Генерал-адмирал. Трилогия - Злотников Роман Валерьевич - Страница 89
- Предыдущая
- 89/234
- Следующая
— Казенная?
— А то ж, — солидно отозвался отец, — княжья, медовая с перцем.
— От доброго продукта грех отказываться, — так же солидно заметил Афиноген и, ухватив фляжку, сделал гулкий глоток. — Х-хор-роша-а-а! — протянул он, занюхав рукавом тулупа, скорее по привычке, чем по необходимости: казенная славилась свой мягкостью. — Лексир!
— Не говори, — покивал отец, в свою очередь прикладываясь к фляжке. — Умеет благодетель товар сделать, чтоб душа пела и радовалась.
— А то ж, — теперь уже покивал сосед.
После чего оба замолчали, задумавшись каждый о своем. А Митяй просто повернул голову и уставился на удалявшееся подворье. В первый раз он покидал дом так надолго.
На хуторе Глухом они обосновались четыре года назад. Вернее, три, если уж сказать «обосновались». Поскольку четыре года назад, по весне, они появились в этом распадке голыми и босыми. Митяю тогда шел пятый год, и он мало что помнил о прошлой жизни. Только по рассказам знал, что до того, как перебрались сюда, он жил с отцом, матерью, старшим братом и младшей сестренкой в деревне в Тверской губернии. Жили скудно. Единственное, что Митяй помнил отчетливо, — это чувство голода. Ему постоянно хотелось есть. Всегда. Даже летом. Хотя летом-то можно было найти чего пожевать — щавель, лебеду, грибы, а вот по весне… Одной такой весной, когда было особливо голодно, все его семейство и стронулось из родимой сторонки. Почему да отчего — Митяй не ведал, но догадывался, что, видно, особенно припекло.
Дорога вышла трудной, такой, что сестренка ее не пережила и остался от нее маленький холмик на одном из безымянных полустанков. Мать долго горевала и едва сама не преставилась, но обошлось. Нонича же у Митяя бегал по дому очередной братишка полутора лет от роду, а мать снова уже была на сносях. Именно поэтому они с отцом и ехали всего лишь вдвоем. Старший брат Митяя, Евфим, коему исполнилось уже двенадцать, остался «на хозяйстве» — в помощь матери, у которой изрядно округлился живот, ну и как старший мужик в доме.
Так вот, в тот, первый, год они слезли с телеги и растерянно огляделись.
— Ну вот, — хмыкнул землемер, — твоя земля, Никодим Евсеич.
Отец суетливо сдернул с головы поношенный донельзя картуз и поклонился, отметив про себя, что такой важный господин, как землемер, назвал его со всем уважеством — по имени-отчеству.
— Благодарствую, господин землемер.
— Не меня благодари — великий князь Алексей Александрович вам, переселенцам, поспособствовал. Ты ссудный-то договор подписал?
— Дык ить… — Отец замялся и обреченно мотнул головой: — А куды деться-то было? Ведь ни сохи, ни лошаденки… — Он махнул рукой.
Землемер рассмеялся:
— Да не страдай ты так. Все у тебя будет. Чай не первый ты здесь оседаешь. Повидал я вашего брата. Всех поначалу оторопь берет, а потом — ничего. Образцовое-то подворье видел?
— А то как же, — отозвался отец и, прижмурившись, выдохнул: — Лепота превеликая!
— Вот и у тебя такая же будет, коль стараться станешь.
— Дык это мы завсегда, — заверил отец.
А землемер кивнул:
— Ну ладно, выгружайтесь. Мне еще обратно возвращаться. Завтра жди, твою ссуду начнут привозить.
