Мир Гаора (СИ) - Зубачева Татьяна Николаевна - Страница 47

   Гаор смог спуститься, пройти в спальню, снять комбез, повесить его, разуться. Вокруг обычная вечерняя суета. Но ему... ему ни до чего... Он постоял, держась за стояк.

   - Эй, Рыжий, чего ждёшь, айда лопать...

   - Паря, поесть надо, свалишься...

   Голоса доходили до него глухо, понимать сказанное мешала боль. Он оттолкнулся от стояка и пошёл в уборную. Неужели, эта сволочь отбила ему почки. Тогда конец.

   Крови не было, но боль такая, что он заткнул себе рот кулаком и так постоял, пережидая, пересиливая её. А когда вернулся в спальню, там никого не было, все ушли на ужин. Нет, не пойдёт, есть он всё равно не может, съеденное за обедом вот-вот наружу попросится. Надо лечь. Полежать и отлежаться. Гаор подошёл к своей койке, взялся за край и попробовал подтянуться. И вскрикнув от боли, сорвался и полетел в темноту...

   Мать уже начала раздавать кашу, а Рыжего всё не было. К столу не опаздывали. Плохо парню, конечно, но чтоб на еду не пришёл... И остальные не начинали есть, поглядывая на миску с воткнутой в кашу ложкой перед пустотой.

   - Ой, - сказал кто-то, - как покойнику на помин поставили.

   Бледный Зуда - с ним весь день никто не разговаривал - совсем съёжился, не решаясь поднять глаза. Одна из девчонок вдруг сорвалась с места, схватила миску Рыжего и бросила её перед Зудой.

   - На! Жри! Чтоб его кусок тебе поперёк глотки твоей поганой стал! - выкрикнула она и выбежала из столовой.

   - А чего она? - удивлённо спросил Тукман.

   - Ешь давай, - ответил Старший, - какой с тебя спрос.

   Зуда сидел неподвижно, не смея взять ложку, да и остальные ели как-то неуверенно. Не было слышно обычной трескотни и смеха за женским столом. Только Тукман радостно молотил кашу, поглядывая на стоящие перед Зудой миски.

   - Ой, - вдруг влетела в столовую та самая девчонка, - ой, Мамушка, он лежит и не кричит даже. Я его тронуть побоялась...

   - Цыц, - встала Мать. - Садись и ешь, стрекотуха. Старший, Матуха, пошли.

   Старший воткнул ложку в недоеденную кашу и встал.

   - Все ешьте, - бросила Мать через плечо, выходя из столовой.

   Но хоть звала она из мужчин только Старшего, сорвался следом за ней Плешак, на ходу бросив соседям:

   - Напарник он мой.

   За Плешаком, разумеется, Булан, Зайча и Полоша как соседи, И в мужскую спальню они вошли целой гурьбой.

   И сразу увидели его. Он лежал на полу возле койки, раскинув руки, в одном белье и часто мелко дышал, вскрикивая при попытке вздохнуть. Мать наклонилась над ним, осторожно похлопала по щеке.

   - Рыжий, очнись, Рыжий.

   Он словно не услышал её.

   - Никак оммороком вдарило? - неуверенно предположил Плешак.

   - Да как бы не хуже, - ответила Матуха, отодвигая Мать и присаживаясь на корточки рядом с распростёртым телом.

   Она осторожно положила ему руку на грудь, нащупывая ладонью сердце. Он застонал, не открывая глаз. Матуха подняла голову, снизу вверх посмотрела на Мать.

   - Решай, Мать, вытаскиваем, али пускай?

   - Да как это пускай?! - даже взвизгнул Плешак, - парень за всех можно сказать, да за чужую глупость...

   - Заткнись, Плешак, - остановила его Матуха. - Не Тукман же ты. Решай, Мать.

   - Воду просить будем? - задумчиво спросила Мать, глядя на Матуху.

   - Больше здесь некого. А парня жалко. Ни за что попал.

   - Давай, - кивнула Мать и повернулась к мужчинам. - Попробуем вытащить его. Делать всё будете по нашему слову.

   Мужчины кивнули.

   - Сейчас разденем его, - встала Матуха, - и на койку пока положим. Где его?

   - Вона, верхняя, - показал Полоша. - Видно лечь хотел и упал.

   - Говоришь много. Пока к тебе положим. Помогайте, мужики.

   Старший и Полоша, отодвинув женщин, подняли тяжёлое тело и положили ни койку Полоши.

