Искупление - Михайлов Сергей - Страница 3
- Предыдущая
- 3/15
- Следующая
— А твоя, Учитель? Разве твоя жизнь на ценнее моей? — чуть не плача, воскликнул ученик.
— Не в жизни моей, а в смерти моей нуждаются люди, ибо смерть моя спасёт их от греха.
Он застонал: верёвка, стягивающая ноги его, натянулась. Кровавый пот выступил на лбу Учителя.
— Это конец, Наон, — теряя сознание, зашептал он. — Иди с миром и помни обо мне… Мама!..
Одна из женщин бросилась к виселице и упала на колени.
— Сын мой! — крикнула она срывающимся голосом. — Не уходи, останься…
— Я вернусь, мама… прощай… О!..
Вода медленно уходила из-под ног его. Камень, неподвижно на деревянном щите лежащий, вдруг шевельнулся, словно разбуженный, и заворчал глухо.
— Прощай, мама…
Уже захрустели кости, заскрипели путы, затрещала старая, уродливая, дождями изъеденная и солнцем иссушенная, виселица…
Наон выхватил меч.
— Я спасу тебя, Учитель! — исступлённо закричал он.
— Нет, брат…
Словно из-под земли, у виселицы вырос сотник Фал. Ловким ударом вышиб он меч из руки юноши и, оскалив зубы, с холодной яростью произнёс:
— Ты поднял руку на воинов императора! Ты подлежишь смерти, раб!.. Возьмите его, солдаты!
Трое стражников кинулись к отчаянному юноше, но тот, отпрыгнув в сторону, бросился бежать. Тьма вмиг поглотила его, и лишь крик, далёкий, долгий, полный страдания и горя, донёсся до вершины холма:
— Прощай, Учитель!..
Но Учитель больше не слышал его — последний его призыв был обращён к Богу.
3.
«Способны ли они на содеянное мною?
Вряд ли.
Алкомор, прозванный Камнем — уж не в насмешку ли нарёк его так Учитель?! Алкомор, благочестивый, величественный, могучий Алкомор, сидящий всегда справа от Учителя и ревниво оберегающий это своё право — быть первым; глотающий на лету каждое слово его, но ничего не слышащий, преданно ловящий каждый взгляд его и — как жаль, что он лишён хвоста? — готовый вилять им и день и ночь, — ну чем не верный, послушный пёс! Но без хозяина ничто он — и первым бросается наутёк при приближении голодного льва. Алкомор, этот «каменный» Алкомор, трижды за прошедшую ночь отрёкшийся от Учителя — достоин ли он чего-либо ещё, кроме презрения? Он ли не предатель, низкий, подлый, дрожащий за свою благородную шкуру?!
Или Близнец, с его вечной подозрительностью? Трусливый, как шакал, питающийся падалью, он в каждом видит шпиона жрецов либо тайного осведомителя Наместника, а рука его никогда не расстаётся с рукоятью спрятанного за поясом кинжала. Он не верит даже себе — что же говорить об Учителе, над словами которого он просто смеётся!
Или этот грамотей Зарох — он ли способен на великое? Обученный грамоте в бытность свою сборщиком податей, целыми днями теперь записывает проповеди Учителя, дабы след в истории оставить — уж не свой ли?
Странной, бесшумной тенью, словно призрак, облачённый во всё чёрное, всегда появляющийся незаметно — Вифокур. Ему ли под силу тяжкий груз? Нет, его удел — всегда быть тенью и избегать прямых схваток с врагом. Даже если этот враг — собственная совесть.
Наон… О, отчаянный юнец заметно отличается от всей этой трусливой своры «верных» учеников: он и его брат Теразар — недаром их прозвали Подобными Грому. Да, Наон пылок, храбр и отважен — но он глуп, как сотня каменных истуканов, и злобен, словно стая диких волков. Да, он предан Учителю — но предан руками, не головой. Нет, ему не дано понять замысла Божьего…
Остальные? Остальные — всего лишь бледные тени этих шести, не более. Что известно мне о них, кроме имён? Почти ничего. А ведь Учитель сам выбирал себе учеников — сам! Какую цель преследовал он, когда взор его из толпы жадных до крамолы, но боязливых слушателей выхватывал того или иного простолюдина? «Следуй за мной», — говорил Учитель, и тот покорно, словно лишившись воли, подчинялся. А я?..
Я тоже пошёл за ним. Да и мог ли не пойти, обласканный смиренным, всезнающим взором, обещавшим спасение и зовущим на великий подвиг?..
