Иероглифы Сихотэ-Алиня - Мелентьев Виталий Григорьевич - Страница 1

• 1/30
• Следующая

Лошадь грудью раздвигала кустарник и подлесок. Из-под ее дрожащих от напряжения ног лениво взлетали жирные, непуганые фазаны. Подергивая острыми хвостами, они опускались в жесткую, одеревенелую траву и, моргая белыми веками, искоса рассматривали потную рыжую лошадь, армейскую двуколку и подталкивающих ее усталых солдат.

На гравийной вершине перевала двуколка остановилась. Рядовой Александр Губкин, невысокий розовощекий паренек, вытер пот с чистого лба и, оглядываясь по сторонам, улыбнулся. Ему нравилось и светло-голубое, будто выцветшее на солнце, высокое небо, и соседние сопки в зарослях по-осеннему яркого разнолесья, и остроголовые вершины главного хребта Сихотэ-Алиня. Все было величаво-огромно и просторно. Саша глубоко вздохнул и подумал, что воздух в горах так чист и вкусен, что дышать им сущее наслаждение.

Рядовой Почуйко покосился на Губкина, понимающе ухмыльнулся и, встав ногой на спицу колеса, начал поправлять сползший брезент, которым была укрыта поклажа двуколки. Ему помешали вожжи, он отодвинул их в сторону. Лошадь почувствовала движение вожжей и переступила с ноги на ногу. Двуколка скрипнула и покатилась назад. Колесная спица ушла из-под ног Почуйко. Он ухватился руками за веревки и закричал:

— Ратуйте!

Губкин решил, что Почуйко попал под колесо, и бросился ему на помощь.

Рослый, широкоплечий старшина Пряхин уперся спиной в задок двуколки и, краснея от натуги, медленно переступал ногами.

— Губкин! — хрипло выдохнул он. — Под колеса подкладывайте!

Губкин остановился, растерянно поморгал и кинулся разыскивать подкладку под колеса, но, как назло, ничего подходящего не находил. Перебирая ногами, старшина сползал все ниже и ниже. Лошадь испуганно заржала и, почуяв опасность, рванулась. Ездовой схватил ее под уздцы, но она попятилась, нажимая на оглобли. Удержать двуколку, казалось, было невозможно. Она должна была, подминая кусты и людей, громыхая, покатиться вниз, в глубокий распадок. Саша понял это и, встав рядом со старшиной, плечом принял ее напор. Он был так силен, что Саше на мгновение показалось, что у него хрустнули кости, и он тоскливо подумал: «Неужели не удержим?..»

Почему-то не подумалось о том, что двуколка может смять, даже убить его, — это казалось не то что нестрашным, а, скорее, невероятным. В эту минуту Губкину важна была не своя судьба, а что-то другое, несравненно более значительное и нужное.

В тот момент, когда и у Губкина, и у старшины уже иссякли силы, окованное железным ободом колесо скрежетнуло о вовремя подложенный рядовым Сенниковым камень, высекло искру и остановилось.

Бледный, перепуганный Почуйко сполз с двуколки на землю и стал прилаживать к колесу горный тормоз — плоскую железину, прикованную на цепь к оси. Старшина отошел в сторону, тяжело вздохнул, отряхнул зачем-то руки, покачал головой.

— Когда вы только взрослыми станете! — сдерживая раздражение, сказал он. — Все еще школьниками себя чувствуете.

Аркадий Сенников, красивый, высокий, стройный солдат, покривил тонкие губы и, процедив сквозь зубы: «Странно», подошел к лошади, похлопал ее по потному, все еще вздрагивающему крупу. Лошадь оглянулась, доверчиво заржала.

Губкин посмотрел на Аркадия, смутился, покраснел. Он, как и Сенников, действительно лишь в прошлом году окончил десятилетку в Москве и, не попав в институт, пошел в армию без всякой специальности. А Почуйко, хотя и успел после восьми классов поработать в колхозе, тоже недалеко ушел от своих сослуживцев. И сейчас, растерянно посматривая на старшину, он вдруг весело и доверительно улыбнулся:

— Та мы зараз подрастем, товарищ старшина. Были б только харчи хороши да нарядов поменьше. А так мы быстро…

Старшина досадливо передернул плечами, промолчал.

— Перестань клоуна корчить, Почуйко, — сердито сказал Аркадий. — Не смешно.