— Дык хорошо бы! — Отец суетливо бросился к телеге, на которой был свален их небольшой скарб…
До здешних мест они добрались лишь к осени. Поначалу отец пытался пристроиться в городе, перебиваясь случайными заработками, но к сентябрю окончательно понял, что с такой обузой, как семья, ничего не получится. И рискнул-таки поверить вербовщикам из странной конторы, зазывавшим переселенцев куда-то в далекие дали и обещавшим просто чудесные условия. Это-то и останавливало. Крестьянина же завсегда обманывают…
Ехать пришлось долго и уже по холоду. Так что младшенькая простудилась и померла. Ну а как приехали, их расселили в огромные бараки и велели дожидаться весны. А покамест ходить на занятия, которые вели какие-то студенты. Отец было решил на это плюнуть, но когда прошел слух, что за хорошие оценки на этих занятиях будут платить, да еще по весне их итоги учтут при распределении земли и очередности расселения, загнал на учебу не только старшего сына, который подходил по возрасту, но еще и жену, несмотря на ворчание таких же, как и он, мужиков-переселенцев о том, что «неча бабам грамоте учиться, голову лишком забивать». Ну а Митяй все время рядышком вертелся. И даже сумел заработать пять копеек, первым бойко ответив на какой-то вопрос. Студент рассмеялся и торжественно вручил мальцу монету. Конечно, на фоне остальных членов семьи, кои за зиму заработали ажно четыре рубля и еще три гривенника, это было не шибко заметным достижением, но и Митяя-то никто в тот момент за ученика не держал… Рвение ли такое сказалось, либо еще что, но по весне их семья оказалась в числе самых первых счастливчиков, которых отправили на поселение, на выделенные им земли. Так они и очутились в этом голом и пустом распадке.
Разгрузились быстро. До вечера поставили казенный шатер из толстенной мешковины, или как там называлась эта материя, и установили в нем казенную же чугунную печку. Их, после того как семья обустроится, надлежало вернуть. Либо, ежели придут в негодность, — оплатить. А стоили шатер и чугунка вместе — страшно подумать — аж сорок рублёв! Отец по первости даже брать их не хотел. А ну как те, кто будет потом принимать, придерутся и заявят, что он сдает вещи негодные? Это ж сорок рублёв! Но его убедили взять. Ночи-то были еще холодные, по утрам всё в инее, да и дожди здесь дюже шибкие. А ежели вообще мороз ударит? Так и помереть недолго… Два мешка угля привезли с собой. Это и составило основной скарб, загруженный на телегу землемера. Своего-то было всего ничего.
Ночью Митяй несколько раз просыпался и видел отца, неподвижно сидевшего у печки и смотревшего на огонь. Видно, опасался, что угорят… Впрочем, возможно, глава семьи не спал не только и даже не столько поэтому — он мучился вопросом, не совершил ли ошибку, сорвав семью с насиженного места и отправившись куда-то на край земли, в глухую степь. Нет, зиму-то они пережили неплохо, во всяком случае неголодно, а вот как оно теперь-то повернется…
К обеду следующего дня прибыли несколько возов с кирпичом. В каждой упряжке было по два громадных жеребца, с легкостью тянувших тяжело нагруженные телеги.
— Хозяин! — зычно окликнул главу семейства крупный мужик, ехавший на облучке первой телеги вместе с возчиком.
Митяев отец, испуганно пялившийся на возы, как услышал это обращение, тут же приосанился.
— Хозяин, вопрос тут к тебе имеется. — Мужик спрыгнул с облучка и подошел к отцу. — Никифор я, Голеватый. Артельный строительный. Ты какое подворье ладить хочешь — времянку или доброе?
Отец озадаченно почесал затылок:
— А времянка — это как?
— Ну, времянку мы тебе за три дни сварганим. И на нее вот этого кирпича, что возы привезли, вполне хватит. А ежели доброе — так нам не меньше двух недель провозиться придется. Да еще и кирпича в пять раз более на то уйдет. Зато и дом зимой промерзать не будет, и лошадей, когда сильно холодно, укутывать не надо будет. Да и вообще простоит все, пока сам перестраивать не соберешься. А времянка дай бог года три продержится. Да и промерзает она зимой дюже. В сильный мороз вокруг печки жаться будете. Зато и стоит всего ничего.
— А… это… — Отец замялся.
— Не бойся, крестьянин, — усмехнулся мужик, — твоей ссуды на доброе подворье вполне хватит. И на остальное останется. Тут такие люди всё считали — куды нам… Но тебя я спрашиваю, потому как вы у нас — первые. Остальным-то всем времянки ставить будем, а то за лето не успеем всех обустроить.
Отец еще пару мгновений раздумывал, а потом сорвал с головы старый, драный треух и жахнул его о землю.
— Давай доброе!
Первой поставили конюшню, затем — фундамент под дом, потом — сарай. Едва поставили конюшню — пришла пара возов с черепицей. Так что крышу конюшни накрыли сразу же. А как накрыли, артельный посоветовал Никодиму Евсеичу перебраться с семьей из палатки в свежепостроенную конюшню. Мол, и от ветра лучше защищает, и конюшня от печки просохнет быстрее.
- Предыдущая
- 89/234
- Следующая