Подвиг! вот имя тому, в чём меня обвиняют! И он знает об этом. Или всё-таки нет?..
Кто я такой? Бедный, нищий казначей, таскающий этот деревянный ящик с кучкой медяков вслед за ним — за тем, кто позвал меня. Меня не любят, порой даже ненавидят, не раз ловил я на себе яростные взгляды безумца Наона, и не раз рука его судорожно сжималась в поисках кинжала. Чем я так прогневал их? в чём провинился? В том ли, что умнее их всех? Или в том, что держусь всегда в стороне от остальных, когда Учитель наставляет их на путь истины и добра? Что смел и независим? И ярость Наона, быть может, вызвана тем, что видит во мне он соперника, даже боится меня? Тогда и он трус — тоже!
Вы! стадо трусливых баранов! Найдётся ли среди вас хоть один, кто был бы предан Учителю так же страстно, как старый, всеми презираемый Адус! И знаете ли вы, что Учитель оказал мне особую честь, дважды избрав меня: в первый раз — вместе с вами, как одного из Двенадцати, и второй раз — вчера, вечером, во время трапезы, когда сказал мне: «Что делаешь, делай скорее»!
Вправе ли я был ослушаться?!»
Так размышлял Адус, стоя на пороге своей хижины. Тень Вифокура давно уже не преследовала его.
Часы на Башне Наместника пробили девять.
4.
Последний удар часов…
Огненный столб взметнулся ввысь — там, на Лобном месте — и лужею кровавою растёкся по чёрным небесам. Хрустнула земля, словно скорлупа раздавленного яйца, поползли по её измождённому телу гигантские трещины, из бездны разломов пахнуло вдруг жаром преисподней. Твердь земная раздалась, всколыхнулась, встала на дыбы, низринулась во тьму недр. В отчаянии бросались в бездну объятые безумием люди, одни — с мольбой о помощи, другие — с проклятиями Богу на устах. Паника охватила Священный Город.
Храм, что в самом центре Города, содрогнулся в предсмертной агонии, глубокая трещина пронзила фасад его до основания — но не рухнул он, остался незыблем, лишь гримаса уродливая исказила его величественный лик.
Разверзлись могилы, склепы, гробницы, потянулись по пыльным улицам Священного Города мертвецов нестройные толпы. Свежие, недавно погребённые, тлению ещё не подверженные, и те, от которых лишь одни остались скелеты — шли они, глухо бормоча, поскрипывая слежавшимися костями, к Храму. Влекла их вперёд неведомая сила, лица — или то, что осталось от лиц — были невозмутимо-спокойны, ни единой тени тревоги не мелькало в их мёртвых, невидящих взорах. И каким чудовищным диссонансом казались те немногие из горожан, доведённые до исступления, ослеплённые ужасом, потерявшие рассудок, что по воле случая оказались в стане мёртвых! Страхом гонимые, метались, метались, метались они по бесчисленным улицам, словно замкнутые в бесконечный лабиринт, мертвецов сшибая с ног и в прах рассыпая скелеты, но вырваться из этого ада, из недр земли исторгнутого, уже не могли. Порой кто-то падал, смертельной тоской объятый, — и умирал, но тут, же вставал и молча шёл вперёд, влекомый сотнями и тысячами восставших из могил сомнамбул, — уже мёртвый.
Сеть бездонных трещин, подобно безобразной паутине морщин, Священный изрезала Город — и далеко за его пределы простёрлась, теряясь где-то во мраке пустыни. Гул несмолкаемый стоял над грешной землей, глухие подземные удары сливались с воем и воплями обречённых людей — мир вывернулся наизнанку и стал преисподней.
Площадь перед Храмом постепенно заполнялась — мертвецами, высшею волей влекомыми, и живыми, влекомыми нескончаемым потоком мёртвых. Взоры их обращены были к Святилищу, к Алтарю: ждали они — чего? Чуда? знамения? воскрешения? Было от них сие сокрыто.
Самый мощный толчок потряс несчастный Город, и вот Храм, рваной обезображенный трещиной, не выдержал натиска слепой стихии. Медленно, сохраняя величественность, распался он на каменные глыбы, которые, так же медленно, плавно, словно паря в воздухе, повисли над площадью и — вниз рухнули, на головы людей, воедино смешав плоть мёртвую и плоть живую. Предсмертные вопли немногих живых утонули в хрусте ломаемых скелетов. Тучи пыли и песка взметнулись над городом и окутали его завесой плотной, непроницаемой.
- Предыдущая
- 3/15
- Следующая
