Крестовый дранг - Мельников Руслан - Страница 34

• Предыдущая
• 34/62
• Следующая

Бурцев подхватил их обе.

— Лежать здесь! Всем! Не высовываться!

Прыгнул в кусты. Царапая лицо и руки, продрался в сторону. Быстро приготовил килограммовые болванки к бою. Замер: в каждой руке по гранате. Ручной, противотанковой… И на этот раз их придется использовать по прямому назначению — то есть метать рукой. Метров с двадцати. Но до чего же не хочется подпускать бронированную кошку так близко…

«Рысь» перевалила через заснеженный кустарник. Гусеницы смяли разбитый самострел. Повезло — танк пер не на него, не по прямой: пулемет если и скосит, то не сразу. Бурцев приподнялся. С размаху швырнул в немецкую машину немецкие жже гранаты. Одну за другой. С упреждением на пол-корпуса. И на корпус.

Сразу же уткнулся в снег. Не глядя. Чего глядеть теперь-то…

Первый раз рвануло громко, оглушительно громко. Взрывная волна прошла по спине, цапнула кольчугу, припорошила снегом. Сверху посыпалось. Мерзлые земляные комья? Осколки?

Рев не прекратился. Танк не остановился.

Еще один взрыв. Такой же громкий.

Двигатель смолк…

И только тогда Бурцев поднял голову. Ему снова повезло. Просто сказочно повезло, иначе и не скажешь… Вторая граната упала на башню сверху, едва зацепив. Но зацепив все же! Прожгла башенную броню вскользь — до нижней части корпуса, почти до гусениц. Оплавленная щель в палец шириной рассекла металл. Словно рубанули «рысь» наискось противотанковым клинком. Или лазером прошлись.

Танк встал. Жар кумулятивной струи лишь лизнул его нутро. Скорее всего, машина все еще была на ходу. Да и боеприпасы внутри не сдетонировали. Однако экипажу, замурованному в железном гробу, было уже явно не до боя. Тесный мирок там, за прожженной броней, слишком смахивал сейчас на ад.

«А ну как выскочат фашики? — мелькнула запоздалая мысль. — Начнут стрелять. Что тогда? Идти с мечом врукопашную?»

Из откинувшегося люка — из гари и смрада действительно полез человек. Один-единственный. Выживший. Обожженный. Вопящий от боли. Вслепую палящий из «шмайсера». Мученья танкиста прекратила милосердная татарская стрела.

Бурангул стоял неподалеку. Запыхавшийся, пошатывающийся. Стоял во весь рост — не таясь. И то ведь верно: не от кого теперь таиться. На одежде юзбаши расплывалось кровяное пятно, но свой верный лук он держал по-прежнему крепко.

Бурцев тоже поднялся, тряхнул головой. Наступившая тишина глушила не хуже недавних взрывов… Стрельба-то прекратилась. Совсем! Даже от Вороньего Камня, где пропущенные вперед мотоциклисты из авангарда цаиткоманды и ливонские всадники попали в засаду, не доносилось больше ни звука.

Один за другим к нему стягивались уцелевшие бойцы. Уцелевших было немного.

— Все кончено? — пробасил Збыслав. И тишины опять не стало.

Вдали — где-то за Вороньим Камнем, на льду Чудского озера застрекотали «шмайсеры». Бурцев покачал головой. Наивно было бы полагать, что с танковой колонной шла вся цайткоманда.

— Боюсь, все только начинается…

Немцы, оставшиеся на том берегу Узменьского пролива, шли в атаку. Может быть, танкисты, попавшие в засаду, вызвали по рации подмогу. Может быть, фон Берберг, услышав отдаленные раскаты взрывов, сам решил, что пора и ему ввязываться в драку, а может быть… Может быть, просто пришло время? Ведь утро пятого апреля 1242 года давно уже наступило. Не по-весеннему морозное утро Ледового побоища.

Бурцев не стал дожидаться сбора своего отряда — рассеянного, расстрелянного, ошеломленного, бродящего среди трупов и горящих танков, не верящего еще в собственную победу над железными драконами фашистских панцерваффе.

— Дмитрий, Збыслав, Сыма Цзян, Бурангул, позаботьтесь о раненых. Вы свое дело сделали. Все, что могли, и даже больше. Я — еще нет.

Его ждала встреча с фон Бербергом. Встреча в бою или после боя, здесь или где бы то ни было. Только встреча с вестфальцем откроет ему путь к Аделаиде. И чем скорее она состоится…

Бурцев завел трофейный «цундапп». Дырявая как решето люлька выглядела ужасающе, но сам мотоцикл не пострадал ни от пуль, ни от осколков. Пулемет тоже цел, а это — главное.

