Африканскими дорогами - Иорданский Владимир Борисович - Страница 48

• Предыдущая
• 48/74
• Следующая

После ужина все проходят в „салон", а точнее к большому дереву на деревенской площади. Старшина деревни захотел почтить гостя, предложив ему кувшин пальмового вина. Тогда-то бауле, освеженный этим пьянящим напитком, становится говорлив: песни, пословицы, сказки чередуются беспрерывно. Однако даже во время этих очень свободных бесед бауле помнит о правилах приличия. „Даже опьянев, яйцо не пойдет прогуливаться среди камней", — говорит пословица».

Строгость норм поведения, прививавшаяся повседневным воспитанием, редко вызывала здесь раздражение, может быть, потому, что условность обязательных в бытовом общении слов и жестов была обычно согрета душевным теплом. К тому же в отдельных случаях обществом допускалось на время полное отрицание общепринятых правил. Венсан Герри не пишет, наблюдал ли он среди бауле что-то подобное, но среди йоруба Нигерии раз в год устраивались празднества, некоторыми чертами напоминавшие римские сатурналии. Улицы города захлестывались шумной толпой, в которой рабы провозглашались вождями. В начинавшемся разгуле забывались все запреты, отвергалась общественная иерархия: аристократы подвергались насмешкам и оскорблениям, бедняки глумились над ростовщиками и лавочниками.

Но этот миг свободы был короток.

Замечательной чертой деревенского быта было полное отсутствие воровства. Крестьяне бауле не знали замков, запоров, сторожевых собак, их дома всегда были открыты.

Днем, когда все взрослые находились в поле, посторонний мог зайти в любой дом. Если он был голоден, ничто не мешало ему взять увиденную еду. Единственное, что от пего требовалось, — сказать об этом позднее хозяину.

Опять не могу не вспомнить Венсана Герри и его умного, проницательного взгляда на деревню бауле, где он прожил не один год. Он сумел показать, как вызывающие наибольшее недоумение европейца стороны поведения африканца обусловливались именно эмоциональной спаянностью крестьянского мира и духом людской общности, который он воспитывал.

Почему, например, крестьяне бауле так часто обращались с просьбами друг к другу и к посторонним? Казалось бы, они предпочитали дарить, чем получать подарки. Ведь в их собственных глазах даритель выглядит выше принимающего дар. Не случайно в знак благодарности за подарок они говорят: «Ты могуч».

Чтобы не унизить подарком, надо во многих случаях прибегать к посредникам. Венсан Герри вспоминает: «Вскоре после своего приезда в деревню я узнал, что ее старшина хотел бы иметь металлический стул, как все европейцы. Я решил преподнести ему такой стул. Как и положено европейцу, я беру этот стул в руки и направляюсь к дому старшины. Неожиданно я вижу бегущего через площадь ко мне старика. Он подбегает ко мне и вырывает стул из рук. „Иди в поле, — говорит он, — и дай нам все уладить". Растерявшись, я подчиняюсь. Только вечером мне становится известно, что же случилось. В час, когда веселое постукивание пестов в ступах созывает запоздавших на полях тружеников к ужину, ко мне пришли трое старейшин и объяснили, что они сами от моего имени отправились преподнести стул старшине. Сейчас они здесь, чтобы передать его благодарность. Таким образом, вождь не был унижен моим даром и ему не пришлось кланяться, чтобы сказать: „Ты могуч“».

Этикет был соблюден.

Боязнь унижения была присуща, естественно, не одним вождям. Чувство собственного достоинства, врожденная гордость — распространенные черты характера в африканской деревне. Именно поэтому просьба, с которой крестьянин мог обратиться к другому человеку, становилась высоко ценимым свидетельством дружелюбия и доверия.

«Никогда ничего не просить — это хуже, чем ничего не давать. Это так же плохо, как не разговаривать с кем-то», — подчеркивает В. Герри.

