Давно закончилась осада... (сборник) - Крапивин Владислав Петрович - Страница 10

• Предыдущая
• 10/172
• Следующая

Но нет, было и целое! Почти…

— Вот… — Саша с коротким выдохом перевернула большой выгнутый осколок.

На темном как уголь лаке были красно-коричневые фигурки с черной прорисовкой лиц, складок одежды и завитков волос. Кентавр с кудрявой бородой, женщина в широком хитоне и тоненький босой мальчик с перехваченными шнурком волосами и в легкой рубашонке (кажется, называется «туника»). Лица у всех троих были спокойны, однако в позах ощущалось действие. Кентавр держал своей ручищей руку-стебелек мальчика и притягивал к себе. Мальчик слегка упирался, но, видимо, не из боязни, а скорее из баловства. Женщина с заметной тревогой придерживала мальчишку за плечо: «Ну, куда же вы его хотите увести?»

По верхнему краю рисунка тянулись квадратные завитки эллинского узора. Задняя часть лошадиного туловища кентавра была отколота. Ноги женщины и нижний край хитона — тоже. А мальчик весь был целехонек — гибкий, шаловливо-упрямый. Живой…

Саша тепло прошептала у Колиной щеки:

— Смотрите, кентавр, наверно, задумал превратить его в такого же, как он сам, наполовину лошадь…

— Ну, если и превратит, то не насовсем, а на время. Чтобы попрыгал по лугам, как жеребенок. Попрыгает и вернется к… маме… — включился в игру Коля. И почему-то смутился.

— А если не вернется? Ой, вот страх…

— Опять это слово! — старательно возмутился Коля, чтобы прогнать смущение. — «Страх» да «страх»! Еще раз скажешь так, тогда…

— Ой… а что будет? — Она вроде бы испуганно сощурила один глаз и сморщила переносицу.

— Тогда… щелчок по носу! Во… — Коля сложил колечком указательный и большой пальцы.

— Ой…

— «Ой» тоже нельзя говорить, это все равно что «страх»… — расхрабрился Коля.

— Ладно… — покладисто сказала Саша. — А вот смотрите еще…

— И не говори мне «вы». Что это такое? Я тебе кто? Наследный принц? Я же не говорю тебе «смотрите-извините»…

— Но вы же из образованных, а я…

— Будет щелчок! Как за «ой» и за «страх»!

— Ой… Нет, это не считается, это я нечаянно. Больше не буду.

— То-то же…

— Смотр… ри… Вот эти бусинки… Отец Кирилл сказал, что их носили такие тетеньки две тыщи лет назад… — она мизинцем показала на женщину, которая удерживала мальчика. — Вот, здесь даже нарисовано…

— Да, видно… — Они склонились над осколком, почти коснувшись висками. Потом Коля поднял к глазам черную монетку. — Саша, смотри! Здесь, кажется, Геракл борется со львом.

На монетке в самом деле сплелись крошечный гривастый лев и мускулистая человеческая фигурка.

— Льва-то я давно разглядела. А этот Гер… какл… он кто?

— Греческий герой. Он совершил двенадцать подвигов. И один из них — борьба со львом. Геракл его задушил.

— Ой стр… Нет! Я не досказала!

— Ты не досказала «страх». Но сказала «ой». Подставляй…

Саша вздохнула, зажмурилась и вытянула вперед лицо с носом-клювиком. Костя, замерев, коснулся клювика ногтем.

— Вот так… А в следующий раз будет со стр-рашной силой…

Тетушка и Лизавета Марковна, беседуя о своем, ушли в другую комнату. Коля и Саша поразглядывали еще, пообсуждали полушепотом херсонесские находки. Саша призналась тихонько:

— Я их пуще всего на свете люблю собирать. Когда ищу, будто сама попадаю… в ту страну… Там ,говорят, было красиво…

— Еще бы! Там везде стояли белые храмы с колоннами и статуи…

— А мальчишки надо мной смеются. Они сами-то пули да осколки собирают и вообще всякое, что осталось от войны. Чтобы продавать приезжим. А про мое говорят: «Кто это купит!» А я и не хочу продавать…

— Саша, а мне ты покажешь, где такие находки?

— Конечно! Только это надо, когда тепло, сейчас земля замерзла и пальцы стынут…

Коля быстро глянул на тонкие Сашины пальцы с коротко остриженными ногтями и перевел глаза на черепок с кентавром. Взял, подышал на него, потер обшлагом нарядной желтой рубашки. Лак заблестел сильнее, а мальчик будто шевельнулся.

