Дом стрелы - Мейсон Альфред - Страница 27

– Прекрасное изделие для богачей, мосье Фробишер, – заметил он. – Только представьте себе садящихся в него дам в пышных юбках и кавалеров в шелковых чулках! А также забрызганных грязью бедняг, которым приходилось идти пешком.

Ано отвернулся от портшеза и окинул взглядом комнату.

– Эти часы, мадемуазель, показывали половину одиннадцатого, когда вы на момент включили свет? – спросил он у Энн.

– Да, – быстро отозвалась девушка и снова взглянула на часы. – Да, это они.

Джиму почудилась легкая перемена в ее голосе, когда она повторила свое утверждение, – свидетельствующая не столько о сомнении, сколько о некоторой озадаченности. Но это, по-видимому, было плодом его воображения, так как Ано, похоже, ничего не заметил. «Осторожно! – предупредил себя Джим. – Если ты начинаешь кого-то подозревать, то его любые слова и поступки будут казаться тебе подозрительными».

Ано, несомненно, был удовлетворен. Часы представляли собой изящное позолоченное изделие времен Людовика XV,[38] напоминающее по форме скрипку и снабженное белым циферблатом. Они стояли на инкрустированном шкафчике в стиле буль[39] высотой чуть более половины человеческого роста перед высоким венецианским зеркалом. Ано сравнил показываемое ими время со своими часами.

– Минута в минуту, мадемуазель, – с улыбкой сказал он Бетти, возвращая в карман свои часы.

Повернувшись спиной к шкафчику, Ано посмотрел на камин в противоположной стене. Он имел адамовскую[40] деревянную облицовку, того же коричневатого цвета, что и стенные панели, с маленькими стройными колоннами и красивой резьбой на доске под полкой. На самой полке не было никаких украшений – очевидно, чтобы не заслонять висящую над ней картину Фрагонара, – за исключением двух коробочек из бэттерсийской эмали и плоского стеклянного футляра. Подойдя к полке, Ано поднял футляр, восторженно присвистнув.

– Прошу прощения, мадемуазель, – обратился он к Бетти, – но я в жизни не видел ничего подобного. А сама полка немного высока для меня, чтобы рассмотреть вещицу как следует. – Не дожидаясь согласия девушки, детектив отнес футляр к окну. – Взгляните-ка на это, мосье Фробишер!

Джим подошел к нему. В футляре находился кулон из золота, халцедона и полупрозрачной эмали работы Бенвенуто Челлини.[41] Джим был вынужден признать, что никогда не видел столь тонкого и изысканного мастерства, но его раздражало, что Ано отвлекается от дела.

– В этой комнате можно провести целый день, наслаждаясь сокровищами! – воскликнул детектив.

– Несомненно, – сухо отозвался Джим. – Но должен напомнить, что мы собирались провести вторую половину дня в поисках стрелы.

Ано рассмеялся.

– Вы напоминаете мне о моих обязанностях, друг мой. – Он снова посмотрел на драгоценность и вздохнул. – Да, как вы говорите, мы пришли сюда не наслаждаться.

Детектив отнес футляр на каминную полку. Внезапно его поведение изменилось. Он склонился вперед, все еще не отпуская футляр, но глядя вниз. Каминную решетку заслонял голубой лакированный экран, но Ано со своего места мог заглянуть за экран в очаг.

– Что это такое? – спросил он.

Детектив отодвинул экран в сторону, и все увидели то, что привлекло его внимание, – кучку белого пепла в очаге.

Опустившись на колени, Ано снял с решетки совок, просунул его между прутьями, зачерпнул слой пепла и вы тащил совок наружу. Пепел был размельчен почти на атомы. Не было ни кусочка, который мог бы прикрыть ноготь. Ано осторожно коснулся белого порошка, словно опасаясь обжечься.

– Эта комната была опечатана в воскресенье утром, а сегодня четверг, – неуклюже сострил Джим. – Пепел сохраняет тепло не более трех дней, мосье Ано.

Морис Тевне с возмущением посмотрел на Фробишера. Как он смеет насмехаться над самим Ано? Этот англичанин относится к Сюртэ с не большим уважением, чем к какому-нибудь Скотленд-Ярду!

Лицо мосье Бекса также выражало неодобрение. Для партнера фирмы «Фробишер и Хэзлитт» молодой человек был не слишком корректен. Ано, напротив, излучал благодушие.

