Генерал-адмирал. Трилогия - Злотников Роман Валерьевич - Страница 39

• Предыдущая
• 39/234
• Следующая

— Эй, любезный, — обратился я к вестовому. — А ну-ка позови сюда команду лейтенанта Бурова.

Тот мгновенно слетел по трапу с мостика, сопровождаемый взорами всех присутствующих, а я смог наконец-то свободно оглядеться по сторонам. Ого, матросов на палубе стало заметно больше… и они отчего-то принялись бросать в воду монеты. Похоже, какая-то флотская традиция… Черт, сколько же их! Нет, стиснуть зубы и пасти окружающее! Я справлюсь, справлюсь…

Я дождался момента, когда пятеро молодых офицеров поднялись на мостик, и, с невозмутимым видом достав из кармана пару монет, вручил их Бурову:

— Сначала исполним давнюю традицию, господа, а затем я немного расскажу вам о том, зачем вы появились на этом корабле.

Стоявший рядом со мной капитан корабля Тыртов слегка расслабился. Ну да, приверженность моряков суевериям сохранилась и в начале XXI века. А я прошел еще один тест на «своего»…

Во второй раз своих будущих разведчиков я созвал после захода в Кенигсберг. Они собрались у меня в каюте с готовыми отпечатками. Я пару минут рассматривал снимки, после чего спросил:

— И это всё?

Молодые офицеры переглянулись, и лейтенант Буров осторожно ответил:

— Так точно, ваше императорское высочество. — Причем в его голосе явно чувствовалось недоумение. Мол, все сделали как велено, чего еще надобно-то?

Я помолчал, а затем, попытавшись наполнить голос скепсисом, осведомился:

— Ну и зачем вы это снимали?

Буров удивленно воззрился на меня:

— Но ваше высочество, вы же сами приказали…

— Что?

— Снимать.

— А зачем?

— Ну, чтобы иметь возможность наглядно ознакомить других офицеров с условиями навигации, очертаниями берегов, расположением маяков и бакенов на фарватере и…

— И как, позвольте мне спросить, — едко поинтересовался я, — это можно сделать, используя ваши фотографии? Им место в альбоме какой-нибудь восторженной барышни, а не в Департаменте морской и береговой информации. — (Я именно так решил назвать вновь создаваемую мной военно-морскую разведку.) — Вот укажите мне, — я выложил перед ними сделанные для меня третьим штурманом крейсера кроки фарватера Кенигсберга, — в каком месте делались фотографии? Направление объектива по компасу и относительно приметных береговых объектов? Примерное, а по возможности и точное расстояние до приметных береговых объектов, запечатленных на снимке? Мне продолжать?

На пятерых молодых офицеров было жалко смотреть. Я покачал головой. Если честно, то это, конечно, называлось подставой. Я действительно дал им в руки фотокамеры и поставил крайне общую задачу. И радость от того, что они оказались владельцами… ну ладно, пользователями столь модной и дорогой игрушки, лишила их малейшей способности к мышлению. А чего еще можно ожидать в этом-то возрасте? Откуда в двадцать лет в голове у человека возьмутся мозги? Только знания и гормоны. Да и знания лишь в лучшем случае…

Так что у них не было никакого шанса выполнить задачу правильно. Ну и что? Именно так люди и учатся наиболее эффективно — на собственных ошибках. И кого волнует, что эти ошибки были заранее запланированы умелым преподавателем?

— Эх, господа… Вам предстоит на пустом месте создать новую службу. Службу, которая будет глазами и ушами нашего флота. Службу, от которой будет зависеть больше, чем от парочки броненосцев. А вы? — Я махнул рукой. — Думать надо, господа, думать. Головой. А не ждать руководящих указаний. Думать не только над тем, как лучше всего исполнить уже отданный приказ. Хотя, конечно, над этим — в первую очередь. Но и над тем, зачем оный отдан, какую цель преследует. И попытаться сделать так, чтобы достигнуть этой цели наилучшим образом. Понятно?

До Кронштадта мы добрались к 1 мая. Я спешил, поскольку обещал племяннику непременно быть на его присяге, коя была назначена на день его совершеннолетия — 6 мая. Вообще-то, по плану похода, мы должны были прибыть на два дня раньше, но в районе Аландов сложилась довольно сложная ледовая обстановка, и скорость пришлось сильно снизить.