— Нравится? — шепотом спросила Саша.

— Еще бы…

— Коля… Тогда я вам… тебе это дарю.

— Да ты что!

— Не отказывайся. Ты же именинник, именинникам обязательно делают подарки.

— Ой, Саша… — выдохнул он стесненно и обрадованно.

— Ага! — обрадовалась и она. — Подставляй нос!

— Как? Отчего это?

— Ты сказал «ой»!

— Но… про меня же уговора не было!

— Ну и что же, что не было! Получается не по правде!

Счастливо жмурясь, Коля повернул к ней лицо и вытянул шею. И носом ощутил касание гладкого ноготка.

— Это на первый раз. А потом будет со стр-рашной силой… — и Саша засмеялась, будто посыпались из горсти стеклянные шарики. И Коля засмеялся. И делалось им все смешнее, и скоро они хохотали, откинувшись к спинке диванчика и болтая ногами в одинаковых полосатых чулках. И было бы это неизвестно как долго, если бы не вошли Тё-Таня и Сашина мама.

— Сашенька, пора домой. Скажи спасибо и до свиданья…

Когда они ушли, Коля посидел еще, улыбаясь, сложил в папку журналы и опять потер обшлагом древний черепок.

— Тё-Таня, взгляните, что Саша подарила.

— Ну-ка, ну-ка… — Татьяна Фаддеевна водрузила пенсне, которое надевала не столько ради остроты зрения, сколько для «представительства». — Ох, да это же осколок эллинской вазы! Какой прелестный фрагмент! Здесь целая жанровая сцена…

— Да! — Колю словно бесенок толкнул колючим локтем. — Это знаете что? Это…

В прежние дни Коля не решился бы так шутить, чтобы не искушать судьбу. И чтобы лишний раз не вспоминать плохое. Но сейчас он ощущал счастливую защищенность от прошлого и радостную уверенность, что дальше все будет хорошо. И отомстил беспощадной шуткой за недавние петербургские дни, за свои слезы и стыд.

— …Это вы, я и адмирал. Он тащит меня в корпус, а вы не отдаете…

— Николя!

— А что? Разве не похоже?

— Совершенно не похоже, — сухо сказала она по-французски и сняла пенсне. — Даже не понимаю, мон шер, что за фантазия… И зачем ты опять вспоминаешь об этом?

«Чтобы не бояться вспоминать. И чтобы вообще не бояться». Но этого он не сказал, а отозвался беспечно:

— Да так… — И опять погладил осколок. Словно просил у него прощения. Потому что в самом-то деле на древнем рисунке было совсем не то. Была веселая сказка. Наверно, кентавр уговорит женщину отпустить сына с ним в широкую скифскую степь и превратит его на часок-другой в быстроногого кентаврёнка. И тот сделается похожим на мальчишку-всадника, который солнечным осенним днем скакал рядом с вагоном. Долго скакал. Словно хотел навсегда запомниться Коле. И запомнился…

Это было в начале октября, вскоре после Покрова. Суетливый поезд, свистя и дымя, спешил из Петербурга в Москву. В купе кроме Татьяны Фаддеевны и Коли ехала престарелая дама в старомодном салопе и ее прыщеватая племянница лет шестнадцати. Старуха (от которой пахло аптекой) постоянно дремала, укрывшись шотландским пледом. Племянница, сидя прямо, словно с привязанной к спине палкой, все время читала немецкую книгу с унылым готическим шрифтом и время от времени отрешенно взглядывала поверх нее. И мимо Коли. Это была скукотища.

Зато снаружи был праздник!

Коля торчал у окна в тесном коридорчике. За окном густо синело безоблачное небо, убегали назад мимо окна и плавно поворачивались у горизонта разноцветно-желтые леса. В них прятались лужайки со стогами, приземистые деревеньки и маленькие церкви с ярко-белыми колокольнями. Такая красотища… Ее чуть не испортила тетушка. Она оказалась рядом и, конечно же, не упустила случая внести в эту красоту воспитательную струю. Принялась цитировать стихи «Железная дорога», что позапрошлой осенью были напечатаны в ее любимом журнале «Современник».

— Помнишь, Николя?

А за картиною прекрасной природы — народные страдания:

• Предыдущая
• 10/172
• Следующая