Человеческая комедия - де Бальзак Оноре - Страница 27

• Предыдущая
• 27/149
• Следующая

- Нет, - продолжал он после недолгого молчания, когда они обменялись взглядом, влажным от слез, - нет, я не хочу ни уничтожать его, ни подвергать опасности в моих странствованиях. Дорогая Евгения, вы будете его хранительницей. Никогда друг не доверял другу ничего более священного. Судите сами.

Он подошел к комоду, вынул ларец из футляра и, открыв его, с грустью показал восхищенной кузине несессер, по работе еще более ценный, чем по весу золота.

- То, чем вы любуетесь, - ничто, - сказал он, нажимая пружину, раскрывшую двойное дно. - Вот что мне дороже всего на свете.

Он вынул два портрета, два шедевра г-жи Мирбель, в богатых жемчужных оправах.

- О! Вот красавица! Не та ли это дама, которой вы писали…

- Нет, - сказал он, улыбаясь. - Эта женщина - моя мать, а вот мой отец, - ваши тетка и дядя. Евгения, я готов на коленях умолять вас сохранить мне это сокровище. Если бы я погиб и погубил ваше маленькое состояние, то это золото возместит вам потерю. Только вам одной могу я оставить эти портреты: вы достойны хранить их. Но уничтожьте их, чтобы после вас они не попали в чужие руки…

Евгения молчала.

- Вы согласны, не так ли? - прибавил он ласково.

В ответ она бросила на него первый взгляд любящей женщины, один из тех взглядов, где почти столько же кокетства, как и глубины. Он взял ее руку и поцеловал.

- Ангел чистоты! Для нас с вами, не правда ли, деньги никогда ничего не будут значить? Чувство, придающее им некоторую ценность, будет отныне все.

- Вы похожи на свою мать. А голос у нее был такой же нежный, как у вас?

- О, гораздо нежнее…

- Да, для вас, - сказала она, опуская глаза. - Ну, Шарль, ложитесь спать, прошу вас, вы устали. До завтра.

Она тихо высвободила руку из рук кузена, он проводил ее, захватив с собой свечу. Когда они были уже у двери ее комнаты, он сказал:

- Ах, зачем я разорен!

- Мой отец богат, я думаю, - ответила она.

- Бедное дитя, - продолжал Шарль, остановившись у порога и прислоняясь спиной к косяку, - будь дядюшка богат, он не дал бы умереть моему отцу, не оставлял бы вас в такой скудости, словом, жил бы иначе.

- Но у него есть Фруафон.

- Да что стоит Фруафон?

- Я не знаю; но у него есть Нуайе.

- Какая-нибудь жалкая ферма!

- У него есть виноградники и луга…

- Пустяки! - сказал Шарль с презрительным видом. - Будь у вашего отца хотя двадцать четыре тысячи ливров дохода, разве вы жили бы в этой холодной, пустой комнате? - прибавил он, переступив порог. - Значит, тут будет мое сокровище, - сказал он, указывая на старый поставец, чтобы скрыть свою мысль.

- Идите спать, - сказала она, не давая ему войти в неубранную комнату.

Шарль вышел, и они с улыбкой простились друг с другом.

Оба они уснули, грезились им одинаковые сны, и с той поры перед глазами Шарля мелькали розы на его трауре.

Наутро, перед завтраком, г-жа Гранде увидела, что ее дочь прогуливается по саду вместе с Шарлем. Он был еще печален, как человек, который ввергнут судьбою в бездну, измерил всю ее глубину и почувствовал бремя предстоящей ему жизни.

- Отец вернется только к обеду, - сказала Евгения, заметив, что мать обеспокоена этой прогулкой.

В каждом движении девушки, в выражении лица, в воркующей нежности голоса сквозило, что между нею и ее кузеном установилось полное согласие мыслей. Души их соединяло жаркое чувство, быть может, хорошо еще не осознанное ими во всей его силе. Шарль остался в зале, и к грусти его отнеслись с должным уважением. У каждой из трех женщин было свое занятие. Гранде бросил дома дела, а приходило довольно много народа: кровельщик, водопроводчик, каменщик, землекопы, плотник, хуторяне, фермеры: одни - договориться о починках и всяких работах, другие - внести арендную плату или получить деньги. И вот г-же Гранде и Евгении пришлось суетиться, вести бесконечные разговоры с рабочими и с деревенским людом. Нанета в кухне складывала в ящики взносы натурой, доставленные фермерами. Она всегда ждала распоряжений хозяина, чтобы знать, что оставить для дома и что продать на рынке. У Гранде, как и у многих помещиков, было обыкновение пить самое плохое свое вино и есть подгнившие фрукты.