   - Разденем мы его сами, - командовала Матуха, - Плешак, воду горячую из всех кранов в душевой пусти.

   - И есть идите, - строго сказала Мать. - Старший, скажешь там.

   Матуха и Мать вдвоём наклонились над неподвижным телом и стали его раздевать. Он не сопротивляясь, тихо стонал.

   - Уж не знаю, за что и тронуть его, - вздохнула Мать, - смотри, Матуха, кудри развились.

   - Одеяло его возьми, - ответила Матуха, - прикроем его пока, - и осторожно погладила прилипшие к бледному лбу тёмно-рыжие прядки. - Нет, Мать, молод он для Ирий-сада, не пущу!

   - Как скажешь, - ответила Мать, бережно, чтоб мягче легло, накрывая обнажённое тело одеялом, - тут ты главная. А синяков-то нет. И не распухло нигде.

   - Внутри они у него, - ответила Матуха, - изнутри и пухнет, оттого и есть не мог. Пошли, Мать, до отбоя успеть надо.

   Столовая встретила их настороженно выжидающим молчанием.

   - Всем есть и быстро выметаться, - скомандовала Мать. - Маманя, посуду пусть без тебя моют. Мужики, где хотите, но чтоб его не трогать и в мыльную, пока не скажем, не заходить. Старший, за Тукманом следи, с него и не то станется.

   - Я пригляжу, - сказал Тарпан.

   - Раньше приглядывать надо было, - отрезала Мать, - ну да что теперь.

   Ели все быстро, без обычных смешков и разговоров. И из-за стола встали, не благодаря Мать, только молча кланяясь.

   В спальню мужчины заходили осторожно и, косясь на койку Полоши, рассаживались по своим, сбиваясь в компании земель и бригад. Зуда сидел на своей койке, и вокруг него было пусто: ближайшие соседи пересели к другим. И говорили все тихо, полушёпотом. Даже Махотка не пошёл, как обычно, в коридор зубоскалить с девками, а смирно сидел рядом с Мухортиком, и так щуплым, а сейчас словно истаявшим от страха и ожидания.

   Матери вошли все вместе, вшестером, все с распущенными волосами в одних белых рубашках-безрукавках. Тукман открыл было рот, но Тарпан быстро пригнул его голову к своим коленям.

   - Не смотри, нельзя, - шепнул он.

   Тукман послушно зажмурился. Остальные, сидели неподвижно, отводя глаза.

   Матери подошли к койке Полоши, сняли одеяло, дружно подняли и поставили на ноги бессильно обвисающее тело. Окружив, поддерживая, подпирая его своими телами, повели в душевую.

   Когда за ними закрылась дверь, Старший перевёл дыхание.

   - Так, мужики, не шуметь и не заходить. А в остальном, что хотите.

   - Знаем, - откликнулся за всех Тарпан и отпустил Тукмана. - Давай в чет-нечет играть.

   - Давай, - согласился Тукман, очень обрадованный таким предложением. Обычно с ним никто играть не хотел.

   Сквозь боль и беспамятство Гаор чувствовал, что его трогают, но не то что оттолкнуть эти руки, даже закричать не мог, силы не было, он как истаивал, растворялся в затопляющей его боли. Остатки сознания как лоскуты снега в горячей воде, сейчас растают, и ничего уже не будет, ни боли, ничего... Умирать не больно... пока болит, ты живой, скоро боль кончится, осталось немного... надо потерпеть, немного потерпеть...

   Над ним зазвучали голоса.

   - Потерпи, парень...

   - Кладём его...

   - Ох, сволочь какая, что сделал...

   - Руки клади...

   Жарко, как же жарко, нечем дышать...

   Широко раскрытым ртом Гаор хватал влажный горячий воздух, и не мог вдохнуть, протолкнуть застрявший в даже не в горле, а в груди комок.

   Чья-то ладонь мягко касается его лица и волос. Это было, когда-то было... Он со стоном открывает глаза. Горячий белый туман, и в этом тумане странные белые фигуры. Женщины? Но почему они... такие?

   -Как звать тебя?

   - Рыжий, - стоном вырывается из сразу пересохшего горящего рта.

   - А раньше как звали?

   Раньше это до рабства? Зачем это?

   - Гаор... Гаор Юрд...

   - Нет, нельзя, не придет Мать-Вода на такое.

   - Да уж, не имя, карканье воронье.

   Звучат странные непонятные слова, чьи-то руки гладят, растирают ему ступни и кисти, почему-то становится легче дышать.

   - Материно имя назови, как мать звала?