История русской риторики. Хрестоматия - Аннушкин Владимир Иванович - Страница 53

• Предыдущая
• 53/102
• Следующая

О произношении. О правилах произношения. О виде оратора вообще. О виде оратора в частях: о лице; о голосе; о выгоде; о движениях.

Печатается по изданию: Сперанский М. М. Правила высшего красноречия. – СПб., 1844. С. 5—15, 18,

23—25, 37, 42, 61–65, 151, 153, 158–160, 173, 207–211, 213–214.

Основание красноречия суть страсти. Сильное чувствование и живое воображение для оратора необходимы совершенно. И как сии дары зависят от природы, то, собственно говоря, ораторы столько же родятся, как и пииты. В самом деле, примечено, что у самых грубых народов вырывались черты, достойные величайших ораторов. Поставьте дикого, рожденного с духом патриотизма и независимости, и снабженного сильным воображением, – поставьте его в такое же сопряжение обстоятельств, в каком стоял Демосфен, – растрогайте его страсти, и дайте свободно излиться его душе: вы увидите в нем мысли высокие, сильные, поражающие; язык его будет убедителен; страсти, коими сердце его исполнено, разольются в его речи; и образом почти механическим он даст своим слушателям тот же удар и сообщит то же движение, коим душа его потрясается. Все различие между им и Димосфеном состоять будет только в том, что его мысли будут без связи, без искусства, разсеяны, не выдержаны; его речь будет сильна, но отягчена повторениями, без гармонии, без пощады для уха; и, чтоб принять его впечатления, надобно или иметь столько терпения, чтоб забыть все его недостатки, или быть столько неразборчивым, чтоб их не приметить, т. е. надобно быть самому диким. Человек со вкусом тонким и нежным, привыкший от высокого переходить к высокому не чрез сей тернистый путь холодного и простого, но чрез цветы и красоты нежного рода, будет восхищаться с ним в местах истинно красноречивых; но по окончании всей речи он скажет, что дорого за них заплатил, ибо веден был к ним чрез места сухие и скучные. Итак, чтоб целая речь в ушах просвещенных имела свое действие, мало к сему бросить по местам искры чувствия и силы; надобно сии места связать с другими, усилить мысли, поставить их в своем месте, поддержать выражение выражением и слово утвердить словом. И вот чему должно обучаться. Итак, места красноречивые вдыхает природа, т. е. надобно иметь сильное чувствие, или, что то же, надобно иметь живое воображение и огненные страсти. Чтоб их произвесть, дать им образ, оправить их, – если можно так сказать, – есть действие науки.

После всех сих замечаний справедливо, кажется будет д'Аламбертом сказать, что красноречие есть дар потрясать души, переливать в них свои страсти и сообщать им образ своих понятий.

Первое последствие сего определение есть то, что, собственно говоря, обучать красноречию не можно, ибо не можно обучать иметь блистательное воображение и сильный ум. Но можно обучать, как пользоваться сим божественным даром; можно обучать – позвольте мне сие выражение, каким образом сии драгоценные камни, чистое порождение природы, очищать от их коры, умножать отделкою их сияние и вставлять их в таком месте, которое бы умножало их блеск. И вот то, что собственно называется риторикою.

Я разделяю риторику, или средство усилить красноречие, на три рода: на чтение правил, чтение образцов и собственное в сочинении упражнение. Правила риторики бывают двояки: одни суть рабские списки того хода, какой наилучшие ораторы в своих сочинениях наблюдали; другия суть отважные действия ума, дробящего собственные свои удовольствия и покоряющего упрямое и своевольное воображение своим выкладкам. Одни суть плод исторического примечания и работа памяти; другия суть произведения философического духа, ничего не допускающего без причины и хотящего лучше знать мало, но основательно в началах, нежели много, но смешанно в последствиях. Сей философический дух умеет так раздроблять, что никогда не прикасается к своему удовольствию; он не смешивает пределов и судит о вещи в собственной ея системе; не прилагает математических начал к чувствию и не хочет заставить страсть умствовать. Он соглашается часто чувствовать, где не может изъяснить; но нигде не принудят его покориться предубеждению и верить, основываясь на едином только слове. Итак, есть в риторике своя метафизика – так, как в философии; она есть наука изъяснять из природы души те поражения, которые мы испытываем при слове; или она есть разрешение наших чувствий в сем роде на чувствие удовольствие и досады. Она древним была известна и составляла часть их философии, называемую эстетикою, или познанием красивого.<…>