— А ты не смейся, — не смутился Почуйко. — Ты дуйся больше, может, на сержанта выдуешься.

— Знаешь, не болтай, — угрожающе сказал Сенников.

— Ох, спужался. Ты думаешь, как ты с Москвы, а я с Кубани, так ты уже и кум королю? Це дило ще трэба розжуваты.

Тяжело дыша, Пряхин смотрел на бойцов и с горечью думал о том, что возни с этими, в сущности, совсем незнакомыми ему молодыми солдатами будет очень много. Он резко взмахнул рукой:

— Прекратите разговорчики!

Молчаливый ездовой хлестнул лошадь длинным гибким хлыстом. Двуколка перевалила водораздел.

За перевалом дорога пошла под уклон. Коренастый, с круглым загорелым лицом Андрей Почуйко без напоминания подложил под колеса горный тормоз, подозвал Губкина, и они пошли рядом, слева от лошади.

Разноцветными яркими пятнами увядающей листвы горели колки лиственных деревьев, Темно-зелеными островками плыли в мареве струящихся испарений заросли сосен, лиственниц и елей. На голову выше всех, отсвечивая на солнце темной бронзой стволов, стояли кедры и тополя.

— А ведь то верно говорили — красиво здесь! Просторно, — милостиво, словно соглашаясь с кем-то после долгого спора, сказал Почуйко. — Правда, в степу просторнийше, но и тут дуже хорошо.

Не то что горы и степи, а даже чистенькие, насквозь исхоженные дачниками подмосковные леса были для Саши Губкина не слишком близкими знакомыми. Он бывал в них только осенью, когда с матерью и сестренками ездил за грибами. И все-таки уверенно ответил:

— Не-ет, Андрей, здесь все равно красивей, — и сейчас же смущенно поправился: — Хотя и степь, возможно… Я у Чехова читал…

Они замолчали. Ездовой причмокнул, для порядка подстегнул лошадь хлыстом и закурил. Андрей немедленно пристроился к нему, занял табачку. Губкин, стараясь дышать глубже, полной грудью, вглядывался в медленно разворачивающиеся бока дальних сопок и склонов главного хребта, в путаницу долин и распадков, в которых поблескивали на солнце горные речушки, и даже в голубеющее небо. Но в нем не было ничего, кроме тоненького сизого дымка. Он тянулся от подножия пологой сопки — ровный, несгибающийся. Губкин вздохнул, завидуя тем, кто сидит сейчас у костра. Наверное, это бывалые таежники, может быть, охотники или искатели женьшеня. Нагорная тайга знакома им до последнего дерева, и они не видят в ней ничего таинственного и жутковатого. Просто — это место их интересной работы. А ему еще предстоит с ней знакомиться, и сойдутся ли они характерами — еще не известно.

— Где же мы жить будем, товарищ старшина? — спросил Аркадий Сенников, шагающий справа от двуколки и поэтому невидимый Губкину. — Неужели на такой высоте?

Сенников говорил спокойно, но в его голосе едва заметно пробивались капризные нотки.

— Нет, пониже.

— Но все-таки не в долине?

— Скоро увидите.

— Я почему спрашиваю, товарищ старшина… — все так же капризно тянул Аркадий. — Ведь здесь зимой ветры, говорят, бешеные. И если мы будем на высоте, то…

Пряхин отвечал неохотно, отрывисто, поводя натруженными плечами, и казалось, что он сердится:

— Ничего… Место нам определено на южных скатах. А ветры здесь северные… преимущественно. Понятно? От восточных нас прикроет главный хребет.

— Боюсь, что на таком взлобке все ветры будут… преимущественные, — уже сердито отрубил Сенников и засвистел.

«Почему он такой уверенный в себе? — подумал Губкин. — Всегда скажет последнее слово, всегда сделает все по-своему. И за себя постоять умеет. А я обязательно застесняюсь или струшу. И в школе я какой-то не такой был… Даже в футбол не играл. — Саша вздохнул и опять взглянул на сизый дымок, который так же ровно тянулся вверх. — Вот ведь живут люди в настоящей тайге и ничего не боятся, а мне, когда назначили идти на пост, стало страшно. А почему? Ведь я же ничего еще не знал, а все равно сердце сжалось. А здесь красиво».

Шуршала опадающая листва, всхрапывала лошадь, мягко поскрипывала двуколка.

• 1/30
• Следующая