Белые рабыни - Мэрфи Уоррен - Страница 3

• Предыдущая
• 3/35
• Следующая

Липпинкотт молча кивнул.

– Не так уж это необычно. Две сотни долларов. Если вы ее убьете – двенадцать тысяч. Нанесение ран и увечий оплачиваются соответственно. Эти девочки очень дорого стоят.

– Хорошо, хорошо. Куда мне идти?

– Деньги вперед.

Липпинкотт заплатил, и сержант, нахально пересчитав полученные деньги, привел Липпинкотта в длинный и широкий коридор наверху. Они остановились перед блестящей стальной дверью. Сняв со стоящего возле двери высокого шкафа картонную коробку, сержант передал ее Липпинкотту.

– Здесь ваши плети и цепи. Крюки – на стене. Если девочка доставит вам какую-нибудь неприятность, просто нажмите кнопку. Хотя вряд ли такое случится. Она здесь уже три месяца. Беспокоят только новенькие. Необученные, так сказать.

Сержант снял с кольца на своем ремне ключ и отпер дверь.

Липпинкотт зажал картонную коробку под мышкой и вошел в комнату как школьник, обнаруживший заброшенный кондитерский магазин.

Он захлопнул за собой дверь и, устремившись в комнату, чуть не споткнулся о широкую железную койку. На койке лежала голая женщина. Ее ноги были прижаты к животу, руки закрывали голову, рыжие волосы грязным путаным клубком лежали на матрасе, запятнанном высохшей кровью.

В комнате пахло камфорой, запах этот, как понял Липпинкотт, исходил от мази, которая блестела на четко вырисовывавшихся на ее боках шрамах от ударов плетью. Липпинкотт внезапно почувствовал сострадание к этому существу и собирался уже уйти из комнаты, может быть даже выкупить эту девушку и подарить ей свободу, когда она, выглянув из-под своих сложенных рук, и, увидев перед собой человека с коробкой, медленно поднялась с койки. Увидев ее молодые забрызганные засохшей кровью груди, он пришел в неистовство, а когда она послушно направилась к грязной, измазанной кровью стене и подняла руки к железному крюку, Липпинкотт задрожал от возбуждения. Он подергал цепи на ее запястьях, потом вдруг бросился к коробке и схватил плеть, стиснул ее в руке так, будто боялся, что кто-то может ее отобрать.

– Хотите, чтобы я кричала? – спросила девушка, когда он приготовился нанести первый удар. По ее произношению Липпинкотт понял, что она американка.

– Да, чтоб кричала. Громко кричала. Если ты не будешь кричать, я буду бить все сильнее и сильнее.

Липпинкотт бил, и девушка кричала после каждого хлесткого удара. Рука с плетью идет назад, затем вперед, удар, и змееподобная плеть заблестела от крови, назад – вперед, назад – вперед, все быстрей и быстрей, пока вопли, свист плети и звук ударов не слились в сплошной крик боли. А потом все кончилось. Джеймс Форсайт Липпинкотт выдохся, и вместе с утолением этой внезапно возникшей странной жажды к нему вернулась способность мыслить. И тогда он испугался.

Он понял теперь, что, несмотря на жестокую боль, девушка кричала как будто по обязанности. Возможно, ее напичкали наркотиками. Ее спина была похожа на сырое мясо.

Что если кто-нибудь фотографировал? Он заявит, что снимки фальшивые. Ведь его слова более весомы, чем слова какого-то ниггера из джунглей. А если министр общественной безопасности узнает, что он использовал его имя? Ну, три, может быть четыре сотни долларов, и проблема решена.

А что если девушка умрет? Двенадцать тысяч долларов. Это меньше, чем он давал каждый год Союзу братства за человеческое достоинство.

Так чего бояться?

– Ты кончил, Липпи? – безучастно спросила рыжеволосая девушка глухим голосом наркоманки. – Если да, то полагается, чтобы ты снял цепи.

– Откуда ты знаешь мое имя? Его знают только в моем социальном кругу.

– Но, Липпи, это же Бусати. Так ты кончил?

– Гм… да, – сказал он, подходя к стене, чтобы получше рассмотреть ее лицо в тусклом свете комнаты. Ей было около двадцати пяти; красивый тонкий нос был сломан несколько дней назад, он распух и посинел. Нижняя губа разорвана и по краям покрыта кровавой коркой.

– Кто ты?

– Не спрашивай. Просто дай мне умереть, Липпи. Мы все умрем.

