Город и город - Мьевиль Чайна - Страница 40

• Предыдущая
• 40/80
• Следующая

У появлявшихся из-под земли улькоман перехватывало дух от холода, и они ёжились в своих шерстяных пальто. В Бещеле, я знал это, — хотя и пытался не-видеть бещельцев, которые, несомненно, сходили с надземной станции Ян-делус, случайно расположенной в нескольких десятках метров от станции уль-комской подземки, — народ ходил в меховых одеяниях. Среди уль-комских лиц встречались те, что я принимал за азиатские или арабские, было даже несколько африканцев. Много больше, чем в Бещеле.

— Открытые двери?

— Вряд ли, — сказал Дхатт. — Уль-Кома нуждается в людях, но все, кого вы видите, были тщательно проверены, прошли испытания, знают, что почём. У некоторых из них есть дети. Уль-комские негритята!

Он рассмеялся, довольный.

— У нас их больше, чем у вас, но не потому, что мы слабы.

Он был прав. Кому хотелось переезжать в Бещель?

— А как насчёт тех, что не сводят концы с концами?

— Ну, у нас есть лагеря, как и у вас, здесь и там, по окраинам. ООН не в восторге. Международная Амнистия тоже. Может, вам и об условиях рассказать? Курить хотите?

В нескольких метрах от входа в кафе стоял табачный киоск. Я не осознавал, что не свожу с него глаз.

— Да не то чтобы очень. А вообще-то да. Из любопытства. По-моему, никогда не курил уль-комских сигарет.

— Погодите.

— Нет, не вставайте. Я больше не курю: бросил.

— Да ладно, считайте это этнографией, вы же не у себя дома… Извините, всё, прекратил. Сам ненавижу тех, кто так поступает.

— Как — так?

— Всучивают курево тем, кто бросил. К тому же сам я вообще не курю. — Он рассмеялся и сделал глоток. — Тогда бы вы, самое меньшее, чертовски сокрушались по поводу своего успеха в бросании. Мне же надо возмущать вас просто так, вообще. Вредный маленький негодяй, вот я кто.

Он снова рассмеялся.

— Послушайте, я сожалею о том, что, знаете ли, вот так вломился…

— Просто я думаю, что нам нужны протоколы. Не хочу, чтобы вы подумали…

— Спасибо.

— Ладно, не беспокойтесь, — сказал он. — Как насчёт того, чтобы я обработал следующего?

Я смотрел на Уль-Кому. При такой сильной облачности не должно быть так холодно.

— Вы сказали, у того парня, Цуеха, есть алиби?

— Да. Я попросил проверить. Большинство охранников женаты, и за них поручатся их жёны, что, ясное дело, ничего не стоит, но ни у кого из них мы не обнаружили связей с Джири, разве что кивали друг другу в коридоре. А этот, Цуех, в ту ночь был в городе вместе с кучей аспирантов. Он достаточно молод, чтобы с ними брататься.

— Удобно. И необычно.

— Конечно. Но он ни к чему не имеет отношения. Парнишке девятнадцать. Расскажите мне о фургоне.

Я изложил всё снова.

— Свет, мне что, придётся поехать вместе с вами? — спросил он. — Похоже, мы ищем кого-то в Бещеле.

— Кто-то в Бещеле перегнал фургон через границу. Но мы знаем, что Джири убили в Уль-Коме. Значит, если только не случилось так, что кто-то убил её, поспешил в Бещель, угнал фургон, помчался обратно, схватил её, опять помчался обратно, чтобы выбросить тело — а почему, могли бы мы добавить, они выбросили тело именно там, где выбросили? — нам представляется трансграничный телефонный звонок, за которым следует услуга. Стало быть, подозреваемых двое.

— Или имела место брешь.

Я переменил позу.

— Да, — сказал я. — Или брешь. Но из того, что нам известно, следует, что кто-то предпринял немалые усилия, чтобы избежать бреши. И дать нам об этом знать.

— Пресловутая запись. Забавно, как это она всплыла…

Я посмотрел на него, но он, похоже, не насмехался.

— Правда же?

— Да ладно, Тьядор, чему здесь удивляться? Кто бы это ни сделал, он достаточно умён, чтобы не мараться о границы, он позвонил кому-то на вашей стороне, и теперь хрен какая Брешь явится за ним. Это было бы нечестно. Значит, у них есть какие-то помощнички в Связующем зале, в дорожной службе или ещё где-то, и они шепнули им, в какое время пересекут границу. Бещельские бюрократы — они ведь небезупречны.

— Едва ли.

— Значит, к этому склоняетесь. Понимаю, тогда не всё так грустно.

