В лесах. Книга Первая - Мельников-Печерский Павел Иванович - Страница 53

• Предыдущая
• 53/141
• Следующая

— Поганитесь? -с легкой усмешкой спросил Патап Максимыч, кивая дяде Онуфрию на курильщиков.

— А какое ж тут поганство? — отвечал дядя Онуфрий. — Никакого поганства нет. Сказано: «Всяк злак на службу человеком». Чего ж тебе еще?.. И табак божья трава, и ее господь создал на пользу, как все иные древа, цветы, и травы…

— Так нешто про табашное зелье это слово сказано в писании? — досадливо вмешался насупившийся Стуколов. — Аль не слыхал, что такое есть «корень горести в выспрь прозябай?» Не слыхивал, откуда табак-от вырос?

— Это что келейницы-то толкуют? — со смехом отозвался Захар. — Врут они, смотницы (Смотник, смотница — то же, что сплетник, а также человек, всякий вздор говорящий.), пустое плетут… Мы ведь не староверы, в бабье не веруем.

— Нешто церковники? — спросил Патап Максимыч дядю Онуфрия.

— Все по церкви, — отвечал дядя Онуфрий. — У нас по всей Лыковщине староверов спокон веку не важивалось. И деды и прадеды, все при церкви были. Потому люди мы бедные, работные, достатков у нас нет таких, чтобы староверничать. Вон по раменям, и в Черной рамени, и в Красной, и по Волге, там, почитай, все старой веры держатся… Потому — богачество… А мы что?.. Люди маленькие, худые, бедные… Мы по церкви!

— А молитесь как? — спросил Патап Максимыч.

— Кто в два перста, кто щепотью, кто как сызмала обык, так и молится… У нас этого в важность не ставят, — сказал дядя Онуфрий.

— И табашничаете все? — продолжал спрашивать Патап Максимыч.

— Все, почитай, веселой травки держимся, — отвечал, улыбаясь, дядя Онуфрий, и сам стал набивать трубку. — Нам, ваше степенство, без табаку нельзя. Потому летом пойдешь в лес — столько там этого гаду: оводу, слепней, мошек и всякой комариной силы — только табачным дымом себя и полегчишь, не то съедят, пусто б им было. По нашим промыслам без курева обойтись никак невозможно — всю кровь высосут, окаянные. Оно, конечно, и лесники не сплошь табашничают, есть тоже староверы по иным лесным деревням, зато уж и маются же сердечные. Посмотрел бы ты на них, как они после соку (После дранья мочала, луба и бересты.) домой приволокутся. Узнать человека нельзя, ровно стень ходит. Боронятся и они от комариной силы: смолой, дегтем мажутся, да не больно это мазанье помогает. Нет, по нашим промыслам без табашного курева никак нельзя. А побывали бы вы, господа купцы, в ветлужских верхотинах у Верхнего Воскресенья (В Ветлужском крае город Ветлугу до сих пор зовут Верхним Воскресеньем, как назывался он до 1778 года, когда был обращен в уездный город. Нижнее Воскресенье — большое село на Ветлуге в Макарьевском уезде, Нижегородской губернии. Иначе — Воскресенское. Это два главных торговых пункта по Ветлуге.). Там и в городу и вкруг города по деревням такие ли еще табашники, как у нас: спят даже с трубкой. Маленький парнишка, от земли его не видать, а уж дымит из тятькиной трубчонки… В гостях, на свадьбе аль на крестинах, в праздники тоже храмовые, у людей первым делом брага да сусло… а там горшки с табаком гостям на стол — горшок молотого, да горшок крошеного… Надымят в избе, инда у самих глаза выест… Вот это настоящие табашники, заправские, а мы что — помаленьку балуемся.

— Оттого Ветлугу-то и зовут «поганой стороной», — скривив лицо язвительной усмешкой, молвил Стуколов.

— Да ведь это келейницы же дурным словом обзывают ветлужскую сторону, а глядя на них и староверы, — отвечал дядя Онуфрий. — Только ведь это одни пустые речи… Какую они там погань нашли? Таки же крещены, как и везде…

— В церковь-то часто ли ходите? — спросил Патап Максимыч.