И он прав. Воздерживаясь от просьб, крестьянин словно бы говорил, что не хочет поддерживать дружеских связей с другими общинниками. Это неизбежно воспринималось теми как свидетельство враждебности. Рано или поздно случайное поначалу недоразумение могло бы привести к глубокому взаимному антагонизму.

Вот почему, когда в деревне становилось известно, что кто-то собирается на рынок, его засыпали просьбами. Отказ их выполнить был бы воспринят с чувством жестокой обиды, но, если вернувшийся с рынка ничего не привозил, его не осуждали. И просьба и согласие ее выполнить были в общем всего лишь формой вежливости, которую очень ценили, но тем не менее не принимали слишком всерьез. Важным было ощущение взаимной близости, создаваемое обменом дружескими любезностями.

Это чувство было тем дороже, чем яснее сознавалось постепенное исчезновение старых обычаев человеческого общения.

«Сейчас самый сильный фетиш — деньги!» Эти горькие слова мне не раз доводилось слышать в деревнях Южной Ганы в начале 60-х годов, когда я там работал.

Старики буквально с ужасом говорили, что богатые выскочки благодаря деньгам добивались избрания на посты вождей. Начала продаваться земля — дело совершенно немыслимое еще три-четыре десятилетия назад. Да и само население деревень перемешалось; пришлые во многих районах стали большинством.

В этих условиях древний механизм воспитания личности стал давать перебои. Конечно, он продолжал оказывать влияние на сознание молодежи, однако результатом были всё более серьезные моральные драмы в ее среде. Юноши и девушки, получавшие традиционное воспитание, вступая в зрелость, оказывались в совсем иной, чем предшествующее поколение, среде.

Социальная инерция, обеспечивавшая самокопирование архаичных общественных структур, постепенно затухала. Да и не могло быть иначе в обстановке ускоряющегося распада деревенской общины, разрыва окутывающей деревню паутины кровнородственных связей и возникновения совершенно новых групп в крестьянстве.

Отчасти, впрочем, традиционное воспитание учитывало противоречивую сложность архаичных порядков. Оно внушало не одни идеи солидарности, общности, сплоченности, но и покорность перед старшинами и вождями, преклонение перед клановой иерархией, признание фактически существующего в архаичном обществе неравенства. Этим воспитанием как бы закреплялся «антагонизм» мужчин и женщин, но, может быть, его самой отрицательной чертой было внушение недоверия к иноплеменникам, к людям другого языка и культуры.

«Банту» в переводе значит «люди». Кем же были небанту? В Руанде пигмеев называют батва, иначе говоря, «рабами». В каждом африканском языке существуют десятки уничижительных кличек, обозначающих соседние народы. Они никогда не исчезали из обихода, а временами способствовали вспышкам взаимной неприязни и недоброжелательства.

А униженность, которую демонстрировали перед вождем? Мне было странно видеть, как ползком, на животе, старуха приближалась к обе Бенина. Когда она подняла к нему голову, то от серой пыли лицо женщины выглядело маской.

В новых условиях, порожденных влиянием капитализма, эта оборотная сторона традиционного воспитания приобретала новое значение. Выхолащивались, становились постепенно пустой фразой формы взаимного обращения и правила вежливости. Напротив, качества характера, ранее осуждавшиеся, вроде стяжательства или высокомерия, завоевывали нечто вроде невольного общественного признания.

Одно время в Гане приобрела огромную популярность завезенная из Нигерии песня в ритме народного танца хайлайф о двух крестьянах. Один из них прятал сбережения в горшок и закапывал в землю, где их пожирали термиты. Второй относил деньги в банк, и песня рассказывала, как много нужных вещей он смог приобрести позднее.

В восточнонигерийских деревнях среди ибо люди, умеющие «делать деньги», вызывали к себе уважение. Деловая хватка, торгашеский дух, предприимчивость ставились в пример, а женщинами сочинялись песни об оборотистых, зарабатывающих много денег мужчинах.

Эти нравы очень далеки от идиллических норм общежития, принятых у бауле.

Аналогичная картина наблюдалась всюду, где воздействие капитализма преобразило давние порядки.

• Предыдущая
• 48/74
• Следующая