Город и город - Мьевиль Чайна - Страница 34

• Предыдущая
• 34/80
• Следующая

Рядом с выходом в Уль-Кому находится Храм Неизбежного Света. Я много раз видел его фотографии и, хотя послушно не-видел его, когда мы проезжали мимо, знал о его роскошных зубцах и чуть было не сказал Дьегещтану, что мне не терпится увидеть его в ближайшее время. Теперь свет, заграничный свет, поглотил меня, когда мы на большой скорости выехали из Связующего зала. Я смотрел во все стороны. Через заднее окно автомобиля Дхатта я уставился на храм. Удивительная и долгожданная неожиданность: я оказался в том же городе, что и он.

— Впервые в Уль-Коме?

— Нет, но давно не был.

Прошло много лет с тех пор, как я впервые проходил тесты: моя пропускная отметка давно истекла, да и сам паспорт, в котором она стояла, сделался недействительным. На этот раз я прошёл ускоренную ориентировку, двухдневную. В ней участвовали только я и различные преподаватели, улькомане из их бещельского посольства. Погружение в иллитанский язык, чтение различных документов по уль-комской истории и политической географии, ключевым вопросам местного права. Главным образом, как и наши эквиваленты, этот курс был нацелен на то, чтобы помочь бещельским гражданам справиться с потенциально травматическим фактом действительного пребывания в Уль-Коме, не-видя все свои знакомые окрестности, в которых мы находились всю остальную жизнь, и видя те здания рядом с нами, что десятилетиями старались не замечать.

— Педагогика акклиматизации значительно продвинулась с появлением компьютеров, — сказала преподавательница, молодая женщина, постоянно нахваливавшая мой иллитанский. — У нас теперь есть гораздо более утончённые методы работы, мы сотрудничаем с неврологами и всё такое прочее.

Мне предписали ускоренный курс, потому что я полищай. Обычные путешественники проходили традиционную подготовку, на которую требовалось значительно больше времени.

Меня усаживали в так называемый уль-комский тренажёр, кабинку с экранами вместо внутренних стен, на которые проецировались слайды и видео Бещеля с ярко освещёнными бещельскими зданиями, а их уль-комские соседи подавались с минимальным освещением и фокусом. На протяжении многих секунд, снова и снова, визуальное ударение реверсировалось для одних и тех же перспектив: Бещель отступал на задний план, а Уль-Кома представала в полном блеске.

Как можно было не думать об историях, на которых все мы выросли и на которых, несомненно, выросли и улькомане? Улькоманин и бещелька, познакомившиеся посреди Связующего зала, возвращаются к себе домой и осознают, что живут, гросстопично, дверь в дверь, всю жизнь сохраняя верность и одиночество, поднимаясь в одно и то же время, ходя по заштрихованным улицам близко друг к другу, словно пара, но оставаясь при этом каждый в своём городе, никогда не проделывая брешей, никогда вполне друг друга не касаясь, ни слова не произнося через границу. Передавались из уст в уста и сказки об отступниках, совершавших брешь и избегавших Бреши, чтобы жить между городами, не изгнанниками, но странниками, уклоняясь от справедливости и возмездия с помощью непревзойдённой незаметности. Роман Паланика «Дневник странника» был запрещён в Бещеле и, я уверен, в Уль-Коме, но, как и большинство, я бегло ознакомился с пиратским изданием.

Я прошёл тесты, со всей возможной быстротой указывая курсором на уль-комский храм, уль-комского гражданина, уль-комский грузовик доставки овощей. Это был слегка вызывающий материал, разработанный специально для того, чтобы уличить меня, если я случайно увижу Бещель. В этом не было ничего общего с теми занятиями, которые я посещал в первый раз. Не так давно эквивалентные тесты включали вопрос об отличиях национального характера улькоман и предложение определить, кто на различных фотографиях со стереотипной физиономией является улькоманином, бещельцем или «другим» — евреем, мусульманином, русским, греком, кем угодно, в зависимости от этнической озабоченности времени.

— Видели храм? — спросил Дхатт. — А вот там когда-то был колледж. Это многоквартирные дома.

