Вам вреден кокаин мистер Холмс - Мейер Николас - Страница 19
- Предыдущая
- 19/44
- Следующая
— Личный кабинет — самое лучшее место для того, чтобы изучать характер хозяина, — начал он тоном профессора анатомии, объясняющего ученикам особенности строения скелета. — Толстый слой пыли свидетельствует о том, что никто, кроме вас, не появляется здесь. Сюда не разрешается заходить даже горничной, иначе она просто не допустила бы этого, — сказал он, ведя пальцем по переплетам книг. Кончик пальца почернел.
— Продолжайте, пожалуйста, — попросил Фрейд восторженно.
— Хорошо. Человек, интересующийся религией и обладающий хорошей библиотекой, обычно держит книги по этой теме вместе. Однако я вижу, что Коран, английская Библия, Книга мормонов и все прочие похожие издания стоят в одном конце комнаты, а прекрасно переплетенные тома Талмуда и Библии на иврите — в другом. Очевидно, они не просто входят в круг ваших интересов, но являются чем-то более важным. Какое еще можно предложить этому объяснение, как не то, что вы исповедуете иудаизм? Подсвечник на девять свечей у вас на столе лишь убеждает меня в правильности такого толкования. Кажется, он называется менорой?
О том, что вы учились во Франции, я узнал, увидев огромное количество книг по медицине на французском, включая несколько трудов, написанных неким Шарко. Медицина сегодня достаточно сложная наука, чтобы каждый мог позволить себе изучать ее на иностранном языке ради собственного удовольствия.
Однако нет никаких сомнений, что вы провели над этими книгами много часов — все они изрядно потрепаны. Спрашивается, где еще студент, говорящий по-немецки, мог бы заниматься по французским учебникам, как не во Франции? Беру на себя смелость сделать и более далеко идущее предположение. Если мне не изменяет память, Шарко — наш современник. Его книга потрепана больше других, не свидетельство ли это, что он был вашим учителем? Или же его труды имели для вас большое значение в развитии ваших собственных идей? Само собой разумеется, — продолжал Холмс все тем же сухим, учительским тоном, — что только незаурядный ум способен постичь тонкости медицины на иностранном языке, не говоря уже о том, чтобы ознакомиться со всеми областями знания, представленными в этой библиотеке.
Он прошелся по комнате так, будто это была не комната, а лаборатория, и продолжил лекцию, изредка поглядывая на нас.
Фрейд наблюдал за ним, откинувшись назад и переплетя пальцы на животе. Он с трудом сдерживал улыбку.
— То, что вы читаете Шекспира, я заключил из того, что книга стоит вверх ногами. Ее трудно не заметить здесь, среди английской литературы. Но то, что вы не поставили этот том на место как подобает, подсказало мне, что вы собирались достать его снова в ближайшем будущем; сдается мне, вы любите перечитывать его. Что касается русского писателя...
— Достоевского, — подсказал Фрейд.
— Да, Достоевского... Отсутствие пыли на томе, между прочим, ее нет и на Шекспире, свидетельствует о вашем к нему интересе. То, что вы врач, мне стало совершенно ясно, стоило лишь взглянуть на диплом, висящий на стене. Вы больше не практикуете — мы застали вас дома средь бела дня, вы свободно располагаете временем, ваш день не расписан по минутам. Вас лишили членства различные медицинские общества — небольшие прямоугольные пятна на стенах, отличающиеся по цвету от остальной краски, а также пыль по краям ясно показывают, где находились почетные дипломы. Что может заставить человека убрать с глаз долой свидетельства своих успехов? Только то, что он перестал быть членом разнообразных обществ, работать в больницах и так далее. А почему, если он однажды приложил немало усилий, чтобы достичь этого? Он мог бы разочароваться в одном научном обществе, ну в двух из них, но чтобы во всех сразу — маловероятно. Из этого я заключаю, что дело было не в вас, доктор, а в тех, кто предложил вам выйти из состава членов. Что же могло заставить их сделать это — притом всех сразу, о чем свидетельствует опустевшая стена? Вы спокойно живете в городе, где все это случилось, значит, — вы сделали нечто такое в своей профессиональной области, что опорочило вас в их глазах и заставило расстаться с ними.
