Дар Змеи - Кобербёль Лине - Страница 47

• Предыдущая
• 47/70
• Следующая

Мальчик послушно кивал, но когда дошло до дела, он сначала не захотел меня ударить.

— Он ведь ничего мне не сделал, — кротко сказал он.

— Он — враг Князя, Арил! По-твоему, он не заслужил наказания?

Арил завертелся.

— Заслужил… — пробормотал он.

— Почему же ты не хочешь его покарать? Ты что, не желаешь служить Князю?

— Да… но…

— Но что, Арил?

Мальчик немного помолчал. В конце концов он так тихо проговорил, что я почти не мог расслышать его слов.

— Матушка говорит… матушка говорит, что бить нельзя.

Какой-то миг Наставник постоял молча. А потом низко склонился над мальчиком.

— Мы уже говорили об этом раньше, Арил. Матери у тебя больше нет! Та женщина, что была твоей матерью, — кто она?

— Враг Князя! — прошептал Арил.

— И что она заслужила?

— Смерть!

— Хорошо! Тогда бей!

Арил ударил. Кончик кнута, щелкнув, ужалил спину и оставил на ней жгучий след. Я, стиснув зубы, ждал следующего удара.

Но его не последовало. Мальчик, стоя рядом, плакал так, словно это его хлестнули кнутом.

Он отшвырнул кнут и стал жалобно твердить:

— Я не хочу! Я не хочу!

И сколько Наставник его ни уговаривал, он не смог заставить его поднять кнут с земли.

В конце концов Наставник взял мальчика за руку и увел его. А капитан стражей, указав на одного из своих людей, сказал:

— Придется тебе, Бранд! Два удара. Спасибо!

Бранд, дюжий великан, поднял кнут и без единого слова, лишь примерившись, взмахнул им так, что он щелкнул. В его сноровке ощущался давний опыт, заставивший меня похолодеть. Мне хотелось позвать мальчугана, заставить его вернуться и ударить меня еще дважды. Я вдруг отчетливо понял, почему Антон из людей Эрлана в первый день подстрекал строптивого мальчика, которому предстояло наказать его, пока парень не нанес ему все три удара. Я хотел бы, чтоб Арил был здесь и сделал то же самое.

Бранд хлестнул меня, и удар кнутом пронзил все мое тело. Голова откинулась назад так круто, что я вогнал подбородок в столб. Будто полоска огня заструилась вниз по моей спине.

Второй удар, и на это раз я не смог удержаться от крика. Я заревел как бык, на спине которого выжигают клеймо. Что-то прорезало две глубоких борозды на спине и плеснуло в них кипящего масла. Так я чувствовал. Жгло словно огнем. Вся спина горела, и что-то теплое стекало по ней… Должно быть, кровь.

Когда меня развязали, я попытался выпрямиться, но меня не держали ноги, и я кончил тем, что встал на колени. Я не понимал, как мог Герик накануне отвернуться от столба и уйти, словно три удара кнутом были все равно что укус пчелы. Я не понимал, как он и все остальные удерживались от громкого крика, когда на спину обрушивался кнут. Неужто они сделаны из камня? Или их кожа превратилась от побоев в шкуру? Вот они и не чувствуют ударов, как другие люди?

Нико взял меня за руку, Маша за другую. Маша? Неужто Маша помогал мне?

— А теперь пошли, парень! — сказал он. — Ты должен постараться, мы тебя нести не можем.

Так или иначе, в подвал я пришел сам, хотя каждый шаг причинял боль израненной спине. Я слышал, как Маша негромко говорил с одним из стражем, пока я сам опустился на колени, а потом лег на живот. Святая Магда! Неужто что-то может причинять такую боль? Три жалких удара! Или, вернее, два, ведь удар Арила растворился в боли от тех двух, что нанес мне Бранд. Я слышал, будто были люди, которых приговаривали в наказание и к десяти, и к двадцати ударам. Как они это выносили? Никогда больше не стану хлестать ни коня, ни мула! Никогда! С каким бы норовом они ни были!

— Эй! — произнес внезапно Маша. — Ты у меня в долгу, друг!

Страж в ответ что-то пробормотал и исчез. Но факел оставил, а вскоре явился с ведром воды и маленьким кувшином.

