На горах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович - Страница 60

• Предыдущая
• 60/148
• Следующая

Ровно от тяжелого сна очнулась Наташа, медленно провела по лицу руками и, окинув мать и сестру кротким взором, чуть слышно проговорила:

— Я… ничего…

Татьяна Андревна легонько обняла, поцеловала ее в лоб и, немножко помолчав, спросила:

— Что это с тобой?

— Зачем он его обижает? — прошептала Наташа, и глаза ее разгорелись.

— Наташа! — с изумленьем молвила Татьяна Андревна.

— Он добрый такой, хороший, а этот злой, недобрый…— в сильном волненье заговорила Наташа.

— Полно-ка ты, полно, успокой себя… Как можно такие слова говорить? — уговаривала дочь Татьяна Андревна. — Лучше ляг да усни, сном все пройдет… На-ка, выпей водицы. Жадно выпила Наташа воду и горько промолвила:

— Он клеплет, он со зла напраслину взводит на него. Не верь ему.

— Да полно же, полно, голубка моя. Засни лучше, — уговаривала Татьяна Андревна Наташу, но та еще не скоро успокоилась.

Только что ушел Смолокуров, спешными шагами прошла к мужу Татьяна Андревна и рассказала ему свои догадки. Изумился Зиновий Алексеич, но решил пока в это дело не мешаться, и если сама Наташа не заведет речи про Веденеева, не говорить об нем ни полслова.

— На волю господню положимся, — сказал он под конец советного разговора.

Встречаясь с знакомыми, Доронин под рукой разузнавал про Веденеева — каков он нравом и каковы у него дела торговые. Кто ни знал Дмитрия Петровича, все говорили про него похвально, отзывались, как о человеке дельном и хорошем. Опричь Смолокурова, ни от кого не слыхал Зиновий Алексеич худых вестей про него.

— Хорошо об нем отзываются, — говорил Зиновий Алексеич Татьяне Андревне. — Ежели дело заварится, чего еще лучше?

— По-моему, тут главное то, что у него, все едино, как у Никитушки, нет ни отца, ни матери, сам себе верх, сам себе голова, — говорила Татьяна Андревна. — Есть, слышно, старая бабушка, да и та, говорят, на ладан дышит, из ума совсем выжила, стало быть ему не будет помеха. Потому, ежели господь устроит Наташину судьбу, нечего ей бояться ни крутого свекра, ни лихой свекрови, ни бранчивых деверьёв, ни золовок-колотовок.

А Наташа про Веденеева ни с кем речей не заводит и с каждым днем становится молчаливей и задумчивей. Зайдет когда при ней разговор о Дмитрии Петровиче, вспыхнет слегка, а сама ни словечка. Пыталась с ней Лиза заговаривать, и на сестрины речи молчала Наташа, к Дуне ее звали — не пошла. И больше не слышно было веселого, ясного, громкого смеха ее, что с утра до вечера, бывало, раздавался по горницам Зиновья Алексеича.

В Успеньев день, поутру, Дмитрий Петрович пришел к Дорониным с праздником и розговеньем. Дома случился Зиновий Алексеич и гостю был рад. Чай, как водится, подали; Татьяна Андревна со старшей дочерью вышла, Наташа не показалась, сказала матери, что голова у ней отчего-то разболелась. Ни слова не ответила на то Татьяна Андревна, хоть и заметила, что Наташина хворь была притворная, напущённая.

— За чаем про разные разности толковали, и про дела и про веселье; речь зашла про Марка Данилыча.

— Совсем пропал, — сказал про него Зиновий Алексеич. — Сколько уж ден не вижу его; и утром завернешь, и в обед, и вечером, — все дома нет.

— Рыбные дела зачинаются, — заметил Веденеев, — верховые покупатели стали трогаться помаленьку. Покамест еще вяло идет, а бог даст по скорости немножко расторгуемся. Марко Данилыч теперь весь день на караване сушь продает.

— А как вообще дела-то? — спросил Зиновий Алексеич. — Цены каковы?

— Покуда так себе, — отвечал Дмитрий Петрович. — Да ведь теперь еще нет настоящих цен, у нас развязка всегда под конец ярманки бывает. Через неделю дела пойдут бойчее.

— А вы как? Начали торги? — спросил Зиновий Алексеич.

— Я не тороплюсь, — отвечал Веденеев, — и надивиться не могу, с чего другие горячку порют. Вот хоть бы Марко Данилыч. Развязку только задерживает, а покупатели крепятся, да такие рассрочки платежей предлагают, что согласиться никак невозможно — двенадцать да осьмнадцать месяцев.

— А как теперь цены на ваши товары? — спросил Зиновий Алексеич.

