Восьмой ангел - Нечаева Наталья Георгиевна - Страница 77

Вдруг «опель» резво рванул вперед, из чего и Ольга, и отец Павел сделали вывод, что мука мученическая наконец-то закончилась. «Волга» радостно рыкнула и понеслась по ухабистому асфальту. После перенесенных тягот изрядно раздолбанное шоссе показалось едва ли не американским автобаном, зеркально зализанным и идеально ровным.

— До Лоухов — двадцать километров, — радостно оповестил отец Павел, — это последний карельский поселок, дальше уже Мурманская область. Время мы, конечно, потеряли, но все равно успеем. Даже с запасом. Дорога пустая, никто не помешает.

Священник ошибся во второй раз. Не успели они отмотать очередную десятку, как в свете фар ярко полыхнул аварийный треугольник.

— Остановимся? — сам у себя спросил отец Павел. — Может, помощь нужна?

Ольга предусмотрительно промолчала, хотя останавливаться и снова терять драгоценное время ей никак не хотелось.

Метрах в пяти от выставленного на дорогу знака горел слабенький костер, возле огня копошилась какая-то фигура.

«Волга» притормозила, фары осветили покоцанный долгими дорогами некогда белый зад старенького микроавтобуса. Фигура от костра метнулась к машине.

— Друг, — кинулся к выходящему из машины батюшке мужик в лохматой зимней шапке, — горяченького ничего нет? Кукую тут с вечера. Помощь жду. Коробка передач накрылась. Из гаража обещали приехать, отбуксировать, да, видно, решили утра дождаться. Я замерз, зуб на зуб не попадает. Ни пожрать, ни чаю — ничего нет… И ни одна собака не остановится, чтоб помочь! Ну что за люди!

— Сейчас я тебе кофейку дам, — развернулся к машине отец Павел. — Олюшка, достань-ка термос, на заднем сиденье…

Он наклонился к окну, радостный мужик подошел ближе, тоже склонил голову.

Неяркий свет салонной лампочки упал на лицо. Ольгина рука, вытягивающая термос, замерла.

— Батюшка, поехали! — вдруг зло бросила Славина. — Обойдется!

— Как это? — изумился священник. — Что ты говоришь, дитя мое?

— Это он!

— Кто — он? — недоуменно уставился на девушку отец Павел.

— Да тот самый, кто меня на дороге бросил! Пусть теперь сам покукует.

Мужик, услышав раздраженный Ольгин выкрик, косо взглянул на нее и отодвинулся в тень.

Священник же, чуть помедлив, открыл заднюю дверь, достал термос, протянул мужику.

— Бери, грейся.

— Сейчас я в кружку налью, — смущенно засуетился тот. — А вы, девушка, простите меня, торопился очень, да и тяга у меня не та, чтоб вашу машину вытянуть. Бес попутал. Вот и наказал меня Бог.

— Забирай, — махнул рукой батюшка, всовывая в скрюченные ладони мужика термос. — Кто знает, сколько тебе еще тут торчать. Может, с нами до поселка доедешь?

— Не могу, у меня тут груз.

— Позвонить кому? Поторопить с помощью?

— Да есть у меня телефон, говорят, выехали. Теперь дождусь! Спасибо, добрые люди, век не забуду!

— Ну, Бог в помощь, — пожал протянутую руку священник. — Грейся. — Уселся в машину, закрыл дверь, повернулся к Ольге. — Чего насупилась?

— Конечно, — проворчала та. — Он меня на дороге бросил, а мы ему — кофе…

— Так он за свое зло уже наказан, — ласково улыбнулся батюшка. — Зачем же добавлять?

— Ну да, — Ольга зло сжала кулачки. — Как там у вас? Ударили по одной щеке, подставь другую. Вот они и плодятся, нелюди! А получил бы разок по заслугам, в другой раз задумался бы…

— Дитя мое, — строго и внимательно взглянул на нее спутник, — смысл этих слов Христа не в том, чтобы потворствовать злу, позволяя безнаказанно обижать себя, а в том лишь, что на зло нельзя отвечать злом.

— А как же библейское «мера за меру»? — запальчиво бросила девушка.

— Мне очень нравится одно выражение, — спрятал улыбку в бороду отец Павел. — «Никогда не деритесь со свиньей. Вы обязательно перепачкаетесь, а свинье это нравится».

— Вы меня хотите запутать? — нахмурилась Славина.