— Как же в церковь не ходить?.. Чать, мы крещеные. Без церкви прожить нельзя, — отвечал дядя Онуфрий. — Кое время дома живем, храм божий не забываем, оно, пожалуй, хоть не каждо воскресенье ходим, потому приход далеко, а все ж церкви не чуждаемся. Вот здесь, в лесах, праздников уж нет. С топором не до моленья, особливо в такой год, как нонешний… Зима-то ноне стала поздняя, только за два дня до Николы лесовать выехали… Много ль тут времени на работу-то останется, много ль наработаешь?.. Тут и праздники забудешь, какие они у бога есть, и день и ночь только и думы, как бы побольше дерев сронить. Да ведь и то надо сказать, ваше степенство,примолвил, лукаво улыбаясь, дядя Онуфрий, — часто в церковь-то ходить нашему брату накладно. Это вон келейницам хорошо на всем на готовом богу молиться, а по нашим достаткам того не приходится. Ведь повадишься к вечерне, все едино что в харчевню: ноне свеча, завтра свеча — глядишь, ай шуба с плеча. С нашего брата господь не взыщет — потому недостатки… Мы ведь люди простые, а простых и бог простит… Одначе закалякался я с вами, господа купцы… Ребятушки, ладь дровни, проверь лошадей… Лесовать пора!.. — громко крикнул дядя Онуфрий. Лесники один за другим полезли вон. Дядя Онуфрий, оставшись с гостями в зимнице, помогал Петряю прибирать посуду, заливать очаг и приводить ночной притон в некоторый порядок. — Сами-то отколь будете? — спросил он Патапа Максимыча. Патап Максимыч назвал себя и немало подивился, что старый лесник доселе не слыхал его имени, столь громкого за Волгой, а, кажись, чуть не шабры.

— Нешто про нас не слыхал? — спросил он дядю Онуфрия.

— Не доводилось, ваше степенство, — отвечал лесник. — Ведь мы раменских-то (Раменскими лесники зовут жителей Черной и Красной рамени.) мало знаем — больше все с лысковскими да с ветлужескими купцами хороводимся, с понизовыми тоже.

— Экая, однако, глушь по вашим местам, — сказал Патап Максимыч.

— Глухая сторона, ваше степенство, это твоя правда, как есть глушь,отвечал дядя Онуфрий. — Мы и в своем-то городу только раза по два на году бываем: подушны казначею свезти да билет у лесного выправить. Особняком живем, ровно отрезанные, а все ж не променяем своей глуши на чужу сторону. Хоть и бедны наши деревни, не то, что на Волге, аль, может, и по вашим раменям, однако ж свою сторону ни на каку не сменяем… У вас хоть веселье, хоть житье и привольное, да чужое, а у нас по лесам хоть и горе, да свое… Пускай у нас глушь, да не пошто нам далеко, и здесь хорошо.

— Да, — ответил Патап Максимыч, — всякому своя сторона мила… Только как же у нас будет, почтенный?.. Уж вы как-нибудь выведите нас на свет божий, покажьте дорогу, как на Ялокшу выехать.

— Пошто не указать — укажем, — сказал дядя Онуфрий, — только не знаю, как с волочками-то вы сладите, не пролезть с ними сквозь лесину… Опять же, поди, дорогу-то теперь перемело, на масленице все ветра дули, деревья-то, чай, обтрясло, снегу навалило… Да постойте, господа честные, вот я молодца одного кликну — он ту дорогу лучше всех нас знает… Артемушка! — крикнул дядя Онуфрий из зимницы. — Артем!.. погляди-ка на сани-то: проедут на Ялокшу аль нет — да слезь, родной, ко мне не на долгое время… Артемий слез и объявил, что саням надо бы пройти, потому отводы невеликие, а волочки непременно надо долой.

— Ну долой, так долой, — решил Патап Максимыч, — положим их в сани, а не то и здесь покинем. У Воскресенья новы можно купить.

— У Воскресенья этого добра вволю, — сказал дядя Онуфрий, — завтра же вы туда как раз к базару попадете. Вы не по хлебной ли части едете?

— Нет, едем по своему делу, к приятелям в гости, — молвил Патап Максимыч.

— Так, — проговорил дядя Онуфрий. — Ин велите своим парням волочки снимать — вместе и поедем, нам в ту же сторону версты две либо три ехать.

— Ну вот и ладно. Оттоль, значит, верст с восемь до зимняка-то останется, — молвил Патап Максимыч и послал работников отвязывать волочки.

— Верст восемь, может, и десять, а пожалуй, и больше наберется,отвечал дядя Онуфрий. — Какие здесь версты! Дороги не меряны: где мужик по первопутке проехал — тут на всю зиму и дорога.

— А как нам расставанье придет, вы уж, братцы, кто-нибудь проводите нас до зимняка-то, — сказал Патап Максимыч.

— На этом не погневись, господин купец. По нашим порядкам этого нельзя — потому артель, — сказал дядя Онуфрий.

— Что ж артель?.. Отчего нельзя? — с недоумением спросил Патап Максимыч.

• Предыдущая
• 53/141
• Следующая