— Сушь рубля полтора да по два, коренная три с полтиной, белуга три с гривной. Других сортов покамест еще не продавали.

— А тюлень? — спросил Доронин, зорко поглядев на Дмитрия Петровича.

— Еще никаких цен нет, — отвечал Веденеев.

— А скоро ли будут?

— К самому концу, — ответил Дмитрий Петрович. Хотел было Доронин подробнее про тюленя расспросить, но вспомнил слова Смолокурова. «Кто его знает, этого Веденеева, — подумал он, — мягко стелет, а пожалуй, жестко будет спать, в самом деле наврет, пожалуй, короба с три. Лучше покамест помолчать». И свел разговор на иное.

— Не забывайте нас, Дмитрий Петрович, — сказала на прощанье Татьяна Андревна, — жалуйте почаще к нам. Завсегда вам рады.

С веселой улыбкой Веденеев обещался бывать почаще. Затем, поговорив с Лизаветой Зиновьевной, спросил про Наташу.

— Нездоровится что-то ей, — сказала Татьяна Андревна.

— Что с ней? — тревожно спросил Веденеев, и румянец мгновенно облил лицо его. Не укрылось то ни от отца ни от матери, не утаилось и от Лизаветы Зиновьевны.

— Голова что-то разболелась, — молвила Татьяна Андревна. — Да ничего, с кем этого не случается?

— Однако ж…— начал было Веденеев, но смутился и еще больше покраснел… Потом, схватив шляпу, стал торопливо прощаться с Зиновьем Алексеичем.

— Когда же увидимся? — спросил его Доронин.

— Да я… завсегда очень рад…— слегка запинаясь, говорил Дмитрий Петрович. — Пожалуй, хоть завтра.

— И прекрасно, — ласково молвил ему Зиновий Алексеич — Пообедаем вместе.

— Очень рад…— ответил Веденеев.

— Так мы будем ждать вас, — сказал Зиновий Алексеич, провожая Дмитрия Петровича.

Не успел уйти Веденеев, как Лиза, отворив дверь в свою комнату, наткнулась на сестру. Все время Наташа простояла у двери и в щелочку все глядела на Веденеева. Проводя гостя, Зиновий Алексеич к жене подошел.

— Заметил? — спросила его Татьяна Андревна.

— Еще бы не заметил! Что ж? Давай бог! Обеих бы разом!

Ниже истока Ахтубы с лишком на двадцать сажен высится правый берег широкой Волги. Здесь край так называемых Гор. Дальше пойдут отлогие берега, песчаные степи, кочевья калмыков. Берег глубоким оврагом разрезан. По дну того оврага речка струится; про эту речку такое сказанье идет от годов стародавних.

Стоял на ее берегах дивный дворец: всюду блистало золото, всюду горели самоцветные камни. Двери серебряные, на полах разостланные мазандеранские ковры, диваны были крыты рытым бархатом, подушки низаны жемчугом, занавесы из шелковых китайских тканей, по всем чертогам носится благовонный дым аравийских курений. Вкруг дворца тенистые сады, цветники с редкими цветами, целые рощи гилянских роз и высоко бьющие холодными, кристальными струями водометы. Толпою сродниц и роем молодых невольниц окруженная, жила там прекрасная собой и добрая сердцем ордынская царица, дочь хорасанского хана…

Как нежная роза в темной листве сияет, так сияла она середь красавиц, что с нею в том дворце обитали. Подобной красы во всем мире не было видано ни прежде, ни после. Оттого и звали ту царицу «Звездой Хорасана».

Ее супруг, грозный, могучий царь Золотой Орды, часто к ней приезжал из Сарая, самые важные только дела заставляли его с печалью на сердце покидать роскошный дворец Хорасанской Звезды. Сколько царь ни уговаривал ее переселиться в столицу, Звезда Хорасана ему не внимала, не хотела менять тихого житья в прохладных садах и роскошных палатах на шум ордынской столицы. Ханские жены, что жили в Сарае, в глаза не видали Звезды Хорасана, но много слыхали про ее красоту неземную. Черная зависть их обуяла, стало им нестерпимо, что хан любит эту жену больше всех остальных. И стали они плести ему наговоры. «О грозный, могучий хан Золотой Орды и многих царств-государств повелитель, — так они говорили ему, — иль ты не знаешь, отчего любимая твоя царица не хочет жить в славной столице твоей? Там, в пустынных чертогах, ей жизнь не в пример веселее, наехать бы тебе к ней расплохом, обыскать бы сады и дворец, может статься, кого-нибудь там нашел бы». Вспыхнул яростью хан, услыхав речи жен, и излил гнев на злых завистниц.

• Предыдущая
• 60/148
• Следующая