– Я заметил это, – мягко отозвался он и выпрямился, все еще держа совок. – Мадемуазель! – позвал детектив, и Бетти подошла к нему, прислонившись к каминной полке. – Кто так тщательно сжег эти бумаги?

– Я, – ответила Бетти.

– И когда?

– Некоторые в субботу вечером, а некоторые в воскресенье утром, до прихода мосье комиссара.

– Что это были за бумаги, мадемуазель?

– Письма, мосье.

Ано бросил на нее быстрый взгляд.

– Ого! – воскликнул он. – Письма! И какого же рода были эти письма?

Джим Фробишер едва удерживался, чтобы в отчаянии не всплеснуть руками. Что, черт возьми, произошло с Ано? Сначала он забыл о деле, которым занимался, наслаждаясь коллекцией Саймона Харлоу, а теперь пустился в погоню за анонимными письмами! Джим не сомневался, что детектив думает именно о них. Достаточно было произнести слово «письма», чтобы он сбился со следа, явно готовый обвинить любого в их авторстве.

– Это были письма личного характера, – ответила Бетти, слегка покраснев. – Они вам не помогут.

– Понятно. – Ано встряхнул совком, вернув пепел в очаг. – Но я спросил вас, мадемуазель, какого рода были эти письма.

Бетти молча уставилась в пол, потом посмотрела на окна, и Джим увидел с болью в сердце, что в ее глазах блестят слезы.

– Я думаю, мосье Ано, что мы дошли до той стадии, когда мадемуазель и я должны посоветоваться, – вмещался он.

– Безусловно, права мадемуазель должны быть соблюдены, – заявил мосье Беке.

Но мадемуазель отмахнулась от своих прав, нетерпеливо пожав плечами. Она повернулась к остальным, с благодарностью кивнув Джиму.

– Вы получите ответ, мосье Ано, – сказала Бетти. – Похоже, теперь даже самое сокровенное будет вытащено на свет божий. Но я повторяю, что эти письма вам не помогут. Прошу вас, мосье Беке.

Нотариус подошел к Ано и встал рядом с ним.

– В спальне мадам, между ее кроватью и дверью ванной, – начал он, – стоял сундучок, где она хранила не особенно важные документы вроде старых оплаченных счетов, которые тем не менее не считала разумным уничтожать. После смерти мадам я забрал сундучок в свой офис, разумеется с согласия мадемуазель, намереваясь просмотреть на досуге бумаги и порекомендовать уничтожить ненужные. Однако у меня было много дел, и я смог открыть сундучок только в пятницу шестого мая. К своему удивлению, сверху я увидел пачку писем с уже выцветшими чернилами, перевязанную лентой. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что эти письма в высшей степени личного характера, с которыми нотариусу мадемуазель абсолютно нечего делать. Поэтому в субботу утром я вернул их мадемуазель Бетти.

Мосье Беке с поклоном вернулся на прежнее место, а Бетти продолжила повествование:

– Я отложила письма, чтобы прочитать их после обеда. До того я никак не могла уделить им внимание. В то утро мосье Борис выдвинул против меня обвинение, и во второй половине дня меня вызвали в офис магистрата. Как вы можете понять, я была не то чтобы испугана, но расстроена этим обвинением, и потому только поздно вечером занялась письмами, да и то лишь для того, чтобы отвлечься. Но, взглянув на письма, я сразу поняла, что их нужно уничтожить. На то были причины, объяснять которые… – ее голос дрогнул, – по-моему, было бы святотатством. Они содержали переписку моего дяди Саймона и миссис Харлоу в период ее несчастливого брака с мосье Равьяром и раздельного проживания с ним. Некоторые представляли собой длинные послания, а другие – всего лишь записки, нацарапанные в свободную минуту. Это были письма… – Бетти снова осеклась и продолжала почти шепотом: – письма любовников, касающиеся самых интимных вещей. Несомненно, их было необходимо уничтожить. Но я решила сначала прочитать письма на случай, если в них было что-то, о чем мне следовало знать. Вечером я прочитала и сожгла значительную часть, а остальные дочитала и уничтожила в воскресенье утром. Вскоре явился мосье комиссар, чтобы опечатать комнаты. Пепел, который вы видите в очаге, мосье Ано, – то, что осталось от писем, сожженных в воскресенье.