Царь Давид - Мессадье Жеральд - Страница 20

• Предыдущая
• 20/65
• Следующая

Он протянул руку к остывшему блюду и оторвал ножку птицы, которую разгрыз без усилия.

– Переносить, что у двенадцати племен есть тайный царь? Блестящий юнец?

– Этот блестящий юнец, как ты говоришь, их герой. Это их Самсон.

– Удар копья – и конец герою! – крикнул Саул. – Я царь! Это я царь!

Ахие показалось, что взгляд Саула напоминает взгляд бешеного животного. Он сделал огромное усилие над собой, чтобы сохранить хладнокровие и поскорее не убраться вон. Саул встал и зашагал по палатке. На стенах палатки, в отсветах лампад, оживали тени, которые напоминали огромных летучих мышей.

– Саул… – сказал Ахия. Но тот, казалось, не услышал его.

Поруганный монарх был у двери палатки, повернувшись спиной к своему гостю. Он дышал, как бык.

– Саул, если я тебе не нужен, я пойду спать.

Саул медленно повернулся. Прошло некоторое время.

– Я здесь из-за верности, – сказал Ахия. – Если моя верность не нужна, скажи мне.

Саул перевел на него тяжелый взгляд.

– Сядь, – сказал Ахия впервые повелительно, – и слушай меня. Если ты коснешься хоть одного волоса Давида, это будет как если ты дотронешься до Самуила.

Саул с трудом успокоился.

– На следующий день на твоей стороне не останется людей, даже твои сыновья отвернутся от тебя, слышишь?

Ахия рассматривал его: глаза, налитые кровью, отвислая нижняя губа.

– Ты царь двенадцати племен, а не мира. Твоя сила не справится с действительностью. Постарайся примириться с Самуилом. Постарайся смириться с ним.

– Унижение приведет только к падению, Ахия, ты это хорошо знаешь, ведь это ты сообщил, что Самуил носит по мне траур.

Ахия опустил голову. Это правда, откуп Саула просрочен.

Полог в палатку приподнялся, и вошел Авенир, обеспокоенный здоровьем своего царя.

– Да пребудет с вами мир Господа, – сказал он, посмотрев на двух мужчин.

– Да пребудет с тобой мир Господа, – ответил Ахия.

Саул мрачно посмотрел на него.

Авенир сел осторожно и украдкой глянул на Саула, потом вопросительно посмотрел на Абеля.

Саул кивнул головой. Потом он взял графин и налил себе в рог вина.

– Мир Господу, – забормотал царь. Это не было словами благодарности, а просто саркастическое эхо.

– А где наш герой в этот час?

– Давид? – спросил Авенир.

– Наш герой, – повторил Саул, опьяневший как от бессилия, так и от алкоголя.

– Он ужинал с Ионафаном, и мы говорили о девушке, которую ты ему обещал.

– Я ему пообещал мою дочь, – сказал Саул, насмешливо улыбаясь.

– Мелхолу, – сказал Авенир. – Он за нее заплатил двести краеобрезаний.

Саул кивнул:

– Это верно. Нужно будет об этом позаботиться. Итак, Давид дважды будет моим зятем.

Авенир и Ахия обменялись понимающими взглядами.

– Мир Господа, – сказал Ахия, вставая. – Я желаю тебе спокойной ночи, Саул.

Саул тяжело вздохнул и кивнул головой. Ахия уже поднял полог палатки, когда вдруг спохватился, вспомнив что-то важное, о чем хотел спросить, и обернулся.

– Саул, так завтра мы празднуем свадьбу Мелхолы и Давида?

Саул сначала кинул на него угрожающий взгляд, а потом разразился демоническим смехом, который перешел в икоту и под конец стал выглядеть как приступ эпилепсии. Так что, испугавшись грозного вида царя, Ахия поспешно вышел.

Его сандалии скрипели по утоптанной дорожке, и там, вдали от царского безумия, он остановился, прежде чем поднять щеколду двери своего дома. Он посмотрел на небо и вздохнул. Тихая ночь опустилась на Палестину. Она пахла травой и цветами миндаля, которые опьяняли сов и лис. Ночь смеется над чувствами людей. Ахия воззвал к защите Господа, прежде чем вернуться к себе и уснуть рядом с женой.