Он тыкал пальцем в здания, встречавшиеся нам на пути, велев своему шофёру, которому меня не представил, проехать разными маршрутами.

— Странно? — спросил он меня. — Представляю, как это должно быть необычно.

Да. Я смотрел на то, что показывал мне Дхатт. Не-видя их, конечно, я, однако, не мог не осознавать всех знакомых мест, мимо которых гросстопично проезжал, улиц, по которым регулярно ходил и которые теперь отстояли от меня на целый город, кафе, завсегдатаем которых я был, но в другой стране. Теперь они находились для меня на заднем плане, вряд ли присутствуя больше, чем Уль-Кома, когда я был дома. Я затаил дыхание. Бещель был невидим. Я забыл, на что он похож, пытался и не мог себе представить. Видел только Уль-Кому.

Был день, так что свет лился с пасмурного холодного неба, он не был всполохами неона, виденными мною в столь многих программах о соседней стране, которую, по явному убеждению производителей, нам было проще визуализировать в её яркой ночи. Но и этот пепельный дневной свет выхватывал всё больше и больше живых красок, чем в старом Бещеле. Старый город Уль-Комы был, по крайней мере, наполовину преобразован в финансовый район, и причудливые линии деревянных крыш сочетались с зеркальной сталью. Местные уличные торговцы, носившие платья и заплатанные рубашки и брюки, продавали рис и мясо на шампурах элегантным мужчинам и женщинам (мимо них мои невзрачные соотечественники, которых я старался не-видеть, шли своей дорогой к более тихим местам в Бещеле) в дверных проёмах из стеклоблоков.

После мягкого осуждения со стороны ЮНЕСКО, покачивания пальцем, связанного с некоторыми европейскими инвестициями, в Уль-Коме недавно приняли законы зонирования, чтобы остановить архитектурный вандализм, вызванный временем бума. Некоторые из самых уродливых последних построек даже снесли, но всё же традиционные барочные завитки достопримечательностей Уль-Комы выглядели едва ли не жалко рядом с гигантскими молодыми соседями. Как и все жители Бещеля, я привык делать покупки в иностранных тенях иностранного преуспевания.

Повсюду звучал иллитанский — в беглых комментариях Дхатта, от продавцов, таксистов и сыплющих оскорблениями местных шофёров. Я осознал, как много брани я не-слышал на заштрихованных дорогах, находясь дома. У каждого города в мире имеется своя дорожная грамматика, и, хотя мы ещё не достигли сплошных уль-комских областей, а стало быть, у этих улиц были те же размеры и очертания, как у тех, которые я знал, это чувствовалось в крутых поворотах, выполнять которые здесь было сложнее. Находиться, видя и не-видя, в Уль-Коме было странно ровно в той мере, как я ожидал. Мы ехали по узким переулкам, в Бещеле менее загруженным транспортом (пустынным там, хотя очень оживлённым в Уль-Коме) или предназначенным только для пешеходов. Наш клаксон не смолкал.

— Отель? — спросил Дхатт. — Наверное, желаете принять душ да перекусить, не так ли? Куда же тогда? Я знаю, у вас должно быть некоторое представление. Вы хорошо говорите по-иллитански, Борлу. Лучше, чем я по-бещельски.

Он рассмеялся. Я достал записную книжку.

— У меня есть кое-какие мысли. Места, куда я хотел бы попасть. Вы получили досье, что я посылал?

— Конечно, Борлу. Обширное, не так ли? Вот о чём вы думаете? Я ничего не утаю от вас из того, что мы успели, но, — он поднял руки, притворно сдаваясь, — правда состоит в том, что рассказать я могу совсем не много. Мы полагали, что будет вызвана Брешь. Почему вы не передали им это дело? Любите всё делать сами? — Смех. — Во всяком случае, мне поручили заниматься всем этим только пару дней назад, так что не ожидайте слишком многого. Но сейчас мы в деле.

— Есть уже какие-нибудь соображения о том, где её убили?

— Не так много. Имеется только запись камеры видеонаблюдения, где этот фургон проезжает через Связующий зал; не знаем, куда он потом направился. Никаких намёков. Во всяком случае, вещи…

• Предыдущая
• 34/80
• Следующая