Нарушение правил или Еще раз и Шерлок Холмс, и Зигмуд Фрейд, и многие другие - Мазин Виктор Аронович - Страница 2

• Предыдущая
• 2/6
• Следующая

Движение от общего к частному указывает на метод: дедуктивный или аналитический. Поиск причин, движение от явного содержания к скрытому – цель науки со времен Аристотеля.

Результат может оказаться невероятным: «Сколько раз я говорил вам, отбросьте все невозможное, то, что останется, и будет ответом, каким бы невероятным он ни казался»,[14] ведь «правдоподобие не обязательно для истинного, а истина не всегда правдоподобна […das Wahrscheinliche nicht notiwendig das Wahre sei und die Wahrheit nicht immer wahrscheinlich]».[15] Важны факты, и не важно тождественны ли связи между ними логике сознания, соответствуют ли они событиям в материальной реальности. Факты важны. «Дорогой Уотсон, проанализируйте факты, – сказал он с легким раздражением. – Вы знаете мой метод».[16]

Факт – деталь, событие, совокупность деталей, стечение обстоятельств, расположение объектов. Факт – основание науки, будь то материальная улика, психоделическое видение или (ф)акт высказывания типа «мир есть совокупность фактов». Факты, их чувственное восприятие становятся одним из оснований научной мифологии по меньшей мере со времен Френсиса Бэкона. Через два столетия, во времена, когда начинают писать Зигмунд Фрейд и Конан Дойль вера в научное знание окончательно утверждается в своих силах. Теперь, впрочем, эмпиризм, эксперимент, факты, следы, улики необходимо подлежат мыслительной переработке. Эмпиризм сходится с рационализмом. Науки умножаются. Зарождается психоанализ. Зарождается криминалистика. Ее развитию способствуют и Зигмунд Фрейд, и Конан Дойль. Можно предположить, что криминалистика появляется тогда, когда исследовательский интерес смещается с преступного деяния на личность преступника, на стремление осмыслить особенности человека-преступника, выявить специфику его поведения, его психологии. Одним из начал криминалистики становится опубликованная в 1876 году книга Чезаре Ломброзо «Человек преступный».

Криминалистика и психоанализ зарождаются приблизительно в одно и то же время в связи с попыткой понять психологию человека-невротика и психологию человека-преступника.[17]

Совершенно уместным может показаться вопрос, почему Фрейд не писал ни о преступлениях, ни о психологии преступника?[18] На этот вопрос можно найти, как минимум, четыре ответа:

во-первых, Фрейда интересует человеческая психика как таковая, психический аппарат человека и особенности его функционирования – Фрейд стремится создать не просто «невротику», но новую научную психологию, метапсихологию;

во-вторых, граница между невротиком и «просто несчастным» человеком размыта, более того, полиморфно-перверсивная конституция инфантильной сексуальности и стадийная история психо-сексуального развития предполагают запрограммированную комплексность и бесконечную вариантивность динамики психогенеза;

в-третьих, с 1897 году реальное преступление, реальное соблазнение, реальная травма уступают место бессознательным фантазиям, не в последнюю очередь на тему преступления, на тему преступного разрешения семейного романа, иначе говоря, реальное преступление отступает в психоанализе на второй план: «каждый» может убить, чтобы найти реальное основание для своей вины («констатирование того, что возрастание бессознательного чувства вины может сделать человека преступником, было неожиданностью, и все же это несомненный факт. У многих преступников, особенно у молодых, можно доказать наличие сильного чувства вины, которое существовало до преступления. Оно является, таким образом, не следствием, а мотивом преступления, как если бы ощущалось облегчение в возможности связать это бессознательное чувство вины с чем-то реальным и актуальным»[19]), или, иными словами, согласно известной формуле Лакана «психоанализ дереализует преступление, не освобождая преступника от ответственности»;[20]

в-четвертых, некоторые следопыты-редукционеры полагают, что в основе психоанализа, в основе фрейдовского самоанализа лежит тайна, семейная тайна Фрейдов, связанная с преступлением, а именно с участием в распространении фальшивых рублей дядей Зигмунда Фрейда Иосифом.[21]

Люди с делинквентным поведением не могут решать свои конфликты с помощью невротических защит, они не расстаются психотическим образом с реальностью, они не конвертируют свои проблемы на тело, они не прибегают к изощренной, но регламентированной законом сексуальности, они не берут в руки скрипки, ручки, кисти, дирижерские палочки, смычки, краски, балетные тапочки, они прихватывают с собой ножи, ножницы, пистолеты, ремни, веревки, таблетки снотворного, скальпели, целлофановые пакеты и преступают закон, преодолевая, как правило, барьеры нарциссического периода, заживляя на мгновение инфантильные травмы.

Если невроз – обратная сторона перверсии (и наоборот), то делинквентность – обратная сторона психоза (и наоборот).

Вокруг каждого отклонения разворачивается свой тип дискурса: неврозологический, психозологический, сексопатологический, юридический.

Кстати, у делинкветного свой способ избежать паранойи:

– Паранойя не нужна?

– Своя есть.[22]

Психология преступника выдает преступника, и он оставляет на месте преступления следы. Значение следа в общей картине преступления обретается только впоследствии, и потому a priori важен каждый след. След может оказаться не играющим роли, слишком общим, слишком распространенным:

– Ну что тут?

– Еще один разлагающийся трансвестит… Похоже его пришибли молотком, как и остальных. Это нам о чем-нибудь говорит?

– Еще бы. У любого яхтсмена в Южной Флориде на яхте есть молоток. След может оказаться значимым:

– На лице покойного ожоги от сигареты. Рядом нашли окурок сигареты с гвоздикой.[23]

Даже отсутствие материальных следов на месте преступления оставляет возможность предполагать по сцене преступления наличие тех или иных следов психологических: маньякальность, психопатия, фиксация на том или ином частичном объекте, бред преследования, дисфория и т. д.

Преступник, как и всякий субъект уникален. Уникален своими психическими констелляциями. Он – собрание (пред)определенных кодов, коллекция (пред)определенных идентификаций, архив (пред)определенных поведенческих паттернов, реестр (пред)определенных жизненных сценариев. Уникальность не в единственности, но во множественности. В единственности множественность.

На сцене, там, где желания связывают субъекта с другими, возникает густая аффективная завеса. Поиск свидетелей, анализ и самоанализ уникального субъекта не вызывает доверия, доверия к себе, доверия своим чувствам. Шерлоку Холмсу этот феномен хорошо известен: «самое главное – не допускать, чтобы личные качества человека влияли на ваши выводы. Клиент для меня – некоторое данное, один из компонентов проблемы. Эмоции враждебны чистому мышлению».[24] Известен этот феномен и Зигмунду Фрейду: следует избегать контрпереноса, следует избегать замутнения картины пациента своими аффектами; таково одно из главных правил психоаналитической терапии: придерживаться позиции воздержания [Abstinenz], удерживаться от реченедержания, неподвластной властной логотерапии.

Разум противопоставляется чувствам (по меньшей мере со времен Платона). Разум – инструмент отцовской, культурной прогрессии в царство духа [Geistigkeit], в империю представлений, суждений, воспоминаний, в эмпирею правил, поддающихся кодировке и декодировке субъектами конвенциональной коммуникации, в эмпирею отвлеченную от эмпирии. «А разум я, как известно, ставлю превыше всего», – говорит Шерлок Холмс.[25] «Логос – наш Бог», – проводит черту аналогии Фрейд.

• Предыдущая
• 2/6
• Следующая