Держава богов - Джемисин Нора Кейта - Страница 17

Я облизнул губы, силясь осознать, почему мне настолько не по себе. Она определенно заставляла меня нервничать.

– Думаю, учитывая обстоятельства, друзья бы мне пригодились.

Она моргнула. Потом улыбнулась – уголком рта. В отличие от ее прежних улыбок, эта была настоящей. В ней не чувствовалось горечи. Тут я понял, насколько ей было одиноко без брата. Насколько она вообще юная. И как недалеко ушла от того ребенка, каким я ее знал.

Потом она шагнула вперед, ее ладони коснулись моей груди, и я ощутил поцелуй. Легкий и дружеский. Простое и краткое прикосновение теплых губ, но оно зазвенело во мне хрустальным колокольчиком. Она отступила на шаг, а я все стоял столбом и смотрел на нее. И ничего не мог с собой поделать.

– Значит, друзья, – сказала она. – Доброй ночи.

Я просто кивнул, не найдя слов. И ушел в комнату Деки. Она затворила за мной дверь, и я обессиленно прижался к ней спиной, испытывая одиночество и еще что-то очень странное…

В ту ночь я не спал, хотя и мог бы. Спать-то хотелось, и еще как! Я вообразил отчаянное желание сна в виде паразита, высасывающего мои силы и только ждущего, когда я достаточно ослабею и дам ему возможность завладеть уже всем телом. Когда-то мне нравилось спать. Когда-то. Прежде, чем это стало угрозой.

Но скуку я тоже не любил, а ее было предостаточно в те часы, которые я провел, расставшись с Шахар. На размышления о моем прискорбном положении могло уйти лишь какое-то время. Единственным способом как-то выплеснуть мои «растрепанные чувства» было действовать. Делать что угодно, лишь бы немедленно. Я слез с кресла и принялся бродить по комнате Деки, заглядывая то в выдвижные ящики, то под кровать. Его книги были слишком просты, чтобы возбудить мой интерес, за исключением сборника загадок, где нашлось несколько ранее мне неизвестных. Но и эту книгу я одолел за полчаса, а потом скука навалилась вновь.

Трудно придумать существо опаснее скучающего ребенка. И, хотя меня было бы правильнее назвать скучающим подростком, это изречение смертных по-прежнему оставалось в силе. Часы текли, постепенно становясь все длиннее и тягостнее. В конце концов я встал и растворил стену. Хотя бы это я мог проделать, не растрачивая еще остававшиеся у меня силы: для этого потребовалось лишь произнести слово. Когда день-камень отодвинулся в сторону, уступая мне путь, я шагнул сквозь открывшееся отверстие, оказавшись в мертвых пространствах за стеной.

Прогулка по моим былым угодьям до некоторой степени подняла настроение. Хотя, конечно же, и здесь не все было в точности как когда-то. Мировое Древо разрослось и вокруг Неба, и непосредственно внутри. Некоторые заброшенные коридоры и замкнутые пространства оказались заполнены его живой древесиной, и это заставляло меня время от времени пускаться в обход. Я понимал, что таков и был замысел Йейнэ: в отсутствие Энефадэ и, что важнее, лишившись подпитки от Камня Земли, Небо испытывало необходимость в поддержке Древа. Уж слишком много законов Итемпаса, установленных для смертного царства, нарушала его архитектура, и лишь магия удерживала громадный дворец в небесах, не давая ему обрушиться и, соответственно, вдребезги разбиться.

Я спустился на семнадцать этажей, прошел изгибами коридора, который человеку мог только присниться, ибо представлял собой вереницу соединенных сфер, и там, под гигантской выгнутой веткой, я нашел то, куда стремился, – свой планетарий. Я аккуратно обогнул все ловушки, которые сам когда-то расставил, по привычке избегая наступать на фрагменты лунного камня, вделанные в пол. На вид они были очень похожи на обычные куски день-камня (смертные их и не различали), но облачными ночами в новолуние эти вставки преображались, становясь провалами прямо в одну из любимых преисподних Нахадота.

Эти капканы я некогда насторожил против наших тогдашних хозяев, просто чтоб они помнили: за все надо платить. В том числе и за порабощение своих богов. Мы рассеяли такие милые ловушечки по всему дворцу. В их устройстве обвинили Нахадота. Его подвергли жестокому наказанию, но впоследствии он даже поблагодарил меня, заверив, что перенесенная боль того стоила.