Часов в пять вечера Гранде вернулся из Анжера, выручив за свое золото четырнадцать тысяч франков и получив свидетельство государственного казначейства на выплату процентов по день получения облигаций ренты. Корнуайе он оставил в Анжере, наказав ему покормить полузагнанных лошадей, дать им хорошенько отдохнуть и не торопясь ехать домой.

- Я из Анжера, жена, - сказал он. - Есть хочу.

Нанета закричала ему из кухни:

- Разве вы ничего не кушали со вчерашнего дня?

- Ничего, - ответил старик.

Нанета подала суп. Де Грассен явился к клиенту за распоряжениями, когда семья сидела за столом. Папаша Гранде даже не взглянул на племянника.

- Кушайте, Гранде, не беспокойтесь, - сказал банкир. - Побеседуем. Не знаете ли, какая цена золоту в Анжере? Туда понаехали скупать его для Нанта. Я собираюсь послать.

- Не посылайте, - ответил добряк Гранде, - там уже избыток. Мы с вами хорошие друзья, и я избавлю вас от напрасной потери времени.

- Но ведь золото там стоит тринадцать франков пятьдесят сантимов.

- Скажите лучше - стоило.

- Откуда же, черт возьми, оно явилось?

- Я ездил нынче ночью в Анжер, - ответил Гранде, понизив голос.

Банкир вздрогнул от изумления. Затем де Грассен и Гранде стали что-то говорить друг другу на ухо, время от времени поглядывая на Шарля. И снова де Грассен весь встрепенулся от удивления, - несомненно, в ту минуту, когда бывший бочар дал банкиру распоряжение купить для него государственной ренты на сто тысяч ливров.

- Господин Гранде, - обратился он к Шарлю, - я еду в Париж, и если бы вы пожелали дать мне какое-нибудь поручение…

- Никаких, сударь. Благодарю вас, - ответил Шарль.

- Поблагодарите его как следует, племянник. Господин де Грассен едет улаживать дела фирмы Гильома Гранде.

- Так есть какая-нибудь надежда? - спросил Шарль.

- Но разве вы не мой племянник? - воскликнул бочар с хорошо разыгранной гордостью. - Ваша честь - наша честь. Разве вы не Гранде?

Шарль вскочил, обнял папашу Гранде, крепко поцеловал и, побледнев, вышел. Евгения с восхищением глядела на отца.

- Ну, до свидания, мой добрый Грассен, - я ваш покорный слуга, а вы уж обработайте мне тех господ!

Два дипломата пожали друг другу руки; бывший бочар проводил банкира до дверей, потом, затворив их, вернулся и сказал Нанете, опускаясь в кресло:

- Подай-ка черносмородинной.

Но от волнения он не мог сидеть на месте, поднялся, притопнул ногой и, выделывая “коленца”, как говорила Нанета, стал напевать:

Служил в французской гвардии

Папаша добрый мой.

Нанета, г-жа Гранде и Евгения молча посматривали друг на друга. Когда веселость винодела достигала высшей точки, она каждый раз приводила их в ужас.

Вечер скоро пришел к концу. Папаша Гранде захотел лечь пораньше, а когда он ложился, все в доме должны были спать, так же как, “когда Август напивался, Польша была пьяна”. Впрочем, Нанета, Шарль и Евгения устали не меньше хозяина.

Что до г-жи Гранде, то она спала, ела, пила, ходила, как того желал супруг. Однако в течение двух часов, посвященных пищеварению, бочар настроен был необыкновенно игриво и сыпал своими особыми изречениями; по одному из них можно будет судить о степени его остроумия.

Выпив черносмородинной, он посмотрел на рюмку.

- Не успеешь пригубить, а рюмка уж и пуста! Так-то и мы. Живем, живем, да и помрем. Ох, хороша была бы жизнь, ежели б червончики по свету катились да в мошне у нас зацепились.

Он стал весел и милостив. Когда Нанета пришла с прялкой, он ей сказал:

- Ты, верно, устала, - брось свою пеньку.

- Чего там, мне скучно будет! - ответила служанка.

- Бедная Нанета! Хочешь черносмородинной?

• Предыдущая
• 27/149
• Следующая