Тысячелетняя ночь - Радзиевская Софья Борисовна - Страница 9
- Предыдущая
- 9/52
- Следующая
Выглянувшее на смену луне солнце уже застало его в дороге. Мысль о погоне мало беспокоила Гуга, однако он торопился. В полдень он остановился ненадолго, чтобы изжарить в горячей золе костра пару диких голубей (огниво и трут, предусмотрительно спрятанные в колчане, не отсырели), и продолжал шагать, а к вечеру уже весело насвистывал — путь был близок к окончанию.
Но вскоре он замолчал и шёл, посматривая вокруг с некоторым беспокойством: с лесом, жизнь которого ему была близка и понятна, как своя собственная, случилось что-то странное и тревожное. Щебетанье птиц, веселившее его с утра, вдруг сразу и зловеще смолкло. С молчаливой поспешностью птицы проносились над головой в одиночку и стайками — все в одном направлении. За ними по деревьям рыжими хвостатыми мячиками запрыгали белки, из кустов клубками покатились зайцы, заскользили мягкие лукавые силуэты лисиц, а воздух потемнел от крупных птиц. Всё это неслось, прыгало, летело, молча, неслышно, и Гуг на минуту даже остановился, засмотревшись на целое стадо оленей, мчавшихся с закинутыми на спину рогами. Между ними серыми тенями мелькали волки. Их было много в густых английских лесах и они были опасны для человека, но сейчас какая-то невидимая угроза заставляла их мчаться мимо, опустив головы, пугливо озираясь, а один волчонок налетел на Гуга и, задев его мохнатым боком, даже не оглянулся.
Вскоре в воздухе потянуло горьковатым запахом дыма и всё стало ясно. Кляня себя, лесной путник сообразил, как много потерял драгоценного времени, и присоединился к беглецам. Теперь и он мчался по лесу, напрягая все свои силы, задыхаясь, в общей лавине испуганных животных, а едкий, пропитанный жаром и дымом воздух душил, а не освежал его ещё не отдохнувшую от вчерашнего бегства грудь. Наконец он выскочил на довольно большую поляну, пробежал её и в изнеможении остановился, опираясь на разбитое молнией громадное дерево. Верхняя, большая его половина лежала на земле, громадная куча переломанных ветвей скрывала мощный, покрытый мохом ствол. Запах гари становился всё сильнее, Гуг повернулся, чтобы продолжить свой путь, как вдруг что-то серое, вынырнув из чащи, кинулось под кучу бурелома. Оттуда послышался писк. Через мгновение громадная рысь выскочила из-под хвороста, держа в зубах маленького рысёнка. Ещё прыжок — и она вынесла второго, метнулась с ним дальше, но писк первого заставил её остановиться. Свирепые жёлтые глаза рыси наполнились страхом и тоской. Она хватала в зубы то одного, то другого детёныша, прыгала и опять застывала в отчаянии. Клуб дыма вырвался из чащи и покатился по поляне. Рысь взвизгнула и кинулась в сторону, унося одного детёныша, второй — обречённый — жалобно запищал ей вслед. Не раздумывая, Гуг шагнул, нагнулся и быстро засунул рысёнка за пазуху кожаной рубашки. «Смелее, братец, смеете пропадём или вместе спасёмся». И он кинулся бежать что было мочи.
Трудно сказать, сколько времени длился этот изматывающий бег наперегонки с лесным пожаром и чем бы он для него закончился, если б не счастливая передышка: на минуту ветер вдруг подул в обратном направлении и освежил раскалённый воздух. Едва державшийся на ногах Гуг замедлил бег и впервые осмотрелся. Рядом с ним, не спуская с него ярких жёлтых глаз, мягкими скачками бесшумно двигалась старая рысь с рысёнком в зубах, однако она не проявила враждебности, точно инстинктом чувствовала, что вреда её детёнышу человек не причинит. Снова горячий дым хлынул на них сзади, и Гуг снова рванулся вперёд, уже не обращая внимания ни на что. Искры жгли его голую шею, в глазах потемнело, земля ушла у него из-под ног и… с крутого берега он полетел в прохладную воду реки. Вынырнув через мгновение, почувствовал, как отчаянно забился у него под рубашкой захлебнувшийся рысёнок. Вытащив, посадил его к себе на спину. «Держись, братец, — сказал, — кажется, обошлось».
Река кипела от рассекающих её копыт и когтистых лап. Зайцы плыли вперегонки с белками и хорьками, широкой грудью рассекали воду олени и лоси, а совсем рядом с Гугом, прижав уши и высоко подняв над водой голову, плыла, не сводя с него грозных и умоляющих глаз, старая рысь с детёнышем в зубах.