И хочешь — верь, хочешь — нет, но тот, кто промыл раны на моей спине и смазал их бараньим жиром, был Маша. И Маша же заставил меня пить и есть, хотя я был не в силах. Этого я не понимал. Я считал, что он меня ненавидит. Но, может быть, он думал лишь о завтрашнем трудовом дне. Я весь похолодел при мысли об этом. Я не могу подняться. Я не смогу завтра влезть на стену и таскать камни. Даже если дело пойдет о жизни.

Карле явился с замызганным, рваным старым плащом, которым сам накрывался, когда спал.

— Ложись на него, — сказал он. — Ведь неудобно всю ночь лежать на животе!

— Спасибо! — пробормотал я, сбитый с толку и ошеломленный тем, что вдруг оказался окружен человеческим теплом. Ведь я кричал в точности так, как обещал себе не делать. Я оказался именно Гладким Хребтом, жалким и ничтожным.

— Этот Бранд — свинья! — угрюмо произнес Карле. — Он не должен был так отделывать тебе спину. Меня не удивит, если он поставил на Эрлана.

— Поставил? О чем ты?

— Они бились об заклад… Ты этого не знал? Они бились об заклад: кто из нас справится первым со своим отрезком стены. А если ты не сможешь завтра работать, мы вряд ли победим. Вот скотина!

От бараньего жира кожа горела немного меньше. Голова моя гудела, а тело всей тяжестью давило на каменный пол. В конце концов я забылся и несколько часов то метался в беспокойном сне, то просыпался. Один раз я очнулся оттого, что Виртус, склонившись надо мной, неуклюже потрепал меня по волосам.

— Это потому, что он любит нас, — сказал старик.

— Что такое? — пробормотал я, не в силах даже стряхнуть его руку со своей головы.

— Он карает нас, чтоб мы учились. Потому как любит нас.

Нико резко сел.

— Замолчи, Виртус! — прошипел он. — Оставь его в покое!

Виртус отдернул руку.

— Князь велик! — взволнованно пробормотал он. — Князь велик!

— Он не в своем уме, — прошептал Нико, — совсем обезумел.

Я ничего не ответил.

К утру у меня уже не было сил лежать на животе. Я с трудом встал на колени. Факел выгорел, но слабый проблеск дневного света уже пробивался сквозь решетчатую дверь.

Маша проснулся оттого, что я зашевелился.

— Как дела, парень? — спросил он.

Я не знал, что ответить.

Я не очень-то доверял его заботам.

— Ничего! — в конце концов сказал я.

Некоторое время он молча глядел на меня.

— Как, ты говорил, тебя зовут? — неожиданно спросил он.

Зачем ему это теперь? Я недоверчиво смотрел на него. Но его безбородая с лысым лбом рожа была невыразительна, как яйцо.

— Давин! — назвался я.

— Давин? Гм-м! Хорошо! Это мы запомним! — Он вдруг ухмыльнулся. — Да ведь Гладким Хребтом тебя уже не назовешь! Так, что ли?

Ключ к Вратам Мудрости

На следующее утро я вместе со всеми поднялся на стену, но работать не мог. Любое движение отдавалось болью в спине, и прошло совсем немного времени, когда у меня так закружилась голова, что оставалось только сесть самому или упасть несколько мгновений спустя. Нико нагружал и таскал сани, надрываясь как лошадь, но работа все равно шла слишком медленно. В тот вечер люди Эрлана обогнали нас больше чем на два альна, и Карле пришлось принять три удара. На другой день это никак не сказалось на его работе, а меня замучила совесть, что я-то хожу шатаясь, будто хворый теленок, и не могу тянуть свою долю груза.

— Прости меня, — пробормотал я Нико, когда в третий раз был вынужден опустить жердь, за которую тянули сани, и сесть на землю. — Я ничего не могу с собой поделать.

— Конечно! Тебе не надо бы работать вообще!

— Карле-то работает!

— Да! Но все-таки тут есть разница. Карле достались три отметины, и они наверняка причиняют жгучую боль. У тебя два кровавых шрама, которые кровоточат всякий раз, когда ты наклоняешься!

В тот вечер люди Эрлана снова обошли нас на добрую половину альна. И на этот раз Маша встал под кнут.

— Почему? — хрипло спросил Нико. — Почему не меня?

— Потому что мне это нипочем, Гладкий Хребет! — ответил Маша.

Он же видел, как тяжко надрывался Нико, когда один тянул повозку, и в его оскорблениях было куда меньше злости, чем обычно.

• Предыдущая
• 47/70
• Следующая