Их взгляды встретились вечером, когда Саул, испытывавший досаду, поскольку гордость его была уязвлена, публично объявил о том, что отдает Мерову Адриэлу. Давид умел читать взгляды девушек. Взгляд Мелхолы говорил, что она стремилась вместо сестры перейти в руки героя. И эта немая речь помогла Давиду выдержать оскорбление непринужденно. Никто не удивился внезапному румянцу на ее щеках, когда вечером Давид бросил двести краеобрезаний перед блюдом Саула. Болтовня ее приятелей, как всякие сплетни, проникала сквозь стены, дворец полнился слухами, утверждавшими, что Мелхола испытывает пылкую страсть к Давиду. Никто не смотрел с удивлением во время свадебного пира, который последовал за празднованием помолвки, проведенной священником Ахией.

Зловещий пир: перекошенное лицо Саула, беспокойная фальшивая улыбка на лице его супруги Ахиноам, наигранная веселость Ионафана, озабоченный вид Авенира и Ахии – ничто не располагало к веселью. Приветствия солдат и офицеров, направленные Давиду, блеск их оружия, казавшийся золотым в свете факелов, все это терзало Саула, напоминало о конце его царствования. Внезапно царь встал, опрокинул ногой посуду и покинул пир, даже не оглянувшись на оклики сыновей.

Наконец молодые остались одни в палатке, охраняемые четырьмя лейтенантами Давида. Разгоряченный вином и гвоздикой, он снял свои доспехи, стянул тонкую рубашку, которую ему подарил Ионафан, и разулся. Она стоя наблюдала за ним в золотистом свете ламп. Он сделал к ней два шага, снял лавровый венок с ее головы и погладил волосы. Он гладил их долго, созерцая это лицо, устремленное к нему. Так долго он не смотрел ни на одно лицо. Это было лицо его супруги – первое лицо, в котором будет отражаться его собственное.

– Ты задумчив, – заметила она.

– Кто не таков, тот безумен, – ответил он.

Он снял с нее верхние платья из тонкой шерсти, расшитые золотом, и сбросил их на ковер. Она сняла платье, расшитое бирюзой, оставив только нижнюю юбку. С обнаженными торсами они стояли друг напротив друга. Он положил руки на ее грудь, большой палец медленно гладил ее соски. Она вздрогнула и на мгновение закрыла глаза, учащенно дыша. Казалось, ее шатает, она положила руки на грудь Давида. Юноша вдохнул аромат масел, которыми она натерлась перед обедом.

Он, обхватив ее рукой за талию, развязал пояс юбок, и они упали. Она сдержала крик, задрожав. Но рука Давида уже скользнула по линии живота. Потом еще ниже. Руки Мелхолы сжали руки молодого человека. Он высвободился на мгновение, чтобы снять набедренную повязку, и она увидела то, что никогда не могли описать слова кормилиц. Он смог прочитать испуг в ее влюбленном взгляде. Когда она приоткрыла глаза, на нее смотрели глаза Давида, и она обняла его еще сильнее.

Она прижалась к нему, он откинул ее на свою руку и уложил на ложе. Свежая солома скрипела; она обхватила лицо Давида, прижав свои губы к его губам, вдыхая пары гвоздичного вина. Тогда она схватила его, удивившись мягкости его тела, но он вдруг ускользнул, и тут случилось то, что должно было. Она была законной женой, и удовольствие, смешанное с болью, вырвало у нее крик искренний, хриплый, короткий.

– Я тебя буду охранять всю ночь, – сказала она, когда он уложил ее на покрывало.

Заря застала их обнявшихся, двуполое тело разделило Солнце.

пел голос в сердце Давида, он хотел исполнить это вслух, но побоялся разбудить Мелхолу.

Он сказал «Господь» и вдруг понял, что он говорил о Боге Самуила. Он вспомнил о старике, который сделал его царем. Он должен был знать, кто этот Бог. Не каждый человек – избранник Бога небесного.

«Я царь кого и чего, если не этой женщины?» – спросил он себя. Он не мог спросить об этом никого: ни Мелхолу, ни Ионафана, которые не ведали, что ему предназначено занять трон их отца, ни Самуила, который решил бы, что он сомневается в своей миссии.

• Предыдущая
• 20/65
• Следующая