Что послужило тому причиной? Не имею ни малейшего представления, однако ваша библиотека, как я уже сказал, свидетельствует о вашем недюжинном, пытливом и блестящем уме. Поэтому берусь предположить, что всему виной некая смелая теория, слишком смелая, чтобы быть воспринятой современной медицинской мыслью. Возможно, эта теория связана с исследованиями Шарко, по всей видимости, оказавшего на вас большое влияние. Однако за это я не могу поручиться, в отличие от вашего семейного положения. Символ супружества сверкает у вас на левой руке, а ваш балканский акцент указывает на то, что вы выросли в Венгрии или Моравии. Не знаю, может быть, я и упустил нечто важное.
— Вы еще упомянули, что у меня есть чувство собственного достоинства, — заметил Фрейд.
— Я очень на это надеюсь, — ответил Холмс. — Пришел я к такому заключению на том основании, что вы сочли необходимым снять со стен все почетные знаки и прочие награды всех обществ, что отвергли вас. У себя-то дома вы могли бы оставить их на своих местах и воспользоваться ими втихаря к собственной выгоде.
— А моя страсть к картам?
— Это гораздо более тонкое наблюдение, но я не стану оскорблять ваш интеллект описанием, как узнал об этом. Лучше скажите прямо, зачем меня привезли к вам? Ведь не для разгадки таких простейших головоломок?
— Я уже спрашивал вас, — сказал Фрейд с улыбкой, все еще пребывая в восхищении от способностей Холмса, — как вы думаете, почему вас привезли сюда?
— Я теряюсь в догадках, — ответил Холмс, опять становясь резким. — Если вам нужна помощь — так и скажите, я сделаю все, чтобы помочь вам, однако мне по-прежнему неясно, для чего вам понадобилось прибегать к моим услугам таким странным образом...
— Вот здесь-то как раз логика вам изменяет, — осторожно заметил доктор. — Вы неопровержимо точно доказали, что я не испытываю никаких затруднений. За исключением чисто профессиональных, о которых вы также упомянули, — поправился он, кивнув большой головой на стену, где когда-то находились почетные дипломы. — Кроме того, как вы совершенно правильно заметили, способ, который был использован, чтобы доставить вас сюда, до крайности необычен. Очевидно, мы предполагали, что вы не согласитесь приехать по своей воле. Вам это ни о чем не говорит?
— Только о том, что я бы действительно не поехал, — ответил Холмс неохотно.
— Именно так. А почему? Не из-за опасений ли, как бы мы не причинили вам зла? Я мог оказаться вашим врагом; профессор Мориарти тоже мог. И даже — прошу меня простить — доктор Ватсон. Но мог ли оказаться в числе врагов ваш собственный брат? Насколько вероятно то, что мы все вдруг оказались в заговоре против вас? Да и с какой стати? Если мы не собираемся вредить вам, так, может быть, желаем добра? Это вам не приходило в голову?
— Какого же добра вы мне хотите?
— А сами не догадываетесь?
— Я никогда не гадаю. Но теперь я, право, в растерянности.
— Вот как? — Фрейд откинулся на спинку кресла. — В таком случае вы кривите душой, Холмс. Страдая от ужасного порока, вы, вместо того чтобы признать собственную вину, предпочитаете винить во всем своих друзей, которые объединились с единственной целью помочь вам. Вы разочаровываете меня, сэр. Неужели передо мной тот самый Холмс, о котором доводилось читать? Неужели это тот человек, который восхищал меня не только своим умом, но и храбростью, стремлением к справедливости и состраданием к обиженным? Я не могу поверить, будто вы настолько подчинились власти наркотика, что даже в глубине сердца не признаетесь самому себе в своем недуге. Как и в том лицемерии, с которым проклинаете верных друзей, которые из любви к вам и стремления к вашему благополучию уже сделали так много ради вас.
У меня перехватило дыхание. За все то время, что я знал Холмса, никто и никогда не говорил с ним подобным образом. Сначала я боялся вспышки ярости. Однако, в отличие от Зигмунда Фрейда, я недооценил Холмса.
- Предыдущая
- 19/44
- Следующая