… Он притормозил ненадолго, когда дорогу преградили два «цундаппа» из ушедшего вперед боевого охранения гитлеровцев. Один — перевернут, другой — влетел в сугроб по самый руль. Оба утыканы стрелами. Вокруг — шесть трупов в эсэсовской форме. Тоже — как ежи. Только оперения торчат. Рядом — мертвые крестоносцы и проводники из чудинов. И мертвые русичи, и мертвые татары. Да, не так чтоб очень удалась эта засада. Среди убитых бродит человек пять. Все, что остались?!

В сердцах он наподдал ногой немецкую каску. Та отлетела, завертелась на снегу порожним котелком.

— Освальд жив?

Ответили:

— Жив. За Вороний Камень подался. Драться дюже хотел с немцами — за Ядвигу свою поквитаться жаждет. Лучники его с пруссом Адамом тоже за поляком пошли. Нам велено остальных дожидаться.

— А Юлдус — десятник Арапши — где?

— Так убили. Вон же он лежит.

Правда, лежит. Только трудно узнать того, кому из пулемета разворотили лицо…

Стрекотание «шмайсеров» приближалось. Бурцев еще раз окинул взглядом место кровавой стычки. Холодное оружие валялось здесь вперемежку с боеприпасами к огнестрельному. Порыться в снегу — так можно насобирать целый арсенал. Но рыться некогда. Пару коробок с пулеметными лентами, лежавших на виду, он все же подобрал, бросил в коляску мотоцикла. Пригодится… И двинулся дальше. Время дорого.

На Вороний Камень он не въехал — взлетел по пологому склону, распугивая лошадей княжеской свиты и нервируя дружинников из личной охраны Ярославича. Остановил «цундапп» возле княжеского стяга. Развевающийся на темно-красном полотнище нерукотворный Спас — и тот, казалось, встрепенулся, поднялся повыше в воздух, оборотив лик на нежданного гостя.

Бурцев газанул пару раз на холостых оборотах, чтоб всадники впереди не заслоняли обзор. Можно было себе позволить: ветер дул с озера, в лицо. Сильный ветер — он доносил сюда звуки пальбы, но вот рев трофейного «цундаппа» на Вороньем Камне немцы вряд ли услышат. Да и разглядеть с чудского льда мотоцикл за густыми молоденькими елочками тоже сейчас мудрено.

Народ перед ним расступился. Лица гридей и знатных бояр кривились от смрадного дыхания «самоходной телеги», рокота мотора и дерзости нового фаворита Александра. Хмуро смотрел Савва. Исподлобья зыркал Игнат. Арапша — посланник Батыя тоже был здесь — татарский предводитель неодобрительно качал головой. Только сам князь стоял над обрывистым берегом недвижной скалой. Не оборачивался. Ярославич лишь поднял руку в требовательном жесте. Бурцев послушно заглушил двигатель. Слез с мотоцикла, встал рядом.

Александр, не отрываясь, смотрел на начало ледовой баталии. И похоже, зрелище это не внушало оптимизма новгородскому князю. Бурцев поднял бинокль.

… Они обогнули взломанный снарядами и бомбами лед и приближались со стороны северо-западной части Соболицкого берега. Жиденькая цепь автоматчиков шла впереди плотного рыцарского клина, пехота цайткоманды шагала неспешно, коротко постреливая из «шмайсеров». А вот конница ливонцев уже перешла на рысь. «Свинья» крестоносцев быстро нагоняла передовую линию союзников…

Неприятный холодок прошел по телу — невольный трепет перед слаженной мощью грозного противника. Да, воины братства Святой Марии надвигались знакомым еще по Легнице строем. Медленно, но неотвратимо на озерном льду разгонялась заостренная трапеция живого тарана. Впереди — цвет ливонского рыцарства. Рослые лошади, что с разгону и стену проломят, на фиг. Закованные в броню всадники… На солнце поблескивали длиннорукавные кольчуги, латные рукавицы, кольчужные чулки, стальные поножи, наколенники, налокотники, наплечники и кожаные, усиленные железными пластинами панцири. Покачивались в такт лошадиному ходу рогатые шлемы-топхельмы. Густым частоколом топорщились не опущенные еще для сшибки длинные копья. Сверкали лезвия тяжелых секир и обнаженных мечей. Прикрывали тела треугольные щиты. Взбухали на ветру орденские стяги, плащи и нагрудные котты. Однообразным узором мелькала классическая тевтонская символика — черные на белом кресты.

• Предыдущая
• 34/62
• Следующая