Но когда наконец я произнес: «Атадиэ!» – и стена планетария раскрылась передо мной, я замер у входа, а челюсть у меня так и отвисла.

По идее, вокруг центрального ярко-желтого шара должно было плавать более сорока сфер поменьше, но я увидел всего четыре. Только четыре! И это считая сферу-солнце в центре! Остальные валялись на полу и около стен – останки после погрома. «Семь сестер», золотые планетки-близняшки, которые я собрал, обшарив миллиарды звезд, валялись по углам. Остальные тоже: Зиспе, Лакруам, Аманайясенре, Весы, Мать Вращения с ее шестью детками-лунами, соединенными тонкой сетью колец, и – вот горе-то! – мой любимец, великолепный гигант Ваз. Белоснежный шар, который я некогда с трудом обхватывал руками, сильно ударился об пол и раскололся. Я подошел к ближней половинке и со стоном опустился на колени, чтобы взять ее в руки. Было отчетливо видно ядро, мертвое и остывшее. Планеты – штуки крепкие, куда крепче большинства смертных, но эту мне починить не удастся. Даже окажись у меня для этого лишняя магия.

– Не-е-ет… – прошептал я, раскачиваясь взад-вперед с полушарием в руках.

Я даже плакать не мог. Я ощущал себя таким же мертвым, как внутренность расколотого Ваза. Слова Нахадота не заставили меня как следует прочувствовать весь ужас моего положения, но такое… От этого так просто не отмахнешься.

На мое плечо опустилась рука, но я был до такой степени погружен в горе, что мне было все равно, чья она.

– Мне так жаль, Сиэй…

Йейнэ. Ее голос, мягкое контральто, из-за печали прозвучал еще ниже. Я ощутил, как она опустилась на колени подле меня. Кожу обдало мягким теплом, но ее присутствие не принесло мне утешения, как в былые времена.

– Сам виноват, – прошептал я.

Я всегда собирался распустить свой планетарий – когда-нибудь, когда он мне надоест. Хотел вернуть каждый мир туда, откуда я его забрал. Вот только сделать это я так и не собрался, потому что был себялюбивым поганцем. Когда я был заключен в смертную форму и изо всех сил тщился почувствовать себя богом, потому что хозяева Арамери обращались со мной точно с вещью, я перенес планетарий сюда, опасаясь, что они его обнаружат. Я пускал в ход не принадлежавшую мне силу, я много раз убивал свое смертное тело, чтобы поддержать планетарий. И после всего этого сам не заметил, как погубил эти миры…

Йейнэ вздохнула и обняла меня за плечи, на миг зарывшись лицом в мои волосы.

– Смерть со временем приходит за всеми… – сказала она.

Однако в этом случае смерть явно поторопилась. Моему планетарию полагалось жить не меньше, чем звезде. Я глубоко вздохнул, опустил на пол половинку планеты и посмотрел на Йейнэ снизу вверх. На ее лице не было даже следа того потрясения, которое испытал я, увидав себя повзрослевшим, и за это я был ей благодарен. Не в ее природе было шарахаться от зрелища утраченной прелести. И она любила меня и продолжит любить, даже если я более не смогу быть ее маленьким мальчиком. Я снова потупился. Мне стало стыдно за ту ревность, которую возбудило во мне ее влечение к Итемпасу.

– Некоторые все-таки уцелели, – тихо проговорил я. – Они…

Я снова перевел дух. Что я стану без них делать? Тогда я буду воистину одиноким. Но все-таки я поступлю так, как будет правильно. Мои самые преданные друзья заслуживали свободы.

– Ты поможешь им, Йейнэ? Пожалуйста…

– Конечно, – ответила она и прикрыла глаза.

Планетки вокруг светила исчезли одна за другой, а потом и парочка из валявшихся на полу. Я следовал за Йейнэ, насколько мне удавалось, наблюдая, как она бережно размещала каждую в точности там, где я когда-то ее нашел. Вот одна снова поплыла вокруг яркого золотого солнца, и оно несказанно обрадовалось, получив ее обратно. Другая вернулась к двойной звезде, и сияющие близняшки встретили ее согласной торжествующей песнью. Третья оказалась в звездной детской, в окружении громко верещащих новорожденных планет и своенравных шипящих магнетаров…[1] Планета лишь вздохнула, смиряясь с оглушительным гвалтом.