При таком раскладе заговор был бы менее значительным, чем некоторые другие маячившие возможности. Кому-то известно, какие надо искать фургоны. Кто-то покорпел над кучей видеозаписей. Что ещё? В этот студёный, но приятный день, когда холод смягчал уль-комские краски до уровня оттенков повседневности, видеть на каждом углу Оркини было трудно и представлялось нелепым.

— Давайте вернёмся, — сказал он. — Охотясь за этим чёртовым водителем фургона, мы ничего не добьёмся. Надеюсь, этим занимаются ваши люди. У нас ничего нет, кроме описания фургона, а кто в Уль-Коме признается в том, что видел, хотя бы предположительно, бещельский фургон, неизвестно, имевший или не имевший разрешение там находиться? Итак, давайте вернёмся к исходной точке. Когда вы сдвинулись с места? Когда она перестала быть неизвестным трупом? С чего это началось?

Я смотрел на него. Внимательно смотрел на него и обдумывал порядок событий. У меня в номере лежали записи, сделанные со слов супругов Джири. Адрес её электронной почты и номер телефона имелись у меня в записной книжке. У них не было тела дочери, и они не могли вернуться, чтобы его забрать. Махалия Джири лежала в морозильной камере, ожидая. Меня, можно сказать.

— С телефонного звонка.

— Да? От стукача?

— … Вроде того. По его наводке я вышел на Дродина.

Я видел, что он помнит досье, а там это описано не так.

— Что такое вы… На кого?

— Что ж, в этом-то и дело. — Я взял долгую паузу. Наконец посмотрел на стол и стал чертить какие-то фигуры в пролитом чае. — Я не уверен, что… Звонок был отсюда.

— Из Уль-Комы?

Я кивнул.

— Что за чёрт? От кого?

— Не знаю.

— Почему он позвонил?

— Увидел наши плакаты. Да. Наши плакаты в Бещеле.

Дхатт наклонился ко мне.

— Чёрта лысого он увидел. Кто?

— Вы понимаете, что ставите меня…

— Конечно, понимаю. — Он был полон решимости, говорил быстро. — Конечно, понимаю, но выкладывайте, вы полицейский, не думаете же вы, что я стану вас подставлять? Между нами. Кто это был?

Это не мелочь. Если я соучастник бреши, теперь он становился соучастником соучастника. Не похоже, чтобы он нервничал по этому поводу.

— По-моему, это был кто-то из унифов. Знаете, унификационисты?

— Он так и сказал?

— Нет, но дело в том, что он говорил и как он это говорил. Во всяком случае, я знаю, что он совершенно этого не хотел, но именно это вывело меня на правильный путь… Что?

Дхатт откинулся на стуле. Он быстрее барабанил пальцами и не смотрел на меня.

— Чёрт, это кое-что. Не могу поверить, что вы не упомянули об этом раньше.

— Постойте, Дхатт…

— Хорошо, я вижу — вижу, что это даёт нам некоторое преимущество.

— Я понятия не имею, кто это был.

— Время у нас ещё есть, может, мы сумеем это представить и объяснить, что вы просто немного опоздали…

— Что представить? У нас ничего нет.

— У нас есть некий мерзавец-униф, который кое-что знает, вот что у нас есть. Пойдём.

Он стоял, позвякивая ключами от машины.

— Куда?

— Расследовать, чёрт возьми!

— Само, чёрт возьми, собой, — сказал Дхатт.

Включив сирену, он нёсся по улицам Уль-Комы.

Поворачивал, выкрикивая оскорбления в адрес разбегавшихся уль-комских прохожих, без слов огибая бещельских пешеходов и автомобили, с бесстрастной тревогой проскакивая мимо иностранных машин с чрезвычайными правами. Если бы мы столкнулись с одной из них, случилась бы бюрократическая катастрофа. Брешь сейчас была совсем некстати.

— Яри, это Дхатт, — прокричал он в мобильник. — Есть какие-нибудь сведения о том, где в данный момент унифы? Отлично, спасибо.

Он захлопнул телефон.

— Похоже, по крайней мере, некоторые. Я, конечно, знал, что вы говорили с бещельскими унифами. Читал отчёт. Но какой же я дурень! — Он постучал себя по лбу основанием ладони. — Не пришло в голову пойти и поговорить с нашими доморощенными козликами. Хотя, конечно, эти мерзавцы, мерзавцы, что хуже любых других — а у нас есть своя доля мерзавцев, Тьяд, — все друг с другом общаются. Я знаю, где они тусуются.

• Предыдущая
• 40/80
• Следующая