— Наоборот. Подставить другую щеку — значит твердо понимать, на что стоит реагировать, а на что — нет. Конечно, ты можешь дать втянуть себя в драку, но зачем? Зачем уподобляться свинье, если у тебя — своя правда? Истина незыблема, она не нуждается в защите. А мера — это мудрость, которую порождает знание истины. Вот если бы сейчас тот мужик, или кто другой, стал убеждать тебя в том, что не надо ехать в Мурманск, начала ли бы ты с ним спорить, доказывая свою правоту?

— С какой стати?

— Ну, а если бы он кинулся драться, пытаясь тебя остановить, обзывал бы тебя, хулил?

Ольга представила себе эту картину и усмехнулась.

— Я бы просто объехала его, как камень.

— То есть подставила бы другую щеку. — Священник удовлетворенно выжал сцепление и уверенно тронул автомобиль вперед.

Славина еще продолжала невнятно и обиженно бубнить себе под нос что-то типа: не надо сравнивать несравнимое, в огороде бузина, а в Киеве дядька, видно, заново переживая унижение, страх, растерянность и безысходность, испытанные на дороге сутки назад. Потом снова не выдержала.

— Все правильно! Он сейчас отогреется, домой приедет, отоспится и все забудет! Да еще и потешаться станет.

— Над чем? — с любопытством спросил священник.

— Надо мной, над вами. Да над всеми такими… кроткими!

— Пусть себе потешается, — отмахнулся батюшка. — Но мы-то с тобой знаем, что именно кроткие наследуют Землю!

— Да бросьте вы! — выдохнула девушка. — Еще одна церковная уловка! Вас сана лишили, жизнь испоганили, на мытарства обрекли, а вы упиваетесь своей кротостью! Тешитесь мыслью, что на том свете воздастся! А как же! Христос терпел и нам велел!

— Дитя мое, — голос отца Павла стал неожиданно жестким. — Кротость — не беспомощность и не слабость. Кротость — это способность генерировать силу любви и творить с ее помощью ту самую собственную реальность, о которой мы говорили. То есть зло превращать в добро одной лишь силой любви. Ты обязательно в этом убедишься. Это — один из самых великих даров Бога.

— Если следовать вашей логике, — не унималась Ольга, — то зачем мы торопимся в Мурманск? Зачем хотим остановить Рощина? Раз по вселенскому закону мы не имеем права ни вмешиваться, ни судить, ни наказывать?

Священник плавно затормозил, остановил машину, повернулся к спутнице.

— Разве ты спешишь в Мурманск, чтобы осудить или наказать? А может, отомстить?

— Нет… — Славина замолчала, подыскивая слово. — Предотвратить… Не дать Рощину совершить зло…

— Прислушайся к своему сердцу, что в нем? Ненависть? Страх? Злоба?

Девушка прикрыла глаза, и в самом деле пытаясь понять, что же происходит у нее внутри, там, где горячим сосущим сгустком сжимается и пульсирует этот странный орган, называемый сердцем.

В сердце жила тоска. По свету и солнцу, радости и спокойствию, Максу и работе. Всему тому привычному и дорогому, что Ольга так любила. Что составляло ее жизнь.

Отец Павел бережно тронул тяжелую тушу автомобиля, и «Волга» резво зашуршала вперед, в Мурманск.

Странно, за весь день на Бандиагару не упало ни капли дождя. Время от времени тучи набегали на высокое небо, но тут же уносились вдаль, за почти неразличимый горизонт. Моду и Макс шли налегке, споро и стремительно преодолевая крутые подъемы, скользкие спуски, почти не останавливаясь и не разговаривая. Горячий ветер из близкой пустыни подталкивал их в спины шершавой метлой из мелкого вездесущего песка. Песчинки, как вода, затекали за ворот, застревали в волосах, превращая короткие стрижки в неряшливое подобие ирокезов, сооруженных неумелым парикмахером.

Утес вырос неожиданно, перекрыв своей махиной низкое уже солнце. Путники остановились, как по команде уставившись на стену, испещренную знакомыми рисунками. Панно было привычно недвижным и привычно же вызывало стойкое ощущение суеверного восторга.

— Не помнишь, приходило ли кому-нибудь в голову сравнить рисунки, хотя бы по фотографиям, — Моду тщательно подбирал слова, — я имею в виду, не меняется ли местоположение фигур?