узнавал эти лица, от боли не узнавал никого. Даже своего друга Серова. Потому, что его не было среди этих лиц. Мне кричали, я не понимал, что кричат; в ушах от боли появилась резь… Я взял из костра кусок малиновой древесины и услышал:

• Предыдущая
• 18/106
• Следующая