– Я ведь знаю тебя, не так ли? Ты… ты…

В его памяти всплыли черты, столь искаженные теперь, той девушки, которая когда-то была украшением общества на берегах Чесапикского залива, одна из девушек семьи Форсайтов, их вторая кузина.

– Синтия, что ты здесь делаешь? – спросил он, а затем, вдруг вспомнив, в ужасе произнес: – Мы ведь только что похоронили тебя в Балтиморе.

– Спасайся, Липпи, – простонала она.

Именно это и решил сделать охваченный паникой Липпинкотт. Он живо представил себе, что будет, если Синтия Форсайт каким-то образом вернется в Балтимор и откроет его жуткую тайну. Липпинкотт схватил конец плети и обернул его вокруг шеи девушки.

– Ты дурак, Липпи, ты всегда был дураком, – сказала она, и Джеймс Форсайт Липпинкотт затянул петлю. Он продолжал тянуть за концы петли даже тогда, когда вывалился язык, и выкатились из орбит глаза.

Ожидавший его внизу сержант, понимал, почему Джеймс Форсайт Липпинкотт не хочет выписать чек на требуемую сумму из личной чековой книжки. Да, он доверяет ему и согласен на то, чтобы Липпинкотт вернулся в гостиницу и договорился с Национальным банком Бусати о наличных.

– Мы не беспокоимся, – сказал сержант, – куда вы, собственно говоря, денетесь?

Липпинкотт кивнул, хотя и не был уверен, что правильно уловил смысл сказанного. Он понял только, что ему позволяют заплатить за то, что случилось там, наверху, а это все, что он хотел услышать.

Когда Липпинкотт вернулся в гостиницу, Валла все еще где-то пропадал. Липпинкотт несколько раз позвал его, но тот не появился, и Липпинкотт поклялся, что когда Валла снова покажется ему на глаза, он отлупит его так, что следы этой порки бой будет носить до конца своей жизни.

Вице-президент банка предложил Липпинкотту захватить с собой охрану, так как, по его мнению, намерение прогуляться по Бусати с двенадцатью тысячами долларов было не самым мудрым.

– Это вам не Нью-Йорк, – туманно выразился банкир.

Липпинкотт отказался. И через три квартала пожалел об этом. Его остановил один из военных патрулей, а когда он доставил из кармана удостоверение личности и десятидолларовую банкноту, офицер, должно быть, заметил пачку в кармане, сунул туда руку и вытащил конверт со сто двадцатью стодолларовыми банкнотами.

– Это принадлежит дому с железными воротами, – сказал Липпинкотт в надежде, что это произведет соответствующее впечатление на офицера. Никакого впечатления. Офицер просто перепроверил удостоверение личности Липпинкотта, снова спросил его, действительно ли он Джеймс Форсайт Липпинкотт, после чего затолкал его в «лендровер» и сел за руль.

Выехав из города, они покатили вдоль великой реки Бусати. На Бусати опустилась ночь, а они все катили и катили вдвоем, так как патрульным солдатам было приказано остаться в городе. Они ехали так долго, что, когда, наконец, остановились, Липпинкотт готов был поклясться, что звезды стали ближе. Такими близкими и яркими они были, видимо в те времена, когда человек впервые слез с дерева.

Офицер приказал Липпинкотту выйти из машины.

– Послушайте, вам нет смысла меня убивать, – сказал Липпинкотт. – Я могу дать вам вдвое больше того, что вы у меня взяли.

– Выходи, – сказал офицер.

– Я – личный друг министра общественной безопасности, – сказал Липпинкотт.

– Ты найдешь его за тем толстым деревом, – сказал офицер. – Двигайся!

Липпинкотт, обнаружив, что африканская ночь довольно холодна, а на душе у него еще холоднее, направился к высокому широкоствольному дереву, которое высилось как островерхая гора на бусатийской равнине.

– Эй! – крикнул он, но не получил ответа. Его локоть коснулся чего-то, свисающего с дерева. Он оглянулся. Это был сапог. В сапоге была нога, а выше ноги было тело. По бокам болтались руки черного цвета. Тело было неподвижно и пахло испражнениями. Оно было в офицерской форме. Липпинкотт отступил назад, чтобы отделаться от запаха и получше разглядеть лицо. Свет фонаря внезапно осветил его. Это был министр общественной безопасности. Из его головы торчало копье. Он был пригвожден им к дереву.

• Предыдущая
• 3/35
• Следующая