За спиной у пловцов весь берег пылал как костёр. Деревья шипели и вспыхивали, кусты можжевельника трещали и сыпали дождь мелких обжигающих искр. Воздух и над самой водой был раскалён и наполнен дымом и гарью, так что Гуг, загребая руками, поминутно опускал в воду воспалённое лицо. «Плыви быстрее, тётушка, — напутствовал он рысь. — Да присматривай за малышом у меня на спине — мне некогда, чувствуешь, как несёт нас течение…» Но тут шутка замерла у него в горле: шагов на триста вниз по реке начиналась знаменитая быстрина, за ней пенился непроходимый водопад. Слабых пловцов уже несло туда, к гибели. Изо всех сил боролось с течением стадо оленей, рядом пыхтел и фыркал громадный бурый медведь. Гуг горько пожалел о том, что в страхе перед огнём совсем забыл о коварстве реки и уступил течению несколько десятков драгоценных ярдов. Теперь он, круто повернув, рассекал воду с силой отчаяния, и старая рысь следовала за ним. Но силы его, уже надорванные долгим бегом, слабели, шум водопада позади разрастался. Гуг забыл уже о рысёнке, вцепившемся ему в спину, почти не сознавал, что делает, видел только, что деревья на желанном берегу убыстряют свой бег. Визг, вой, рычание раздавались вокруг, многие из пловцов в смертельной тоске уже поняли бесполезность борьбы. И всё-таки, стиснув зубы, закрыв глаза, Гуг плыл и плыл. До берега оставалось несколько взмахов руки, однако течение тут было самым быстрым, намокшая одежда казалась невыносимо тяжёлым грузом… И вдруг он совершенно отчётливо услышал голос брата:
— Ну же, Гуг, сюда, сюда! Держись за эту ветку, крепче, вот так!
Больше он ничего не слышал.
Поздно вечером, недалеко от места страшной переправы, в уютной пещере горел, наполняя её светом и теплом, небольшой костёр. Опираясь на руку, на куче мягкой травы лежал Гуг и задумчиво следил, как быстро и аппетитно румянится насаженный на крепкую дубовую палку большой кусок дичины.
— Так ты говоришь, её унесло в водопад, Улл? — заговорил он.
— Перед самым берегом. — отозвался «монашек», поворачивая вертел. — Если бы схватилась зубами за жердь, которую я ей протягивал, она бы спаслась. Но в зубах она держала детёныша…
Братья помолчали. Разгоревшийся костёр осветил их ярким светом, и выступило не исчезнувшее с годами разительное их сходство. Гордый взгляд своевольного Гуга, правда, теперь сочетался с мужественной силой, а природная кротость Ульриха и впрямь сделала его похожим на монаха — тихая жизнь монастыря была ему сейчас милее, чем когда-либо, но он подавлял в себе стремление к ней ради брата, которого не решался оставить.
Ужин поспел и был съеден. Сидя в тёплой пещере, в чудесном сознании временной безопасности, братья болтали о пустяках, с явной приязнью поглядывая друг на друга. Вдруг лёгкая тень затуманила подвижное лицо Ульриха.
— Гуг, — заговорил он нерешительно. — Ты рассказал не всё, что делал и кого видел. Но я не знаю…
— Что тебе неизвестно? — с лёгким смущением торопливо прервал его Гуг. — Ты знаешь всё до самого конца.
— Я не знаю одного, — спокойно договорил монашек, — зачем ты возвращался в места, где нас не ждёт ничего, кроме горьких воспоминаний и опасностей?
Гуг незаметно переменил позу так, чтобы свет не падал на лицо.
— Я пошёл за тем, — глухо прозвучал его голос, — без чего не могу жить. И опять пойду, хотя бы это стоило мне жизни. Я пошёл за тем, чтобы хоть на минуту увидеть её… госпожу Элеонору…
Бледный луч луны, обходя поля серебряным дозором, заглянул в пещеру у реки. Уголья костра покрылись серым налётом золы, сквозь который изредка вспыхивали угасавшие огненные змейки. Братья лежали в глубине пещеры, укрытые единственной сухой оленьей рубашкой. Рядом, накормленный и согретый, мирно спал большой серый котёнок с рысьими кисточками на ушах. Гуг не спал, широко открытые глаза его были полны мучительной думы…
- Предыдущая
- 9/52
- Следующая