Надобно очень различать кафедру философскую от кафедры церковной: с одной говорят уму, с другой сердцу. Но говорить уму и говорить сердцу суть два случая очень между собою различные, различные по выбору самого предмета и по образу его представления. По выбору предмета: вы говорите о союзе души с телом; вы изъясняете мнения философов; весите причины и сомнения; решите и доказываете, наконец убеждаете. Но какие страсти вы здесь будете возбуждать, какие поставите изображения, какие черты чувствия? Ваши примеры облегчат воображение, но воспалят ли его? Ваши подобия сделают вещь яснее, но оденут ли они слово ваше во всю его пышность, дадут ли ему все его великолепие? Ваш слог будет текуч и ясен, но где возьмете вы сию стремительность, увлекающую за вами все внимание ваших слушателей, сей вихрь уносящий их против воли? Наконец, вы просветите ум, но что скажете вы сердцу? Таким?то образом природа самого предмета часто запрещает нам совокуплять сии два рода красноречия.

Различный образ взирать на вещи постановляет второе межу ними различие. Вы говорите о вечности: говоря как философ, вы будите дробить ее понятия, отсекая двоемыслие, установлять истинный ее смысл, сражаться с противомыслящими, утверждать свое мнение; вы дадите воображению чрез подобия и примеры, сколько можно, способ понять тонкость его; вы успеете и сделаете прекрасное, собственно так называемое рассуждение. И вот что дает вам метафизическая сторона вечности. Но вы обратитесь на нравственную и будете говорите как оратор-философ. Вы отнесете ее к человеку; вы найдете в ней великие понятия о нашем предустановлении; вы составите его картину, покажете ее несчастному, вы прольете в душу его утешение, ибо скажете: «ты будешь счастлив, – вот твоя судьба»; вы покажете беззаконному и впустите в него сто фурий, ибо скажете: «трепещи, – вот предел твоих злодеяний!» Таким?то образом вы пройдете к сердцу, тронете начальную его пружину, и страсти примут свой ход: вы сделаете, собственно так называемое слово.

Самая даже нравственная сторона предмета может быть различна. – Я после предложу на сие пример. Сии два рода красноречия часто входят и часто не могут входить один в другой; часто мы проходим к сердцу через ум, а к уму через сердце. Это правда, говорить уму можно без посредства сердца, и есть случаи, в коих бы сие посредство было бы даже нелепо. Но самый трогательный предмет не может почти дать столько страстного, чтобы получить все действие от одного его, без посредства ума. Дело состоит в том, чтобы определить, которая их сих двух частей должна владычествовать в церковном слове?

Христианское учение можно разделить на два рода: на догматическое и нравственное. К первому относятся все истины Откровения, превышающие наш ум. Таковы суть: зачатие от Девы Бога, Его воплощение, Его Воскресение и пр. Сочинить проповедь о каком?нибудь догмате есть собрать места Священного Писания, его утверждающие. Ибо что другое здесь можно сказать, как не доказать Писание Писанием? разум не смеет сюда внесть святотатственного своего светильника. Но свесть сии места, собственно говоря, есть дело катехизиса, а не проповеди, а еще менее того дело красноречия. Под нравственным Христианским учением я разумею сии истины очищенной нравственности, которые проповедовал сошедший во Иудею вселенной Бог. Сии нравственные истины суть просты и известны всем. Итак, слушатель приходит в церковь с готовою истинною, но сия истинна в нем мертва?дело проповедника оживить ее. Слушатель может чувствовать ее, но не чувствует?дело проповедника заставить чувствовать ее. Ум его уже в ней уверен: требуется только перевесть впечатление с ума его на воображение и сухое понятие перелить в чувствие. К сему надобно разогреть его, раздуть в нем страсти, надобно говорить его сердцу.<… >

• Предыдущая
• 53/102
• Следующая