За прошедшие четыре месяца мы с Николаем встречались еще дважды. И оба раза проговорили довольно долго. Я рассказывал ему о своих планах, о том, почему решился влезть в строительство завода, об отставании страны в промышленном развитии. И очень аккуратно капал ему на мозги о правах и обязанностях правителя, о принципах формирования собственной команды, о подходах к браку…

— Значит, дядя, — задумчиво произнес Николай во время одной из таких бесед, — ты считаешь, что Павел Первый был не прав, когда сказал, что ему умные не надобны, а надобны верные?

— А ты сам подумай, — усмехнулся я.

— Ну… мне кажется, он был как раз прав. Его же предали. Значит, не хватило именно верности.

— На первый взгляд так и кажется, племянник. Но давай посмотрим на его историю немного под другим углом. Смотри, такая установка не сработала. Он изо всех сил окружал себя априори верными, отталкивая умных, и эти верные его предали. Какой вывод отсюда следует?

Николай задумался.

— Не знаю…

— Тогда вспомни историю еще одного императора, который пошел другим путем. Он сформировал свое правительство из умных, очень умных, но недостаточно верных. Более того, многие из них были его прямыми противниками.

— И что?

— Он сделал их верными. Он заставил их признать себя господином. И они помогли ему построить великую империю. — Я улыбнулся. — Я говорю о французском императоре Наполеоне Бонапарте.

Николай некоторое время сидел, морща лоб, затем мотнул головой:

— Но он ведь тоже проиграл, как и Павел.

— Нет. Проиграл, но не как Павел. Наполеон стал императором и оставался таковым десять лет — не имея никаких прав на корону, добившись всего сам и с помощью созданной им команды, в которую входили как верные ему люди, например его маршалы, так и многие недостаточно верные. Изначально. Но все они были умными… И отрешили его от власти внешние враги после проигранной большой войны. А когда через некоторое время он попытался вернуть себе трон, практически все его соратники снова отдали ему свою верность. Павел же, имея все права на престол и окружив себя теми, кого почитал верными, сумел за пять лет своего правления растерять верность большинства. И был свергнут своими бывшими соратниками.

Николай снова задумался.

— Значит, рядом должны быть умные? — через несколько минут напряженных размышлений спросил он.

Я усмехнулся:

— Ты еще подумай над этим. У тебя много времени впереди. И, мой будущий государь, решение-то все равно принимать тебе. Я лишь советчик, ты — самодержец…

Николай даже слегка вздрогнул, услышав от меня эти слова.

Сразу же по прибытии в Кронштадт я посетил Попова. Благодаря моим, пусть и смешным, финансовым вливаниям он уже оснастил лабораторию несколькими весьма громоздкими приборами собственной разработки. Но никаких поползновений к изобретению радио не предпринимал. И это меня слегка нервировало. В чем дело? Неужто я своим увеличенным финансированием сбил его с мысли и заставил заняться чем-то другим? Но того финансирования-то было — слезы. Рублей шестьсот всего за девять месяцев. И ведь сделать-то ничего нельзя — и так обо мне уже каких только слухов не ходит в связи с теми бытовыми патентами. Если я влезу еще и с идеей распространения электромагнитных волн и создания на этой основе новой системы связи, ой какая буча поднимется. Впрочем, время еще есть. Насколько я помнил, Попов и Маркони создали радиосвязь где-то в середине 90-х годов этого века, то есть у меня еще десять лет. И уменьшать сей срок стоит не более как на несколько лет. К тому же все опять упирается в промышленную базу. Если даже Попов придумает радио завтра, то ничего, кроме безусловного приоритета, это ни мне, ни России не принесет. Потому что быстро развернуть производство и поставку на рынок приемлемых образцов радиопередатчиков и радиоприемников я не смогу. А мне приоритета мало, мне прибыль нужна. Так что пусть лучше сделает свое открытие лет через шесть — восемь. Вот только знать бы наверняка, что все двигается в правильном направлении…

• Предыдущая
• 39/234
• Следующая